«А как почнут дети мои жити по своим уделом, и моя княгиня, и сын мой Иван, и мой сын Юрьи, и мои дети пошлют писцов, да уделы свои писцы их опишут по крестному целованию, да по тому письму и обложат по сохам и по людям, да потому окладу моя княгиня и мои дети и в выход учнут давати сыну моему Ивану со своих уделов». Если не упускать при этом из виду, что Московская Русь фактически весьма мало ощущала на себе ханскую власть за последнее десятилетие, такое упорядочение дела описи и обложения покажется крупным шагом к устроению финансового хозяйства великого княжества. Однако сбор дани по-старому связан только с уплатой татарского выхода и с представлением, что если «Бог пременит Орду», то прекратится ее поступление в казну великого князя; недаром и перепись производится «своими писцами» каждого князя. Попытка упорядочить дело обложения как бы предназначена только на обеспечение удельных доходов, ибо «неминучая дань» на деле вымирала, вырождаясь в «татарские проторы» как статью великокняжеских расходов.
Такой же стариной, не жизнеспособной и, по существу, устарелой, представляется статья об удельном переделе. Относить ли ее к владениям великого князя в том смысле, что мать имела право «уимать» и из них для восполнения потерпевшей ущерб вотчины удельного князя? Вопрос этот не мог не стать спорным при первом поводе. А за ним – другой вопрос: о соотношении материнской власти и значения ее старшего сына, князя великого, т. е. о всем строе московской владетельной семьи. По духовной Василия Темного, как, впрочем, и ранее по духовной Донского, это семья двуглавая. Рядом с предписанием ни в чем не выступать из воли матери и слушать ее «вместо своего отца» стоит другое: «Чтить и слушать своего брата старейшего Ивана в мое место, своего отца».
Этот старший сын великого князя с малолетства сам князь великий, соправитель отца. Но в таком действии в. к. Василия, видимо, навеянном византийскими примерами закрепления преемства на престоле путем приобщения преемника к власти в форме соправительства, нет еще определенной смены вотчинных представлений о семейном владении идеей преемства в государственной, политической власти. В. к. Василий не в силах освободиться от традиционных представлений и в этом отношении, как, впрочем, не свободны от их пережитков династические понятия и позднейшей самодержавной монархии. Не великокняжескую власть высвобождает он из пут семейно-владельческой традиции, а только укрепляет вотчинное право на эту власть за своей семьей, за своим потомством. В договорах он укрепляет свою «вотчину великое княжение, Москву и Новгород Великий» «под своими детьми, в. к. Иваном и под князем Юрьем и под меншими своими детьми», и добивается по возможности от младших князей, чтобы они признали не только его, князя великого, старейшим братом, но сыновей – Ивана и Юрия и меньших детей его «имели себе братьею старейшею» и держали их «честно и грозно»479. Победу над удельным дроблением власти предстояло завершить в недрах самой великокняжеской семьи.
II
В правительственной деятельности московской великокняжеской власти смена Василия Темного Иваном III только внешний момент, не менявший, по существу, ее течения в принятом направлении. В. к. Иван Васильевич завершает собирание власти и перестройку внутренних отношений Московского государства на новых основаниях, завершает и политическое объединение Великороссии, оставляет преемников вотчичами на всех государствах Московского царства.
Начал Иван III с пересмотра положения Верейского и Ярославского княжений, но повел его с неспешной постепенностью. На первых порах он возобновил с двоюродным дядей, князем Михаилом Андреевичем, договор, утверждавший за ним то положение, какое определено соглашениями Василия. В этой грамоте Михаил признал старейшими себя двух племянников, в. к. Ивана и князя Юрия, а равным – третьего Васильевича Андрея; утверждены за ним его вотчина Верея и Белоозеро и великокняжеское пожалование Вышгород с придачей от в. к. Ивана нескольких волостей. Весьма характерно, что деловая сторона этой грамоты тем определена в надписи на ее обороте, что она «была дана ему после живота великого князя Василия Василиевича на Вышегород», т. е. назначение такой «грамоты докончальной» служить жалованной грамотой. Но она вскоре подверглась пересмотру. Михаил Андреевич вынужден «отступиться» в. к. Ивану Вышгорода со всеми волостями, вышегородскими и приданными к нему по первой грамоте, всего того, что великие князья пожаловали из «своей отчины» ему «в вотчину и в удел»480. Но и этот второй договор не замедлил подвергнуться замене новым, в котором положение князя Михаила значительно понижено: теперь он «под всею братьею великого князя в молодших»481. Затем лет на двадцать князя Михаила оставили в покое. Но в 1482 году у него снова взяли обратно последнюю договорную грамоту482. Настала пора новых решительных шагов к ликвидации остатков удельно-вотчинного строя; настало время определить положение младшего поколения. Рядом с отцом выступает великим князем Иван Молодой; рядом с князем Михаилом его сын Василий. Новый договор сообщает, что князь Михаил отдал великому князю свою отчину Белоозеро «и грамоту свою на то ему дал», но сохранил пожизненное владение Белоозером; по смерти Михаила Белоозеро переходит к великому князю или его сыну, кому великий князь его отдаст, а князю Василию Михайловичу в эту вотчину не вступаться, не подыскивать ее некоторою хитростью483. В 1484 году князь Василий Михайлович бежал в Литву: великокняжеская опала постигла его в связи с осложнениями дворцовых отношений после второго брака в. к. Ивана, а князь Василий был в них запутан по своей женитьбе на Марье Андреевне Палеолог, племяннице в. к. Софьи Витовтовны484. Иван Васильевич взял на свое имя Верею, которую отец, надо полагать, отдал кн. Василию после его женитьбы, и хоть отдал ее Михаилу Андреевичу, однако уже как свою, а не его отчину, в пожалование и притом лишь пожизненно; уничтожено и вотчинное право князя Василия на остальные владения князя Михаила, на долю в Москве и на Ярославец – тем, что Михаил «после своего живота ту свою вотчину всю дал великому князю». Так обеспечена к моменту кончины князя Михаила инкорпорация всего его удела-вотчины в составе непосредственных великокняжеских владений485.
Перед кончиной, которая последовала 9 апреля 1486 года, князь Михаил Андреевич приказал составить духовную грамоту и прописать в ней, что благословляет господина своего, в. к. Ивана Васильевича, своею отчиною-жребьем в Москве и Белым озером, а также Ярославцем с селами и слободами, кроме тех, какие дал в церковь на помин души или раздал в куплю своим боярам, а про Верею не счел нужным упомянуть. Грамота эта была представлена ближним боярином князя Михаила князем Василием Ромодановским в. к. Ивану и подверглась по его приказу переделке. Князь Ромодановский вернулся к Михаилу Андреевичу с другим «списком», какой составили московские дьяки, и повелением «по тому духовная писати». Тут о Белоозере сказано не «благословляю своею отчиною», а «благословил дал семи ту свою отчину… при своем животе»; о московском жребии и Ярославце также: «Благословил дал ту свою отчину всю после своего живота» и добавлено подтверждение о Верее, что ею великий князь пожаловал князя Михаила как «своею вотчиною» в пожизненное держание, а по его смерти та вотчина великого князя «со всем его и есть»486.
Так московские дьяки, по указанию своего великого князя, тщательно вытравили из духовной князя Михаила даже внешние черты «свободного» завещательного распоряжения, которые и так не соответствовали подлинному положению дел и отношений. Князь Михаил в форме духовной грамоты лишь закрепляет акт передачи всех своих владельческих прав великому князю, который, по существу, произошел в полной мере по прежним их договорам. И передача этих прав по договорам, вынужденная великокняжеской властью, такова, что ставить в крайне непрочное положение все пожалования и отчуждения князя Михаила; перечисляя их в своей духовной он сопровождает перечень оговорками: «А будут те села и деревни надобны моему господину великому князю», великий князь даст за них пожалованным деньгами или даст «в тех земель место свои земли». Усиление великокняжеской власти все углубляло ее землевладельческую политику, к которой только и применимо по-настоящему выражение о «собирании земли». Прием округления непосредственных владений великого князя по отношению к мелким земельным единицам – селам и деревням – путем обмена и купли был весьма обычен. Великий князь «менял» села с митрополитом и младшими князьями по своему усмотрению, придававшему обмену характер принудительного; так и в духовной Василия Темного читаем: «А восхочет мой сын Иван у своего брата у Юрья выменять Коломенские села, и сын мой Юрьи те села ему променит, а Иван сын выменит у своего брата те села, а его не изобидит». Вырождение «удельного» владения – во времена Василия Темного и Ивана III – в обладание пожалованиями на всей воле великого князя ставило ребром вопрос о том, насколько сохранится при смене местной вотчинной княжой власти столь же вотчинной непосредственной великокняжеской властью устойчивое преемство их распоряжений и уцелеют ли от ломки правовые акты, совершенные первой из них. Князь Михаил Андреевич заботится о том, чтобы князь великий «судов его не посудил» и в его данья и пожалования земельные «не вступался» и их «не порушил», но плохо надеется на добрую волю новой власти, от усмотрения которой всецело зависит решение этих вопросов.
На местные вотчинные княжества надвигалась подлинно грозная власть. Ее приемы и свойства ярко сказались в 60-х годах на ликвидации вотчинных владений ярославских князей. О ней мы узнаем, к сожалению, только по горькой записи местного книжника-летописца, который – под 1468 годом – приписал к известию об обретении мощей ярославских князей – чудотворцев: «Сии бо чудотворцы явигиася не на добро всем князем ярославским, просталися со всеми своими отчинами на век, подавали их великому князю Ивану Васильевичу, а князь великий против их отч