Уже на третий день хаджа на большой площади, в нишах и углах между палатками и домами, в паломническом лагере начинает скапливаться всякая мерзость. Пол покрывают экскременты, остатки гнилых овощей и тухлых фруктов. Ему противно здесь проходить. В особенности сегодня, когда воздух отравлен вонью гигантской скотобойни. Когда перерезаны шеи тысяч животных, коз и верблюдов. Мясо дарят, жарят, едят; остатки — кишки и внутренности, куски шкуры и жира, засохшие ручьи крови клеймят землю. Долина Мины — самое жуткое место на свете, какое мог себе представить шейх Абдулла. Умершего бросают лежать, а когда начинается разложение трупа — его скидывают в один из рвов, выкопанных для остатков забитого скота. Чумной компост плоти. Число умерших растет, что неизбежно, учитывая тяжести хаджа, легкое одеяние, отвратительные приюты, нездоровую пищу, недостаточное питание. Некоторые паломники были забиты камнями, когда им пришлось вторично сражаться с дьяволом, у которого за ночь выросли три ноги — три столба, и потому им надо было кидать трижды по семь камней. Это было в три раза невыносимей, чем в прошлый день, и в три раза опасней.
Время, проведенное в Мине, он воспринимает испытанием на прочность. Другим паломникам не лучше. Свежий провиант кончился, равно как и внутренний огонь. Весь день проходит под знаком сумеречности. Кто двигается — тот тянет себя сквозь часы, медлительно расплывающиеся по сброшенному плащу обязанностей. Смерть набирает силу — уже ни одна молитва не заканчивается без сала джаназа, которую читают по недавно почившему. Шейх Абдулла решает на спине осла проехать последний отрезок пути — в Мекку, где заповедь часа — болезнь и умирание, и даже Большая мечеть наполнена трупами и больными, принесенными к колоннаде, чтобы они исцелились от вида Каабы или же, одухотворенные, скончались в священном пространстве. Шейх Абдулла видит изнуренных хаджи, которые еле волочат свои бессильные тела в тени колоннады. Если у них нет сил протянуть руку за подаянием, то кто-нибудь жалостливый ставит рядом с их циновкой плошку, куда падают редкие пожертвования. Когда эти несчастные чувствуют, что последний миг близок, они закрывают себя лохмотьями, и порой проходит немало времени, как рассказал Мохаммед, прежде чем кто-то обнаруживает покойников. На следующий день, после очередного тавафа, они неподалеку от Каабы натыкаются на скорченную фигуру, очевидно, умирающего, который ползет прямо в руки пророка и ангелов. Шейх Абдулла останавливается и наклоняется над ним. Хрипением и слабым, но понятным жестом человек просит обрызгать его водой Замазама. Когда они исполняют его пожелание, он испускает дух; они закрывают ему глаза, и Мохаммед отходит, чтобы сообщить об этом — вскоре несколько рабов тщательно вымоют место, где лежал умерший, а через полчаса они погребут незнакомца. Сколь долго и тягостно прибытие человека на этот свет, сколь быстро мир избавляется от него, когда он становится всего лишь материей. Мысль огорчает шейха Абдуллу, но он чувствует, что это правильное место, где можно с ней примириться. Он сидит прямо, устремив взор на Каабу, и представляет себе, что лежащий при смерти мужчина — это он сам. Чувствует ли он еще капли воды, падающие ему на лицо? С чем ему приходится прощаться?
В месяц зуль-хиджжа года 1273
Да явит нам Бог свою милость и покровительство
Губернатор: Простите меня, что я пригласил вас в эти дни на последнюю встречу, но я немедленно должен отбыть на Ид-аль-Адха в Стамбул и привезти с собой конечный отчет.
Шериф: Почти год минул с тех пор, как мы начали заниматься этим делом, безусловно, значительным, но мы сделали все, что могли, однако, если мне позволено будет такое сравнение, напрасно зарились на новолуние истины.
Губернатор: Нам осталось выслушать последнего свидетеля, возможно, он поможет нам разрубить узел. Это Салих Шаккар, которого нам наконец удалось найти — он вернулся в Мекку с большим караваном. Десяток моих людей разыскивали его. Я уже опросил его, немного, но не узнал пока ничего нового, однако, может, что-то прояснится в нашем совместном разговоре.
Кади: Пусть даже небо почернеет, мы будем продолжать искать новую луну.
Шериф: Это последний раз, как сказал губернатор, последний раз. Сказать по правде, мне будет не хватать наших встреч, они были мне развлечением, так поучительны и любопытны.
Кади: Развлечением?
Шериф: В своей странноватой манере.
Губернатор: Итак, я вызываю свидетеля.
Губернатор: Подумайте. Наверняка, он высказывал какое-то мнение. Любой человек порой оценивает окружающее.
Салих: Он очень резко осуждал несправедливость мира и выражал удивительно много сочувствия бедным паломникам. Словно они были его родственниками.
Губернатор: Да…
Салих: Он мог возмущаться и говорить гневно. Однажды он даже ругал калифа.
Губернатор: Да?
Салих: Он ругал богатство высших чинов, их щедрость к провожатым больших караванов. Ругал коррупцию, которую замечал повсеместно. Но бедные паломники, как часто повторял он, полностью забыты, им нет никакой помощи и ничего не делается для их безопасности.
Кади: И что же требовалось сделать, по его мнению?
Салих: Починить колодцы — хорошо, но этого недостаточно. Надо бесплатно допускать к ним бедных паломников. Преступление, что воду продают, а неимущих стража прогоняет прочь. Ни один человек не должен мучиться от жажды и голода.
Кади: Он говорит как истинный мусульманин.
Салих: Многочисленные больные и умирающие по обочинам — они очень заботили его, и я вспоминаю, как однажды спросил, а есть ли в его Индии страждущие люди, и он ответил, что есть беднейшие из бедных, и их гораздо больше, однако правители — и британские наместники, и индийские короли — никогда не считали, будто люди могут быть равны друг другу. Но в стране истинной веры, тем более по соседству с обителью Бога, такое положение дел граничит с богохульством.
Кади: Сильные слова. Отважные слова. И некоторые молодые улемы высказывают похожие вещи.
Губернатор: Вы подозреваете какую-то связь?
Кади: Нет, но легко понять, каким образом человек попадает на эту дорогу и шагает по ней до логичного конца.
Шериф: Продолжайте.
Салих: Он полагал, что нужно построить лазареты, штук шесть только между Меккой и Мединой. А также общедоступные постоялые дворы, в достаточном количестве. Это не так дорого, как он уверял.
Губернатор: Дешево для того, кому не нужно тратить деньги.
Кади: Что еще?
Салих: Расточительство. Оно было для него бельмом на глазу, он часто приговаривал, что Бог презирает незнание меры.
Губернатор: А что еще ему хотелось искоренить?
Салих: Болезни.
Губернатор: Болезни?
Салих: Да, он же был врачом, как вы и сами, наверно, знаете.
Губернатор: Ну-ка, интересно, что же он говорил о болезнях?
Салих: Он утверждал, что паломники должны проходить государственный медицинский осмотр сразу по прибытии, в Джидде или в Янбу, и необходимо следить, чтобы повсюду было достаточно воды и поддерживалась чистота. Больных надо по возможности быстро отделять от остальных паломников. А умерших людей, а также трупы животных, надо быстро убирать. И еще многое в этом направлении, но я не могу вспомнить все детали. Я говорил, уже прошло несколько лет.
Губернатор: Очень интересно. Благодарю вас, шейх Салих Шаккар. Мы возблагодарим вас за неудобства, которые вам причинили. Вы можете идти теперь.
Шериф: И что же в этом очень интересного?
Губернатор: В последнем письме визирь поделился со мной беспокойством по поводу того, что британцы и французы попытаются использовать угрозу болезни как предлог для продвижения собственных интересов в этом регионе. Они уже уверяли, будто в их странах наблюдается опасное распространение эпидемий, исходящих от хаджа, и будто Мекка, да возвысит ее Бог, является источником многочисленных инфекций, и будто хаджи разносят заразу во все страны света.
Кади: И они не совсем неправы. Холера стала верной спутницей хаджа.
Шериф: А кто ее привел и откуда она появилась, эта холера? Из Британской Индии, мы раньше такой болезни не знали. Сегодня многие паломники прибывают уже больными, другие серьезно ослаблены, больные заражают слабых, а потом говорят, будто во всем повинна Мекка, да возвысит ее Бог.
Губернатор: Британцы уже множество раз уверяли, что якобы имеют право вторгнуться в Джидду из-за этой угрозы здоровью.
Шериф: Возможно, их знания могут оказаться полезны, и не стоит сразу отказываться от помощи только потому, что она исходит от неверных. Речь идет о наших больных братьях и сестрах.
Губернатор: Я знаю, что вы охотно сплетете договоренности с фаранджа. Вы воображаете себе, будто сохраните таким образом независимость. Но вы серьезно ошибаетесь! Британцы проглотят и вас, и все ваши привилегии. А если их посланцы будут к вам хорошо расположены, то вам назначат небольшое возмещение, скромную свиту и несущественную должность. Но с вашим роскошным дворцом в Маабида вам вскоре придется распрощаться.
Шериф: Что вы такое говорите? Я не понимаю намерения ваших слов, я уважаю калифат и не имею ни одного из тех устремлений, какие вы мне приписываете, точно не по моей доброй воле, должен добавить.
Губернатор: Высокая Порта тоже уважает шерифа Мекки. Нам следует об этом помнить и хранить наше взаимное уважение. В качестве знака нашей доброй воли мы решили увеличить гарнизон в Джидде.
Шериф: Мы продолжим этот разговор после вашего возвращения. Передайте калифу наше глубочайшее уважение и нашу не менее искреннюю благодарность, когда будете ему докладывать. А также, конечно, нашему старинному другу визирю.
Губернатор: И какое же заключительное мнение должен я передать по данному делу?
Кади: Особенно в эти дни, в дни очищения, мы не должны забывать: если Бог благословляет человека присутствием в священных городах, то он благословляет и неверных. Он открывает человеку сердце, чтобы он стал отзывчивым, и открывает ему глаза, чтоб он стал зрячим. Милость Бога безгранична, и, конечно, ее не остановить ни происхождению, ни намерениям человека. Кто мы, чтобы приближаться с мерной лентой к его милосердию? Мы не можем знать, когда и как этот шейх Абдулла, этот Ричард Бёртон стал мусульманином, остался ли он мусульманином, вступил ли он в хадж как мусульманин, насколько чистым было его сердце, насколько искренними — его намерения. Без сомнения, он много пережил в путешествии, что затронуло и изменило его. И без сомнения, он познал бесконечную милость Бога.