сохранить идею… платоновскую идею… у него…
Алекс не испытывал желания слушать философские рассуждения и слегка стукнул кулаком по столу, так что чашки подскочили.
— Никак не могу понять, — процедил он, сбросив с плеча руку Хани, — в чем дело. Он что, воспылал ненавистью? Ко мне? Вы ведь иногда получали другие письма? А он только мои прятал? Смеха ради? Просто ему нравилось тринадцать лет подряд…
— Нет! — вскрикнула Китти, прижимая письма к груди. — Он меня защищает. У него параноидальная идея — думает, что вокруг хватает помешанных, упрямцев, вроде Нормана Бейтса[86] и кое-кого еще. Кино странным образом меняет людей. Он считает, что его задача — защищать меня от всех этих сумасшедших. Ирония судьбы в том, что сам Макс… если вы его знаете… он тоже немного помешанный. Я сошлась с ним однажды… теперь и вы это знаете… на семь дней, когда мы были на Гавайях. Но мне этого хватило — он оказался гомосексуалистом, что в нашей среде встречается весьма часто. О да! — воскликнула она, увидев разинутый от удивления рот Хани. — Дорогая! Каждой надо хоть раз в жизни выйти замуж за гомосексуалиста. Ничего нет полезнее. Сразу все иллюзии относительно неотразимости собственных прелестей как рукой снимет. Ну и потом, когда я снова вышла замуж, Макс жил с нами. Я ничего не могла с ним поделать, моя дорогая, — проговорила она, на этот раз обращаясь исключительно к Хани, которая так и продолжала сидеть раскрыв рот. — Такой уж он человек. На наших вечеринках вел себя как лакей, напитки разносил!
— Это не… — Алекс тряхнул головой. — Можно мне тоже кое-что сказать? Только пару слов? Пожалуйста.
Китти слегка поморщилась и приглашающе вытянула руки:
— Конечно, конечно!
Но Алексу, так легко получившему слово, вдруг захотелось спрятаться за занавеску.
— Ну же! Пожалуйста! — взмолилась Китти, кладя ему на руку бисквит. — Ты должен сказать, что думаешь. В Америке это почти закон.
— Ладно, слушайте. Просто… — заговорил Алекс с набитым ртом. — От чего вас надо было защищать? От моих писем? Разве я дал хоть малейший повод…
— Ал! — Хани отвесила ему подзатыльник. — Ты грубишь! Прекрати. Нам надо идти, мисс Александер. Мы и так отняли у вас слишком много времени.
Хани поднялась, но Китти, стоявшая у своего камина, заставила ее сесть. Алекс закрыл глаза, проклиная себя последними словами.
Китти мягко, извиняюще кивнула, снова подошла к своему шкафчику и открыла другой ящичек. Взяла еще одну пачку писем и села вплотную к Алексу. Вздохнула и разложила письма на столе:
— Пойми, пожалуйста, от тебя мне защищаться не надо. Но не все так называемые фаны походят на тебя.
Теперь они сидели рядом на диване — Хани, Алекс посередине и Китти. Разве мог он хоть неделю назад даже вообразить такое? Чтобы его с обеих сторон касались столь знаменитые особы? Сокровенная мечта любого Собирателя. Китти взяла один конверт и протянула ему:
— Одна неприятная история. Началась полгода назад. Полиция тут бессильна. Можешь себе представить? Только Макс обо мне беспокоится.
— А если я помогу?
Она кивнула, а он открыл конверт и вытащил письмо.
— Это так ужасно! — Китти передернуло. — Кажется, ему все известно. Где я хожу, что покупаю и что ношу. Он наверняка таскается за мной по пятам. По-моему, это не столько опасно, сколько утомительно — Макс теперь почти не позволяет мне выходить из дому. Из-за этого маньяка сижу здесь, как в заточении. Больше ему делать нечего, как только преследовать по всему Нью-Йорку одинокую старуху и ее собачку. Смех да и только.
Алекс быстренько пробежался по письму глазами. Написано детским почерком, чуть не штампованные фразы из разных телесериалов в каждой строчке. Но и помимо стиля письмо очень неприятное. Автор его явно не в ладах с самим собой.
— Откуда оно прислано? Они все такие?
Китти, словно через силу, показала на пол, в глазах у нее стояли слезы. Ее левая рука, которую непроизвольно погладила Хани, тряслась.
— Они приходят сюда. Ничего не могу понять — адреса моего почти никто не знает, кроме, если не ошибаюсь, нескольких верных друзей. Ну и Макса, конечно.
Она опрокинула молочник и, как ни пытались ее остановить, пошла на кухню за тряпкой. Хани и Алекс едва успели обменяться выразительными взглядами и всем известными жестами, имеющими долгую и славную историю. Через минуту она вернулась, и все трое начали, мешая друг другу, передвигать чашки и спасать книги (молоко, к их удивлению, растекалось в двух направлениях одновременно), а Китти в это время продолжала размышлять: сверхбдительный Макс («Даже с Люсией погулять мне не разрешает!»); ее одиночество, замкнутый образ жизни; разных ненормальных по соседству так много, что никому до них нет дела.
— Послушайте, мисс Александер, не хочу ничего такого сказать… — начала Хани, которая как раз и собиралась сказать «кое-что такое», — но неужели вам никогда не приходило в голову, что это может быть ваш Макс, который…
Китти осторожно опустилась в кресло:
— Мисс Ричардсон, я не идиотка. Конечно, я думала об этом — особенно когда нашла все эти спрятанные письма фанов, причем не только от Алекса, и другие тоже. Мелкие просьбы, приглашения и так далее — не хочу сказать, что воспользовалась бы ими, но разве не приятно хотя бы поразмышлять об этом? — Она чуть опустила голову и смахнула рукой слезу. — Нет, не могу поверить, что это дело рук Макса. Мы вместе уже сорок лет. Он мой лучший друг. Что бы он ни делал — все для моей защиты. Наверняка так думал и когда прятал эти письма. В Максе ничего нет от злоумышленника. Не могу себе даже представить, что он способен причинить мне боль.
Хани вежливо промолчала, хотя это и стоило ей немалых усилий.
— Я возьму одно из них, — твердо заявил Алекс, положил письмо в карман и почувствовал себя в ударе, как ловкий китайский детектив Чарли Чан. — Мне известны все американские дилеры — может, кто-то из них получал что-то подобное, а может, это один из них. Попробую сравнить почерки. Это же моя работа. Кто-то из этой публики.
Китти только бессильно взмахнула рукой.
Включив воду, чтобы помыть посуду, Китти тут же об этом забыла. Алекс едва успел завернуть краны, прежде чем раковина переполнилась.
— Иногда мне хочется отсюда уехать, — призналась она и провела пальцем по маслянистой поверхности воды. — Слишком много от города в этом месте. Думаю, в Голливуде иначе, впрочем, как там сейчас, даже не знаю…
Она потерла глаза и повернула лицо к Алексу. Улыбнулась точь-в-точь как в фильме — когда служащая Армии спасения предложила Мэй Лин тарелку куриного супа.
— Вот мы и встретились, и ты все знаешь. И я оказалась вовсе не такой. Просто словоохотливая старушонка с кучей проблем. Должно быть, вас постигло ужасное разочарование, мистер Тандем…
— Ничуть. Ничего подобного.
Она показала на желтые резиновые перчатки на полке, и Алекс подал их ей.
— Спасибо, но тебе можно руки не мочить. «Дорогая Китти! Она не ждала ничего, кроме хорошей погоды и когда все это кончится. Ей хотелось уйти достойно, словно поставить точку в хорошей фразе. Ваш, Алекс Ли Тандем». Эти строки я запомнила — такие они славные. Но знаешь, Алекс, не сочти за невежливость, однако меня слегка беспокоят твои письма. Почему ты их писал? Ты ведь слишком юн, чтобы помнить мой последний фильм, не говоря о первом. Думаю, — игриво прошептала она, — тут дело в недостатке женского внимания к тебе, если ты так интересуешься древней историей. Или подружки у тебя нет, или она тебе не совсем подходит. Чего-то тебе не хватает. Думаю, все дело в этом.
— Почему бы вам не уехать, если вы этого хотите? — горячо спросил Алекс. — Если Макс вас здесь обложил со всех сторон? Если вам здесь дышать нечем? — Он взял у нее мокрую чашку. — У вас в Европе полным-полно фанов. Я бы помог организовать…
— Оставить это или выбросить? — спросила подошедшая Хани с остатками залитого молоком бисквита на тарелке.
Китти поманила ее пальцем и осмотрела бисквит.
— Пусть Люсия попробует. Вот сюда положи, видишь? В эту миску. Эта миска веджвудского фарфора, но что поделаешь? Она такая привереда, моя Люсия. Только благодаря ей чувствую себя здесь как дома. Знаете, дорогая, у меня вы можете совершенно спокойно снять ваши перчатки.
— Но почему вы не уезжаете? — не успокаивался Алекс. — Вы… вы так располагающе выглядите. Кто бы вас ни увидел, подумает, что уже где-то встречал, такое у вас дружелюбное, симпатичное лицо. И вы ужас какая высокая. Это как бы довесок. Американцы все такие высокие. Не то от рождения, не то растут как-то по-другому. Или то и другое вместе. Можно организовать кинофестиваль. Или турне по Европе. Париж, Венеция, Лондон…
Он вдруг разнервничался, разозлился, и его голос переполнял маленькую комнату. Хани выразительно на него посмотрела и показала на международном языке жестов (ткнула указательным пальцем в горло), чтобы он сбавил тон, но Алекс демонстративно отвернулся. Его раздражала неспособность Китти постоять за себя, за свою популярность. Всех Собирателей отличает такая чудаковатость: сегодня они на все готовые рабы своих кумиров, а завтра уже жалеют об этом и занимаются самобичеванием.
Китти закончила мыть чашки. Протянула руки в резиновых перчатках Алексу. Он, не говоря ни слова, их снял, словно прислуживал ей двадцать лет.
— У меня нет денег, — просто сказала она. — Арендную плату за эту квартиру контролирует государство. И с кем я поеду? Макс ни за что не согласится. За всю свою жизнь ни разу из этой страны не выезжал. Ну что, посуду всю вымыли, да? Что теперь? А, знаю — ты человек молодой и, наверное, поможешь мне разобраться с компьютером, пока я окончательно не сошла с ума.
Они прошли в спальню. Хани извинилась и отправилась в ванную, Алексу же предложили сесть за стол. Когда мягкая грудь наклонившейся Китти слегка натянула ткань ее рубашки, рядом с его лицом, им на пару секунд овладели грешные мысли. Она показала на клавишу, которая не срабатывала. Постучала по ней. Алекс взялся за мышку. В туалете спустили воду. Раздался звонок в дверь.