Потом блондин запел о городе с большим рынком, где можно отыскать все, что душе угодно. Богатство, богатство! Деньги текут рекой, товары переходят из рук в руки… слушатели немного перевели дух. Кружки опустились на столешницы — но прилично, тихо, почти без стука.
И среди богатства затаилось зло, пел поэт, потому что они всегда идут рука об руку, среди золота прячется оборотень с черным сердцем. Ленлин не назвал имени купца, не стал поминать, что он торговал живым товаром, многие подробности не попали в песню… но слушатели снова замерли. Они собственными глазами видели черное сердце на грудах золота.
Потом появился герой, который не смотрит на золото, запел Ленлин, — и этот герой, которому не застит глаза блеск богатства, этот сразу увидел волка в обличье жадного купца. Грод, принимая человеческое обличье, не был жадным в общепринятом смысле, напротив, работорговцы любили иметь с ним дело, поскольку он легко уступал в торге. Но теперь навеки он останется в песне скупым и прижимистым. Те, кто торговал с волком Гродом, не станут признаваться, не захотят вспоминать, постараются вымарать из памяти — очень трудно жить с таким пятном на прошлом. Значит, останется только песня. Песня Ленлина победила реальность, песня не солгала, но создала другую правду, более сильную, более жизнеспособную, чем хилая правда из прошлого.
Только тот, кто не глядит на злато, способен сразить злодея, — вот нехитрая мораль, которую вывел Ленлин в конце. Он пропел последний куплет… умолк… в воздухе трепетали, угасая, последние переливы серебряной мелодии… Те, кто слушал, даже не сразу сообразили, что песня окончилась, — это как осознать, что закончилась жизнь. Песня унесла слушателей в другую страну, где Грод был жаден, а Корди — чист душой. Публике не хотелось просыпаться, им нравилась сотканная песней иная жизнь… и люди молчали. Молчали.
Ленлин аккуратно прижал ладонью струны, погасил последний дрожащий звук музыки. Торжественно поклонился. И тишина взорвалась ревом. Слушатели орали, стучали кружками, хлопали в ладоши… Дочь трактирщика в восторге визжала тоненьким голосом, а папаша, заросший жестким волосом едва ли не до самых глаз, гудел басом:
— За обед — в расчете! За обед — в расчете!
Ленлин выпрямился и обвел зал счастливыми глазами. Он был упоен, его грудь разрывалась от восторга, ему не нужно было денег и бесплатного обеда. Он пел ради этого. Ради слез хозяйской дочки, ради стука кружек в черных мозолистых ладонях, ради перекошенного рта в обрамлении квадратной бороды. Ленлин был счастлив.
Корди уткнулся в тарелку. Он, с пылающим черным очагом в душе, вдруг ощутил себя одиноким среди искренней радости. Ленлин, стоявший на лавке, поглядел сверху, что-то говорил сквозь шум… Поэт сиял, как начищенная пряжка. Дочка хозяина взяла шлем Корди и стала обходить столы. Посыпались медные шульды… Ленлин взял аккорд, зал стих, только тихонько звякали монетки, падающие в шлем. Бродяга начал другую песню, старую, известную — о влюбленном воине, которого ждет дама в высоком замке. Пока он пел, девушка осторожно опустила шлем на стол перед Корди. Ленлин допел и попросил пива — промочить горло. Хозяйская дочка с улыбкой умчалась на кухню, она не стала спрашивать папашу. Воспользовавшись паузой, Корди аккуратно высыпал шульды из шлема и встал.
Ленлин за его спиной завел веселый мотив — снова запел что-то собственного сочинения. Корди пробрался между столов и вручил хозяину серебряный рейкер. Бородач нашел в кармане несколько медяков — сдачу, Корди буркнул:
— Сколько с меня за ночлег? Я сразу и…
— Да, ночлег… — Трактирщик глядел будто сквозь юношу, потом Корди сообразил, бородач смотрит поверх его плеча — на Ленлина. — Да ночуйте так. Чай, с меня не убудет, ежели двоих славных парней на ночь оставлю.
Выудил из кармана здоровенный медный ключ, протянул Корди. Тут песня закончилась, все засмеялись. Должно быть, блондин пел о чем-то очень смешном, но Корди не слушал. Трактирщик тоже хохотнул в бороду. Ленлин взял кружку и отхлебнул пива. Зал одобрительно гудел, кто-то позади Корди декламировал последние строки Ленлиновой песни.
— Держи, если хочешь сразу на боковую, — объяснил бородач, вручая ключ. — В двери увидишь три медных гвоздя, шляпки большие. А я твоего друга послушаю. Очень уж складно выходит у стервеца. А может, задержитесь на денек? Я за постой не возьму, а?
Корди пожал плечами и пошел к лестнице. Нашел комнату, стащил кольчугу и куртку, сбросил сапоги. Сюда пение Ленлина не долетало, но когда заканчивалась очередная песня, зал разражался радостным шумом.
Корди стало совсем одиноко, ему хотелось, чтобы приснился хромой старик, юноша лежал в темноте и старался припомнить черты отшельника… потом уснул. Но кривой собиратель не явился, в забытьи Корди видел лишь пустоту. Пустота ждала его.
7
Элина лежала с открытыми глазами и слушала. Спать совсем не хотелось — отоспалась, пока ее, словно вещь, возили с места на место. Целый день в пути, фургон покачивается, под пологом копится зной, рядом сопят товарки по несчастью… вот уж кому не надоедало, Элинины соседки ни разу не пожаловались на скуку. Да они и теперь, похоже, дрыхнут.
Девушка видела тоненькую, словно золотая нить, полоску света на двери, там неплотно пригнана ставенка. Это отверстие, забранное решеткой, сквозь которое толстые тетки в красном могут наблюдать за невольницами. В коридоре разожгли лампы, там светло как днем.
Сперва соседки то и дело просились по нужде, хлопали двери, потом стучали по полу пятки — туда, сюда… Элина тоже разок дернула бечевку, вскоре явилась охранница, не говоря ни слова, кивнула — Элина побрела по коридору, да не на двор, а к центральному зданию, все здесь внутри… и повсюду двери с замками.
Вообще-то, у девушки мелькала мысль — сбежать ночью из жилого здания, попытаться так или этак перебраться через стену… да где там! Узниц не выпустят. И не спят тетки в красном, и свечей не гасят. Тогда пришла новая идея — дергать за веревку почаще, проситься снова и снова, пусть толстомясые бабы побегают… Пусть умаются.
Но и от этой задумки Элина, поразмыслив, отказалась. Охранниц-то ночью десяток, не то что днем. То одна придет, то другая, поди-ка всех умотай! Да и зачем? Куда здесь сбежишь? Опять же нога побаливает… Элина потянулась, пощупала лодыжку — ссадина затянулась, должно быть, помогла лечебная мазь.
Все равно наружу не выбраться… а тетки — что? Не обидели никого, не ударили ни разу… ногу лечат. Девушка снова вытянулась на мягком тюфяке и задумалась: что их теперь ждет? Работа? Не похоже. А что ж тогда? Обитатели Красного Замка казались дружелюбными. Прекрасный Принц… он красивый, конечно, но все-таки Лорд Тьмы… Веселый, как и другие здешние мужчины. Но Лорд Тьмы!
А женщины? Элина вдруг сообразила, что так и не увидела в Красном Замке молодых женщин. Только мужчины да толстые некрасивые тетки, которые сторожат в коридоре и трудятся на кухне. Все до одной некрасивые… Вот она, Элина, Алхою приглянулась…
В коридоре послышался невнятный шум, стук, мимо Элининой двери грузно протопали толстухи, потом что-то грохнуло. Разговор — похоже, мужчина пришел зачем-то. Но о чем говорят у входной двери, девушке было не слыхать, ее келья в другом конце коридора. Снова затопали тяжелые шаги, скрипнула дверь. Элина, старясь не шуметь, вскочила с топчана и прильнула к щели между зарешеченным оконцем и ставенкой. Пришлось встать на носки, оконце было высоко, рассчитано на рослых теток, которые сторожат невольниц. В прореху был виден кусок коридора — совсем короткий, потому что щелочка узкая. Но Элина заметила-к выходу из здания провели девушку, ту самую, которая стояла рядом, когда Алхой осматривал новеньких. Эту Прекрасный Принц похвалил… и Элину похвалил. Что же будет?
Снова стукнула дверь, забубнили мужские и женские голоса, потом грохнул тяжелый засов, зазвенели ключи. Элина, едва дыша, всматривалась в коридор по другую сторону двери. Протопали бабы в красном, красивой девушки с ними не было. Элина решила, что утром, когда поведут завтракать, она расспросит соседку, куда водили ночью. Девушка подождала еще немного, ничего не происходило. За дверью было тихо, разве что изредка прохаживались охранницы. Шаги звучали грузно и размеренно, а доски пола поскрипывали под толстыми ножищами. Не спят, сторожат исправно!
Элина отступила от двери и подошла к окошку. Ставни здесь запирались, должно быть, только в холодное время, а сейчас в проем лилась ночная прохлада. Тишина, даже птиц не слыхать… Тишина и покой. На стене горят факелы, неяркие огни обрисовали контур гребня с зубцами. Под стеной — непроглядная чернота. Ничего не видать, скучно и тихо.
Девушка вернулась на топчан, поворачивалась так и этак, накрывалась и отбрасывала льняное полотно, которое должно было служить одеялом, — сон не шел.
Элина вставала, прохаживалась по тесной комнатенке, снова ложилась… Наконец веки стали тяжелеть, мысли начали путаться… девушка задремала… и вдруг ее будто толкнули — вдалеке раздался отчаянный крик. Элина села и прислушалась — ничего, тишина, как и прежде. Кричала женщина или приснилось? Девушка подошла к окну и вгляделась в ночь. Нет, лучше все-таки поспать. Неизвестно, что случится завтра, Элине нужно быть бодрой… Она решительно улеглась, повернулась к стене и натянула на голову одеяло.
В этот миг пьяный и веселый Ленлин поднялся на второй этаж… отыскал дверь с медными гвоздями, задул свечу и тихонько, чтобы не разбудить спящего героя, приоткрыл…
Ленлину было хорошо. Он пел, люди радовались, так весело вышло, так славно! Поэта едва отпустили, требовали играть и петь снова и снова. Девчонка подносила пиво, Ленлин хлебал, чтобы промочить пересохшее горло, и не заметил, что хмель забирает.
И он снова пел. Бродяга исполнил свои собственные куплеты, посвященные героям старины, спел и древние баллады, что были сложены прежде, чем встала Завеса… Крестьяне и торговцы снова хлопали в ладоши, стучали кружками, бородатый трактирщик подносил пива, сгребал медяки в широкую горсть, утирал слезы и снова посылал дочку — поднести певцу кружечку, чтоб кураж не пропадал. Потом еще и еще. Ленлин сочинил на ходу какие-то дурацкие вирши… о, Свет, что он пел?