Mac the Murder. Майор Макмурдо черпал то самое богатство, которое надеялся заполучить генерал Нэпьер, пустынная земля выдавала свои тайны в бесчисленных указаниях, разъяснениях, закулисных зарисовках, а отряд переводчиков перелагал их с языка песка и пыли на язык газона и изгороди, поскольку информаторы были исключительно туземцы. Таким образом, Макмурдо мог ежедневно предоставлять генералу подробный отчет. Но скептик, каковым являлся генерал, чувствует опасность грозы при голубом небе и не доверяет мирной обстановке как любой безупречно работающей системе. Он был параноидален, подобно тем, кто принимал слишком много бханга. Ему надо было перестраховаться, он упорно хотел иметь в стволе вторую пулю, если первая вопреки всем ожиданиям промахнется по противнику.
Бёртон был его дублировочным выстрелом, его вторым козырем в рукаве. Острым глазом генерала в якобы дружелюбной чужбине за пределами военного лагеря. Тишина обманывала, в этом генерал был убежден. Бёртону было поручено лично для Нэпьера держать открытыми глаза и уши. Когда он вернулся после первого осматривания и прослушивания местности, то предоставил генералу столь необычайный рапорт, что тот укрепился в решении поручить этому молодому человеку с невероятной способностью к языкам и трудным характером задачу рекогносцировки. Ричард Френсис Бёртон. Отец также офицер. Оба деда пасторы. Семья частично родом из Ирландии. Что не объясняет его смуглость. Возможно, верен слух, будто в его генеалогию прокралась цыганка. У этого Бёртона чересчур своевольная голова, чтобы он сделал карьеру в армии. Он из тех солдат, которых сразу повышают до генерала. Или увольняют. Донесение он докладывал с пылом артиста, декламирующего центральный монолог пьесы. Пусть формально введение британской правовой системы демонстрирует прогресс, однако применение ее страдает пока икотой. Генерал собственноручно подписал недавно несколько смертных приговоров, это первые убийцы, признанные виновными в общесудебном порядке, и об исполнении приговора ему было доложено. Тем не менее приговоренные все еще живы. Генерал, который не мог спокойно сидеть за письменным столом и требовал, чтобы ему докладывали рапорт, пока он устраивал войсковой смотр, скакал верхом, занимался фехтованием или хромал от одного здания к другому, при этих словах остановился, воззрившись на Бёртона сквозь очки в проволочной оправе — орлиный нос и соколиные глаза. Вы пытаетесь посеять здесь смуту? Ни в коем случае. Приговоренные, сэр, были состоятельными людьми. Они наняли замену, которую и повесили вместо них. Вы смеетесь надо мной, молодой человек! Нисколько, сэр, я полагаю, человек пойдет на любые ухищрения, чтобы выжить. Эта система имеет даже свое название — бадли. Но кто же добровольно согласится быть повешенным вместо другого человека? Не знаю, сэр. Тогда выясните это. Немедленно. Бёртон дождался следующей казни. Он шагнул вперед, пока не открылась крышка люка. Остановитесь. У меня есть причины подозревать, что этот человек — не тот, кто был приговорен к смерти. Неужели? — с невинным изумлением спросили окружающие. Вы прекрасно это знаете, ответил Бёртон. Я желаю поговорить с этим глупцом, а потом он беспрепятственно отправится домой. Вы меня поняли? Человек, который на волосок избежал петли, осыпал Бёртона беспорядочными ругательствами. Пусть у тебя нос отвалится, пожиратель свиней, кричал он. Он и слышать не хотел, что Бёртон якобы спас ему жизнь. Лишь много позднее, когда он успокоился и смирился с перспективой дальнейшей жизни, то объяснил, почему согласился на подобный обмен. Всю мою жизнь я был беден, спокойно сказал он. Так беден, что и не знал, когда я поем в следующий раз. Мой живот всегда пустовал. Жена и дети едва не умерли с голоду. Это моя судьба. Но судьба пересилила мое терпение. Я получил двести пятьдесят рупий. Небольшой части денег мне хватило, чтобы набить живот. Остальное я отдал семье. Они будут обеспечены, хоть на некоторое время. Чего большего я мог добиться в этом мире? Бёртон представил новый доклад. Генеральские брови извивались как две веревочки.
— Как же нам покончить с этим беспорядком?
— Вы имеете в виду искоренение нищеты?
— Потребность в остроумии я удовлетворяю Лукианом. Вам ясно, солдат?
— Вы предпочитаете Alethe Dihegemate или с большей охотой углубляетесь в Nekrikoi Dialogoi?
— Человеку ваших талантов обычно открыт весь мир. Однако при таком нахальстве, Бёртон, боюсь, вам придется набить себе немало шишек. Есть ли у вас какие-то предложения по данному делу?
— В настоящий момент нет, сэр. Прошу разрешения возместить человеку сумму, потраченную им на последний обед.
— А что, виновный так и не казнен?
— Уже повешен. Но его семья взыскала долг. Человек, не желавший спасения, вернул им деньги, лишь сумму, потраченную им, прежде чем ступить на виселицу…
— Сколько?
— Десять рупий.
— Какое пиршество!
— Он впервые в жизни мог себе что-то позволить.
— Причем за государственный счет, как теперь выясняется. Позаботьтесь, чтобы никто не узнал, какие уродливые формы принимает Pax Britannica.
— Так точно, сэр.
II Aum Viraganapataye namaha I Sarvavighnopashantaye namaha I Aum Ganeshaya namaha II
— В Синдхе жизнь Бёртон-сахиба переменилась. И моя жизнь тоже. Его — к лучшему, моя — к худшему. Правда, он не занимал более высокого ранга и не зарабатывал больше денег. Дом, где мы жили, был палаткой. В Бароде у нас было двенадцать слуг, теперь лишь двое. Глядя со стороны, никому бы и в голову не пришло, что он занимает важное место. Синдхом командовал один старый генерал, которого боялись все, даже те, кто с ним ни разу не встречался. Однажды Бёртон-сахиба вызвали к нему переводчиком. Он произвел впечатление на генерала при первой встрече, как же могло быть иначе. Бёртон-сахиб был таким человеком, который возвышался над прочими ангреци. Генерал не мог этого не заметить. Он вновь вызвал его к себе. Они говорили с глазу на глаз. Не знаю, о чем была речь. Но знаю о трудностях, которые пришли следом.
— После этого разговора?
— Да. К нам подступили гигантские проблемы. Я понятия не имею, что за поручение дал генерал Бёртон-сахибу. Даже его непосредственное начальство и сослуживцы оставались в неведении.
— И он тебе ничего не открыл?
— Он должен был кое-что разузнать, вот и все, что он мне сказал. Это значит, что ему предстояло смешаться с мийя. Было видно, что он этому рад. Когда он пришел домой, я называю нашу пыльную палатку домом, хотя это и неуместно, он был исполнен веселья, впервые за долгое время. Он с пылкостью объявил мне: Наукарам, мы будем изучать эту страну. Империя наконец-то признала наши таланты. Он был счастлив в тот день, я и не знал, что он способен на это чувство. Все так чудесно затевалось. Я не понимаю, почему конец оказался столь плачевен. Его поручение не имело никакого влияния на мою ежедневную работу. Я был занят тем, чтобы не допустить пустыню в палатку. Но она всякий раз умела пробраться в обход меня. Бёртон-сахиб уезжал теперь все чаще, замаскировавшись. Неведомо куда. Он ни разу не говорил мне куда. Вначале он пропал на день. Но откровенные разговоры, как он выяснил, велись по ночам. Поэтому он стал уезжать на несколько дней, а в конце концов я неделями его не видел. Мне было очень неуютно от мысли, что он во власти этих дикарей, обрезанных. В первый раз, с тех пор как я поступил к нему, я не мог помогать ему. Я беспокоился. Как он там питается, где он спит? Я ничего не знал, он уезжал без поклажи. Он пропадал, а я оставался наедине с моими заботами, пока он не приезжал. Утомленный, бледный от бессонных ночей. Но сияющий, я чувствовал возбуждение, которое пронизывало его. Возвращаясь, он немного рассказывал мне о пережитом. О странных обрядах, в которых он участвовал. Об огромных праздниках на гробницах. Подобные мелочи. Я был ошеломлен. Это не могли быть те сведения, которые он должен был собирать.
— Самое важное он скрывал от тебя.
— Он никому не должен был ничего рассказывать. Даже мне.
Капитан Вальтер Скотт — да-да, родственник писателя и даже прямой потомок — забил веху в землю. Красно-белые столбики были пустыне к лицу, как арестантская роба. Земля — подагрически ломкая кожа поверх черной глины. Ты быстро научишься, сказал он. Это просто, как пасьянс. Мы заняты ничем иным, как подсоединением неизведанного к изведанному. Мы арканим землю, словно дикую лошадь. При помощи технических средств. Мы — второй эшелон присвоения. Сначала завоевание, потом — измерение. Наше влияние раскинулось на клетчатой бумаге. Ты печалишься, что ни разу не видел боя. Необоснованно. Осуществляемое нами картографическое присоединение имеет колоссальное военное значение. Компас, теодолит и ватерпас — вот наши важнейшие орудия. Кто попадется в раскинутую нами сеть координат, тот пропал для своего дела. Теперь он приручен цивилизацией. Закрой один глаз и настрой другой на максимальную резкость. Как топографу, тебе нужно одно-единственное свойство. Ты должен быть точен, абсолютно безошибочен. Мы, топографы, люди тщательные. Так что привыкай к педантизму. Принцип крайне прост. Опорные точки образуют треугольник. Мы шагаем медленно, треугольник за треугольником, полигон за полигоном. За день охватываем не больше километра. Наш лагерь держится несколько недель, пока мы раскидываем свои треугольники во все направления. Требуется измерить две величины: удаление и высоту. Разумеется, еще угол между позицией и возвышением. Как обозначается угол, Дик? Как расстояние между ортодоксией и ересью? Вообще-то это разница между двумя направлениями. То есть я примерно попал? Знаешь ли ты, что такое в математике «примерно» попадать, Дик? И почему мне так трудно представить тебя топографом?
С вехой в руках Бёртон наверняка не сделает карьеры, в этом Скотти прав. Его приписали к этому подразделению, потому что его нужно было хоть куда-то приписать и потому что ему было проще отправляться в свои набеги из отдаленного лагеря. Он может быть полезен, с ватерпасом. Он закрывает глаза. То время дня, когда мысли заносит ил. Как можно определить верные координаты точки, если все рябит и сверкает. Когда он открывает глаза, по абсциссе движется дервиш. Черное одеяние, лоскутная шапка. Я тот, кто летит в одиночку. Глаза сидят глубоко в расщелине, очерченной каджалом. Пальцы украшены чудовищными кольцами. Бёртон закрывает глаза. Когда он снова открывает их, дервиш одет в зеленое, цепи вокруг его шеи серебряные и жестяные, из ткани и драгоценных камней. Я тот, кто летит в одиночку. Его волосы, борода выкрашены хной, оранжево-коричневые. Бёртон вновь закрывает глаза. Надолго. Проговаривает по буквам все известные ему алфавиты. Потом открывает глаза. Вы его видели? — кричит он своим товарищам против ветра. — Что? Какие данные? — кричат они в ответ.