В суздальских делах и в новгородских отношениях интересы митрополии и великокняжеской власти не стояли в противоречии, и обе власти выступают согласно, хотя по отношению к Великому Новгороду только в начале, а затем митрополит и тут ведет свою линию, не подчиненную планам великокняжеской политики.
На суздальской архиепископии Дионисия сменил Евфорсин, поставленный в Константинополе, надо полагать, Пименом одновременно с Федором ростовским; по примеру Дионисия и он заручился патриаршей грамотой на принадлежность Нижнего Новгорода и Городца к суздальской епархии361. Но митр. Киприан и в. к. Василий Дмитриевич подняли возражения против этого, утверждая, что Дионисий управлял спорными городами только «на правах экзарха», и патриаршим послам было поручено расследовать дело на месте; исход дела – неизвестен, но позднее (при митр. Ионе) Нижний и Городец под прямой властью митрополита. Участие великого князя в этом споре митрополита с суздальским архиепископом связано, конечно, с приобретением ханского ярлыка на Нижний и началом утверждения тут великокняжеской власти362.
Характернее для деятельности Киприана его новгородские отношения: от предшественников он унаследовал спор митрополии с новгородцами о судебных правах митрополита по отношению к Великому Новгороду. Нарастание новгородского народоправства вело неизбежно к попыткам определять по-новому и ограничить при таком определении иерархическую зависимость новгородской епархии от власти митрополита. Эти иерархические отношения получили большой политический вес благодаря, с одной стороны, тесному союзу митрополии с великокняжеской властью, а с другой – усвоению господином Великим Новгородом права избирать кандидата на свою архиепископию, права, которое в общем укладе русских церковно-политических отношений было правом княжеским. Возвышение новгородского епископа в архиепископский сан, затем приобретение им внешнего отличия крещатых риз уже вызывало, как мы видели раньше, трения, которые потребовали от константинопольского патриарха разъяснения архиепископу Великого Новгорода, что отличия эти не связаны с каким-либо умалением его зависимости от митрополии. Наиболее острым вопросом этих отношений стал вопрос о судебных правах митрополита. Новгородцы достигли на деле того, что и на суд митрополита распространилось их требование, установленное договорами по отношению к суду великого князя: «а на Низу, княже, новгородца не судити», и обычной практикой митрополичьего суда стали периодические приезды митрополита в Новгород на месячный срок для суда, получения обычных доходов и судебных пошлин. Но эта практика не получила исключительного господства, не вполне вытеснила позвы на суд в резиденцию митрополита – на Низ, в Москву. В 1385 году новгородцы поставили этот вопрос ребром, причем возникший спор не замедлил получить более широкий смысл, перейдя в отрицание не только позвов, но и месячного суда митрополита в Новгороде363. В 1385 году состоялось в Новгороде «на вече, на княжи дворе» постановление, скрепленное крестным целованием всего Великого Новгорода, о суде гражданском и церковном; и гражданский суд посадника и тысяцкого, и церковный – владыки архиепископа должны происходить при участии двух бояр и двух житьих людей от каждой из судящихся сторон, а на суд к митрополиту новгородцы обязывались друг друга не вызывать364. Началась борьба с митрополией всея Руси365, имевшая свое особое значение и для великокняжеской власти, так как ослабление связей между Новгородом и Москвой грозило усилить западное, литовское влияние; недаром новгородские послы, отстаивая свои притязания перед патриархом, повторили литовский аргумент: не уступят греки, придется переходить в латинство366. В. к. Василий ставит в ряду других притязаний своих к Великому Новгороду во время их «розмирья» 1392–1393 года требование выдать митрополиту крестоцеловальную вечевую грамоту о суде. Новгородцы это выполнили после «многого кровопролитья» при заключении «мира по старине» с в. к. Василием и получили от митрополита разрешительную и благословенную грамоту367. Но этим дело далеко не закончилось. В следующие годы видим, что, с одной стороны, новгородский епископ является в Москву по каждому зову Киприана и новгородцы принимают митрополита с великою честью, но с другой – они по-прежнему упорно стоят на отрицании месячного его суда368. Конфликт затянулся и дошел до трехлетнего заточения еп. Иоанна в московском Чудовом монастыре, и важнейшая его черта – крайняя осторожность Киприана по отношению к Новгороду, далеко не согласованная с новгородской политикой в. к. Василия. Митрополит не прибегает к крутым мерам церковного запрещения, не порывает с Новгородом в годы напора на Новгород великокняжеских властей Василия и Витовта и борьбы Василия Дмитриевича за Двинскую землю. Его поведение, подлинные мотивы которого мудрено установить по кратким и сухо фактическим указаниям наших летописных сводов, дают впечатление намеренного обособления отношений митрополии от политических действий великокняжеской власти. Так Киприан и после первой уступки Новгорода – выдачи крестоцеловальной записи по требованию великого князя, встретив новый отказ новгородцев в месячном суде, уезжает от них, несмотря на то что держал «нелюбие» на них и на их епископа с благословением, не отлучением; так при новом взрыве «розмирья» между в. к. Василием и Новгородом Великим, когда князь великий «владычня благословения и слова добра не принял, а от послов новгородских челобитья, а от Новгорода нелюбья не отложил, а миру не дал», митрополит «своего сына, владыку Иоанна и послов новгородских отпустил в Новгород с честью и с благословением»369. Когда же в исходе 90-х годов Новгород в разрыве с обоими великими князьями – великорусским и литовским, Киприан не ставит острого церковного вопроса, который на этот раз не выступает и в составе требований в. к. Василия к Новгороду; только в 1401 году постигло архиеп. Иоанна запрещение и поимание, но и то личное, без интердикта на Новгород Великий; однако и этот эпизод закончился, хоть и через три с лишним года, отпуском Иоанна на его кафедру – без решения основного спорного вопроса по воле митрополита, за которым были и право, и авторитет патриарха.
Не было в. к. Василию и той поддержки со стороны митрополии в борьбе с Литвой, какую выдвинул в свое время митр. Алексей. Сильное влияние Витовта на Москву находило, несомненно, поддержку в митрополите всея Руси, который стремился проводить свое общерусское значение независимо от литовско-московского соперничества. В литовских отношениях Киприан – митрополит Киевский – тщательно избегает осложнений, которые лишили бы его значения в Западной Руси, как произошло по политическим причинам с митр. Алексеем. Резкое противопоставление христианской Руси языческой Литве, использованное митр. Алексеем для целей политической борьбы и национальнополитической идеологии, перешло в другую плоскость по водворении на Литве католицизма. Митр. Киприан не ставит себя в решительное противоречие с католической церковью и католическим государством. Его манила мысль об устранении этой церковной розни, что сделало бы его главой обширной местной церкви, объемлющей и Восточную Русь, и Литовско-русское государство, и русские земли короны польской. Свободный от национально-великорусских настроений Киприан идет не к национализации вероисповедного антагонизма, а к попытке разрешить его – соединением церквей. В начале 1397 года патр. Антонию пришлось дать королю Ягайло и митр. Киприану ответ на определенно поставленный ими вопрос о соборе для обсуждения условий этого церковного соединения. И уклончивый, осторожный ответ патриарха свидетельствует, что Византия в ту пору, теснимая «нечестивыми», вступила на путь политической игры с идеей унии ради боевой помощи католического Запада: униатские настроения Киприана не стоят в противоречии с тенденциями византийской политики370, а Византия находит в нем поборника материальной помощи Руси – денежными сборами на нужды Константинополя, утесненного врагами христианства371. Самостоятельная позиция митр. Киприана между великорусским и литовским великими князьями и его тесные связи с Византией, которым он не противопоставляет национальных великорусских интересов, ставит его в прямое противоречие традициям митр. Алексея. Памятник внутренних отношений между митрополией и великорусской великокняжеской властью – уставная грамота в. к. Василия Дмитриевича и митр. Киприана «о домах церковных, и о волостях, и о землях, и о водах, и о всех пошлинах о церковных» – показывает в нем защитника самостоятельной церковно-административной и светской власти митрополита. Трудно по недостатку документов от более старого времени оценить, что в содержании этой грамоты принадлежит Киприану, а что есть только восстановление и укрепление порядков, унаследованных от предшествовавших митрополитов372. Уставной грамоте, совместной великого князя и митрополита, придана форма протокола их соглашения, что придает ей характер договорной грамоты373. Она определяет положение митрополичьих владений в составе великого княжества сходно с положением удельных княжений; состав владений и льгот определяется, в общем, «как было и при Алексее митрополите»374; «церковные люди» дают «оброк» великому князю (по оброчным грамотам), «коли дань дати в татары», а не будет татарской дани, то и оброка не дать; когда сам великий князь выступает в поход, то идут митрополичьи бояре и слуги под митрополичьим воеводой, хотя и под стягом великого князя – это, видно, старина, так как те, кто не служил митр. Алексею, а «приказался ново митрополиту», те идут в поход под великокняжескими воеводами, по месту жительства; слуг великого князя и его данных людей митрополит не ставит в дьяконы и попы, кроме поповичей; по искам на митрополичьих управителей (наместника, десятинника, волостеля) – суд великого князя; правила сместного суда те же, что в междукняжеских договорах; утверждается иммунитет (судебный) митрополичьих церковных сел и «пошлых монастырских». И тут, как в междукняжеских договорах, большая условность финансовой и военной власти великого князя; сбор дани в определенном размере оброка-урока обусловлен уплатой татарского «выхода», ополчение митрополичьих людей выступает только в походах, где сам князь великий «сядет на конь». Конечно, нет речи о самостоятельных внешних сношениях митрополита; но на деле Киприан был в этих отношениях самостоятельной политической единицей, что придает особый вес и договорному характеру его относительной зависимости от великокняжеской власти в делах светского, политического властвования.