IV
В тяжкую годину напряженной внешней и внутренней борьбы великорусская великокняжеская власть нашла в митрополите Алексее энергичного и даровитого руководителя. Алексей явился на митрополичьей кафедре прямым продолжателем деятельности св. Петра и Феогноста, углубляя связь церковно-политической работы митрополии с великокняжеской политикой московских князей. Эта связь получила при нем особенно яркую окраску благодаря особенности его положения, которое греки так изображали (очевидно, по сообщению московских послов): в. к Иван Иванович «перед своей смертью не только оставил на попечение этому митрополиту своего сына, нынешнего великого князя всея Руси Дмитрия, но и поручил ему управление и охрану всего княжества, не доверяя никому другому, ввиду множества врагов внешних, готовых к нападению со всех сторон, и внутренних, которые завидовали его власти и искали удобного времени захватить ее»214. Традиции владимирского митрополичьего двора, сложившиеся еще во времена митр. Максима, окрепли и определились в духе московской политики, когда на митрополию вступил питомец московского княжого двора и его боярской среды и воспитанник митр. Феогноста. Личный отпечаток, наложенный на деятельность митр. Алексея его «стараниями сохранить (вверенное ему) дитя и удержать за ним страну и власть»215, придал лишь больше цельности осуществлению ее принципиальной основы – борьбы за «приведение к единству власти мирской»216 в связи с защитой единства русской митрополии. А такая связь задач светской власти с церковно-политическими задачами митрополии расширяла в значительной мере кругозор великокняжеского правительства и содействовала освещению ее политики особой идеологией. Митр. Алексею пришлось в конце 60-х и в начале 70-х годов XIV века вести параллельно с делами, разыгрывавшимися на Руси, принципиальную борьбу с литовским врагом на византийской почве. В 1370 и 1371 годах между Русью и Константинополем шла оживленная переписка, в которой митр. Алексей проводил весьма настойчиво определенную тенденцию, исторически потому существенную, что за ней была значительная будущность в истории московских политических теорий и воззрений.
Тенденция эта родилась в полемике, самозащите и нападении. Двойственный характер деятельности митр. Алексея – политического деятеля и церковного иерарха – не могла не вызывать многих нареканий, тем более что иерархическая власть служила в его руках интересам светской политики, как, например, в недавнем нижегородском деле. По смерти литовского митрополита Романа (в конце 1361 года) митр. Алексей достиг воссоединения митрополии Киевской и всея Руси62. Политический вес его церковного авторитета получил сугубое значение не только для внутренних дел Северной Руси, но и для ее западнорусских отношений. И митрополит Алексей сумел не только преодолеть первоначальное недоверие патриархии, каким сопровождалось его поставление на митрополию, но и приобрести значительное влияние на нее. Он внушил патриарху Филофею уверенность, что высокое и властное положение русского митрополита отвечает интересам патриархии; патриарх оказывает решительную поддержку этому положению, лишь настаивая на том, что в нем – отражение священного авторитета вселенского патриарха. «Митрополит, мною поставленный, – пишет патриах великому князю Дмитрию, – носит образ Божий и находится у вас вместо меня, так что всякий, повинующийся ему и желающий оказывать ему любовь, честь и послушание, повинуется Богу и нашей мерности, и честь, ему воздаваемая, переходит ко мне, а через меня прямо к самому Богу»217. Поэтому за действиями митрополита опора во всем авторитете патриаршей власти: «Кого митрополит благословит и возлюбит за что либо хорошее – за благочестие и за послушание – того и я имею благословенным и Бог также; напротив, на кого он прогневается и наложит запрещение, и я также»218. Такая готовность патриарха поддержать действия митрополита всею силой своего авторитета получала совсем исключительное значение в связи с тем, что митрополичье благословение и запрещение стали на Руси немаловажным орудием политической борьбы. В грамоте к Алексею патриарх, выражая ему «любовь особенную и доверенность отменную», поощряет его обращением патриархии не только о церковных потребностях, но и по государственным делам, так как, по мысли патриарха, «великий и многочисленный народ», который имеет Алексея «общим отцом, учителем и посредником перед Богом» и «весь зависит» от него, требует «великого попечения». До нас не дошли грамоты, с какими обращались к патриарху в. к. Дмитрий и митр. Алексей по государственным делам219, но содержание этого обращения указано в патриаршей грамоте: митрополит и великий князь писали ему о русских князьях, нарушивших свои клятвы и мирные условия.
Недавно закончилась борьба митр. Алексея и в. к Дмитрия за великое княжение владимирское и всея Руси, закончилась приведением «в свою волю» великого князя – князей суздальского, ростовского, стародубского, галицкого, белозерского. Шла борьба с Ольгердом, к которому примкнули смоленский князь Святослав Иванович и тверской Михаил Александрович; приходилось признать князя смоленского «одним человеком» с в. к. Ольгердом, а тверского князя писать «в имени» великого князя литовского220. Назревало новое столкновение с Рязанью.
Великокняжеское правительство, руководимое митр. Алексеем, стремилось наполнить реальным политическим содержанием традиционное старейшинство великих князей «всея Руси» – «привести к единству власть мирскую». Местные княжеские власти и по крайней мере часть русского общества воспринимали эту тенденцию как «посяганье» на обычную старину и пошлину, но возможна была ее защита, как укрепление подлинного «одиначества» русских князей «в любви и докончанье» под главенством великого князя всея Руси. Очевидно, что в писаниях к патриарху великий князь и митрополит выступали защитниками союза князей в подчиненном великокняжеской власти их братском «одиначестве», которое закреплено договорными «докончаньями» и взаимным крестоцелованием, от непокорных нарушителей. Патриарх откликнулся, кроме ответных грамот великому князю и митрополиту, двумя другими грамотами, которые обращены ко всем русским князьям, так сказать – циркулярно. Одна из них призывала князей Русской земли в общих выражениях к оказанию подобающего уважения, почтения, послушания и благопокорения митрополиту как представителю патриаршей пастырской власти, заместителю самого патриарха, «отцу и учителю душ». Другая же делает из всех этих предпосылок практический вывод и дает им политическое применение. Патриарх усвоил точку зрения великокняжеского правительства на обязательное княжое «одиначество» всех князей Русской земли, скрепленное договором, «страшными клятвами и целованием честного и животворящего креста», однако в той специальной окраске и в том специальном применении, какое, очевидно, было ему подсказано московским освещением русских дел и отношений. Содержание и цель союза всех русских князей под главенством великого князя всея Руси в дружной борьбе против «врагов креста», чуждых нашей вере и «безбожно поклоняющихся огню», т. е. Литвы. Война в. к. Дмитрия с Ольгердом представлена в патриаршей грамоте самоотверженной борьбой за христианского Бога, исполнением обязанности «воевать за Него и поражать врагов Его». Но среди русских князей нашлись такие «презрители и нарушители заповедей Божиих и своих клятв и обещаний», которые соединились с «нечестивым» Ольгердом против великого князя Дмитрия. За это, сообщает патриаршая грамота, митрополит наложил на них отлучение от церкви, и патриарх не только подтверждает это отлучение, «так как они действовали против христианского общежития», но требует, чтобы отлученные князья заслужили прощение митрополита и примирение с церковью общим ополчением, вместе с великим князем, на «врагов креста» – великого князя Ольгерда и литовцев221. По этой общей грамоте составлена и особая – смоленскому князю Святославу Ивановичу, которая внушает ему, что его союз с Ольгердом против в. к. Дмитрия есть «тяжкий грех против своей веры и своего христианства», и призывает его к искреннему покаянию и исправлению перед митрополитом222.
Византийская школа усвоена митр. Алексеем и использована им. Идея «священной христианской политики», против которой, по словам патриаршей грамоты, князья союзники Ольгерда так тяжко согрешили, что заслужили отлучение, использована для освящения московской политики: православная Русь – часть этого политического организма церкви, власть великого князя всея Руси и русского митрополита – органы его устроения и защиты.
Что источник всего идейного содержания грамот патр. Филофея, поскольку оно тут применено к русским делам, в грамотах и внушениях митр. Алексея, ясно из того перелома в отношении патриарха к русскому митрополиту, какой произошел в ближайшее время.
Выступление патр. Филофея против князей, союзников Ольгерда, вызвало резкую отповедь литовского великого князя223. Обвинениям, какие выдвинул против него митр. Алексей, Ольгерд противопоставляет обвинение великорусского великокняжеского правительства в нарушении мира, скрепленного крестным целованием, предательском захвате его шурина тверского великого князя Михаила, отнятии владений у его зятя Бориса нижегородского, нападении на другого его зятя, новосильского князя; Ольгерд обвиняет митрополита в том, что тот «благословляет москвитян на пролитие крови», а слуг литовского великого князя, которые нарушили крестное целование и перешли на московскую сторону, как князья козельский и вяземский, освобождает от данной и нарушенной клятвы; упрекает Ольгерд и патриарха за то, что делает это Алексей с патриаршего благословения. Общей тенденции патриарших грамот грамота Ольгерда противопоставляет утверждение, что митрополиту следовало бы благословить москвитян на помощь Литве в войне с немцами. А заканчивает жалобой, что Западная Русь заброшена митрополитом, и требует от патриарха поставления для нее другого митрополита «на Киев, Смоленск, Тверь, Малую Русь, Новосиль, Нижний Новгород»224.