— Береги себя, хорошо?
— Обязательно, — улыбнулась она, надеясь, что он не разглядит её недобросовестность, скрытую за улыбкой.
Шефер поцеловал Конни и уехал на ночное дежурство. Элоиза и Мартин задержались еще на час, который провели за пирогом и рассматриванием отпускных фотографий с Сент-Люсии на телефоне Конни.
— Очень красиво, — сказала Элоиза.
— Это самое прекрасное место в мире, — кивнула Конни. — Вы должны как-нибудь приехать к нам в гости. У нас есть маленькая гостевая комната, которую вы можете занять.
— С удовольствием, — сказал Мартин. — Правда, Эло?
Элоиза улыбнулась, но промолчала. Она отложила телефон и сказала:
— Спасибо за прекрасный ужин, Конни. Было так здорово вас повидать.
Они распрощались, и Элоиза пообещала вскоре снова заглянуть.
Как только она оказалась в машине с Мартином и тот взял курс на Старый город, она вытащила телефон и открыла фото ворот. В машине как будто стало холоднее, пока она вглядывалась в фотографию, и кончики пальцев у неё стали леденеть.
Круглые окошки-глаза, плотно сжатый железный рот.
Она узнавала это место.
Она там уже бывала.
21
Шефер затянулся сигаретой до самого фильтра и чуть не обжёг пальцы. Он выбросил окурок из окна и за один раз выдохнул весь дым. Он припарковал автомобиль на узкой улице между двумя рядами частных домов и захлопнул дверь.
Улица Ревегаде была, несомненно, самой подозрительной и опасной улицей во всём Старом городе. И не только потому, что она находилась в квартале с дурной славой. Узкая улица прилегала к церкви Святого Павла со своей атмосферой и сетью живописных маленьких улочек вокруг. Из знаменитого ресторана «Боргеркроен» на улице Боргергаде доносились радостные возгласы, а Ревегаде была безжизненной и пустынной. Совершенно вымершей. Хотелось встать на колени посреди улицы и сделать ей искусственное дыхание.
Здесь не было никакой зелени. Ни растений в кадках, ни деревьев. Ни лавочек перед домами, как на соседних улицах, ни велосипедов, прислонённых к стенам. Только промёрзший асфальт и снег между грязными домами с унылыми бурыми ставнями на окнах. Здесь — в центре оазиса старого квартала Фредериксстаден — эта улица смотрелась как безобразный тупик из бедного английского бандитского квартала в спальном районе. Шефер почти ждал, что на него выскочат бритые наголо беззубые парни в спортивных костюмах а-ля Билли Бремнер[35].
Go, Leeds![36]
Он перепроверил номер дома по сообщению, которое получил из Следственного отдела перед отъездом. Учительница из школы Нюхольм пришла вечером в участок, чтобы поговорить с Шефером о деле Лукаса Бьерре. Ее звали Лене Нильсен. Она сказала, что располагает информацией о мальчике, но коллега, отправивший СМС, не сообщил больше ничего. Женщина оставила свой адрес и номер телефона, и Шефер попробовал позвонить из машины, но сразу сработал автоответчик.
Шефер нашёл дом в середине улицы. Окна были темны, и Шефер быстро взглянул на наручные часы. Было 22:17, так что женщина наверняка просто легла спать.
Он позвонил в дверь. Затем трижды энергично постучал.
Прошло мгновение, и в доме зажёгся свет. Шефер услышал тревожный женский голос за дверью:
— Кто там?
— Полиция.
Дверь приоткрылась на длину дверной цепочки. Шефер увидел маленькую неухоженную женщину в пижаме. Она выглядела минимум на десять лет старше шестидесяти одного года, как значилось в Регистре CPR[37]. Она подслеповато щурилась.
— Полиция? — переспросила она.
— Да, добрый вечер. — Шефер показал ей полицейский значок, хотя женщина, судя по всему, всё равно не могла его разглядеть. — Эрик Шефер, полиция Копенгагена. Я хочу поговорить с Лене Нильсен.
— Это я, — кивнула она.
— Простите, что беспокою в столь поздний час. Я веду дело о пропавшем Лукасе Бьерре, и, насколько я понимаю, вы располагаете информацией, которой хотели со мной поделиться. Вы приходили сегодня вечером в участок?
— Да, одну минутку. — Женщина прикрыла дверь.
Он услышал, что дверную цепочку сняли, и затем дверь распахнулась.
— Заходите, — она указала в сторону кухни справа от входа. Она успела накинуть тёмно-зелёный махровый халат и надеть очки с такими толстыми стёклами, что они, должно быть, весили до чёрта.
Шефер не стал спрашивать, стоит ли ему разуться. Он никогда этого не делал. Просто как следует вытер ноги о коврик и пригнул голову, проходя в низкий дверной проём на кухню. Это была атмосферная, скупо освещённая норка с облицованными бело-голубой плиткой стенами и немецкими часами с маятником. Обеденный стол был застелен красной рождественской скатертью с вышитыми снежинками, хотя Новый год был уже полтора месяца назад.
— Кофе? — спросила женщина и несколько растерянно засеменила по кухне, как будто не знала, куда себя деть. — Или вы предпочитаете чай? Ещё у меня есть яблочные рогалики, я могу их подогреть.
— Нет, спасибо. Ничего не нужно.
Женщина села за стол, на котором в плетёной корзинке лежало её вязанье, и выжидательно посмотрела на Шефера.
Он вытащил ежедневник и ручку из внутреннего кармана и приготовился слушать.
— Как я понимаю, вечером вы были в участке?
Она кивнула:
— Я работаю учителем в классе 3Х и знаю Лукаса. — Она теребила край рукава белой пижамы, который выглядывал из-под халата. Растрёпанные волосы и увеличенные очками глаза делали её похожей на птенца, только что выпавшего из гнезда.
— Значит, в классе Лукаса, — кивнул Шефер. — А сколько в школе всего параллелей?
— Две.
— Почему же он называется X?
— Я… простите, не поняла?
— В моём детстве классы назывались А и Б. Я думал, так во всех школах?
— В большинстве школ так и есть, но в Нюхольме мы не хотели ради традиции делить учеников на А и Б. Тогда половина учеников ощущает себя людьми второго сорта, потому что они учатся в Б. У Б есть негативная эмоциональная окраска, а неравноправие нам не нужно. Поэтому параллели называются X и Q.
Если бы жизнь была сериалом с закадровым смехом, Шефер сейчас скептически посмотрел бы в камеру. Вместо этого он спросил:
— Что вы преподаёте?
— Музыку, природоведение и технологию.
— Вы работали в день исчезновения Лукаса?
— Нет, именно поэтому я связалась с вами только сейчас. Я три дня была на курсах повышения квалификации в Оденсе и только что вернулась. Я, разумеется, слежу за новостями и обсуждаю новости с коллегами, но кое-что пришло мне на ум только сегодня.
— Что же? — Шефер бросил взгляд на часы с маятником у неё за спиной. Он обещал Руду Йохансену встретиться с ним в НКЦ в одиннадцать. Чтобы успеть, нужно было выезжать уже через десять минут.
— Кое-что происходило на переменах. Согласно правилам школы младшие дети с нулевого и до шестого класса должны находиться на школьном дворе на переменах. Это тот, что выходит к улице Остер Волдсгаде.
— Где стоит дерево, по которому можно лазать?
— Да, — кивнула она. — Старшие ученики, с седьмого по девятый класс, находятся позади школы возле спортзала.
— Позади школы? Во дворике, выходящем к железнодорожным путям?
— Да. Ученики обычно прилежно соблюдают эти правила: старшим всё равно неинтересно находиться с маленькими, а младшеклассники часто побаиваются тех, кто постарше, но… иногда случается, что кто-то из младших ребят пробирается на задний дворик.
— И? — нетерпеливо кивнул головой Шефер.
— И сегодня меня осенило, что я уже дважды видела там Лукаса. На чужой стороне школы. И оба раза он разговаривал с какой-то женщиной и казался очень взволнованным. Он был расстроен и… напуган.
Шефер нахмурился:
— С женщиной, говорите?
— Да, и оба раза я видела, что они стояли довольно далеко в стороне, на тропинке, идущей к Государственному музею. Тогда я особо не задумывалась над этим, думала, что это просто его знакомая… — Она виновато пожала плечами и замолчала.
— И что вы делали?
— В первый раз я просто позвала его обратно в школу. Спросила, всё ли в порядке. Он ответил, что всё хорошо, хотя его явно что-то угнетало. Но так постоянно бывает, особенно с мальчиками, они не особо разговорчивы, когда ударятся или если их дразнят. Так что я просто ему напомнила, что туда ходить запрещено, и отправила его назад на школьный двор.
— А во второй раз?
— Во второй раз я его отругала, — она произнесла это таким тоном, будто поступок был в высшей степени спорным. — Но в тот раз они стояли довольно далеко от школы — ещё три шага, и он оказался бы за границами школьного двора. Это же запрещено, поэтому да. Я ругалась!
— Он сказал, кто эта женщина?
— Нет, но я и не спрашивала.
— Он разговаривал с одной и той же женщиной оба раза?
— Думаю, да. Высокая, светловолосая. Пейзанской наружности…
Шефер оторвался от записной книжки.
— Пейзанской?
— Да, такого… крестьянского вида. В резиновых сапогах и брезентовой куртке. Внешность не изысканная — или как там сейчас это называют. Такая, больше… да, пейзанская.
Шефер, задумавшись, прикусил губу.
— И это была не его мать? — спросил он. — Не Анна София Бьерре?
— Нет, с ней я знакома.
— Когда это случилось, говорите?
Женщина вздохнула, пытаясь вспомнить.
— Я не помню конкретных чисел, но это точно было в нынешнем учебном году. Последний раз, кажется, прямо перед Рождеством.
— Между этими двумя случаями прошло много времени?
— Пара недель. Может быть, месяц. Около того.
Шефер записал это. Затем поднял глаза и ободряюще кивнул.
— Что-то ещё?
Женщина с сожалением покачала головой.
— Теперь, когда я всё рассказала, это происшествие кажется незначительным, но я бы чувствовала себя ужасно, если бы промолчала, а потом Лукас…
— Вы поступили совершенно правильно, — сказал Шефер. — А та женщина, которую вы видели с Лукасом… Как вы думаете, вы смогли бы её опознать?