ед варварами. А если определим число уведенных в неволю Москвитян хотя бы в двадцать или двадцать пять тысяч, то город Москва и ее окрестности лишились в это нашествие по меньшей мере от 50 до 60 тысяч своего населения.
Конечно, нам легко было бы теперь обвинять Димитрия в том бедствии, осуждать его за нерешительность и оставление Москвы на жертву варварам. Но мы не должны забывать о том, каких усилий и сколько времени требовалось тогда, чтобы собрать и вооружить ополчение в несколько десятков тысяч человек; особенно после Куликовских потерь. Нет сомнения, что в народе уверенность в освобождение от ига сменилась на время горьким разочарованием, когда он увидал свежие полчища варваров, разорявших его землю, и это разочарование отразилось в нерешительном образе действия самих вождей. Затем, если мы у самого Димитрия не находим той бодрости, предусмотрительности и воинского пыла, которые он обнаружил в эпоху Вожи и Куликова поля, то имеем основание предполагать, что его здоровье и энергия были надломлены чрезмерным напряжением сил в достопамятный день 8 сентября 1380 года. Принимая в расчет все эти обстоятельства, не можем однако освободить его от упрека в недостатке распорядительности и заботливости о своей столице в эпоху Тохтамышева нашествия. Если бы она была вовремя поручена надежным воеводам и не была так предоставлена на волю случая и мятежной толпы, то могла бы продержаться столько времени, сколько было нужно для помощи. Может быть, великий князь слишком понадеялся на присутствие митрополита Киприана для поддержания порядка в столице. Этот ученый серб не мог заменить такого патриотичного пастыря, как св. Алексей, и в минуту бедствия думал только о своей личной безопасности. По крайней мере известно, что Димитрий гневался на Киприана за то, что он покинул Москву и удалился именно к старому сопернику Московского князя, Михаилу Тверскому, который отправил к Тохтамышу посла с дарами и с мольбой не воевать Тверского княжения и получил от хана милостивый ярлык. Вскоре по возвращении Киприана в столицу, Димитрий изгнал его из Москвы, и тот снова воротился в Киев. А на Владимирскую или Восточнорусскую митрополию великий князь вызвал из заточения опального Пимена.
После Тохтамышева нашествия Московскому князю волею-неволею приходилось снова признавать себя данником Золотой Орды. С одной стороны, надобно было предупредить дальнейшие нашествия, а с другой — к тому же побуждала измена общерусскому делу и соперничество с Москвой больших соседних княжений, т. е. Рязанского, Суздальско-Нижегородского и Тверского. Тотчас после нашествия в Орду на поклон к Тохтамышу отправились сын Димитрия Константиновича Семен, брат Борис Городецкий и Михаил Александрович Тверской с сыном. Тверской князь не замедлил воспользоваться бедствием Москвы и возобновил свои домогательства о ярлыке на великое княжение Владимирское. Надобно было помешать его домогательствам. Димитрий однако сам не поехал, а отправил в Орду своего старшего сына Василия (1383 год). Хан остался доволен изъявлением покорности со стороны сильного Московского князя и оставил за ним великий Владимирский стол; однако, молодого Василия удержал при себе, требуя за него 8000 руб. окупа. Если тесть великого князя Димитрий Константинович Нижегородский не спешил лично явиться перед ханом, тому препятствовало его болезненное состояние; в том же 1383 году он скончался. Этот князь омрачил конец своей жизни изменой собственному зятю и раболепием перед Татарами. Но, судя по местным свидетельствам и преданиям, он пользовался уважением своих Нижегородцев. Димитрий Константинович памятен еще в Русской истории тем, что при нем монах одного нижегородского монастыря Лаврентий переписал летопись или составил летописный свод (так называемый Лаврентьевский). Сыновья и брат Димитрия Константиновича, бывшие в Орде, немедленно подняли распрю о Нижегородском столе, как старшем в их семье. Хан решил спор в пользу дяди, т. е. Бориса Константиновича.
Первое время после Тохтамышева нашествия было очень трудно для Московского княжения: пришлось заплатить большую дань, потому что хан, вероятно, потребовал платежа и за предыдущие годы. На это собирались деньги со всякой деревни по полтине (а деревней назывались тогда небольшие поселки в несколько дворов); «тогда же и золотом давали в Орду», прибавляет летописец. А во Владимире, по его словам, пребывал в то время лютый или хищный ханский посол, по имени Адаш. Но это тяжелое время продолжалось недолго. Спустя два года, молодому князю Василию Димитриевичу удалось убежать из Орды в Подолию, откуда он ушел в землю Волошскую к воеводе Петру, а потом пробрался в Германию. Во владениях Прусского Ордена он встретился с Витовтом Литовским. Витовт, по возвращении на родину, помолвил за него свою дочь Софью и с честью отпустил его в Москву в сопровождении Польских и Литовских бояр. В этих странствиях Василий провел около двух лет, пока наконец воротился к отцу. Не видно, чтобы его бегство из Орды навлекло на Москву какое-либо наказание от хана. Вообще в последние годы своего княжения Димитрий Иванович снова перестал унижаться перед Татарами и, кажется, ограничивался только легкой данью. Куликовская победа все-таки оказала свое действие на отношения Руси к Орде. А такие внезапные, и потому удачные, набеги на Москву, как Тохтамышев 1381 года, не всегда могли повторяться{33}.
В эти последние годы удалось Димитрию покончить возникшую из-за Татар вражду с Олегом Рязанским.
В первое время после Тохтамышева нашествия великий князь, очевидно, был сильно возмущен тем пособничеством, которое вероломный Олег оказал хану против Москвы, несмотря на их недавний договор. Пользуясь силами, собранными против Татар, Димитрий посылал на Рязанскую землю свои полки, которые и наделали ей зла более Тохтамыша. Олег затаил желание мести и три года не обнаруживал никаких признаков вражды, собираясь с силами и дожидаясь удобного случая. В 1385 году он вдруг появился под Коломной; 25 марта, в день Благовещения, город был взят и разграблен; а коломенский наместник Александр Андреевич Остей вместе со многими боярами и лучшими людьми отведен в плен. Возникшая отсюда новая война не была удачна для Москвы, хотя Димитрий послал на Рязань многочисленную рать под начальством Владимира Храброго. В решительной битве Москвитяне потеряли многих бояр, в том числе Ольгердова внука Михаила Андреевича, и должны были отступить. Димитрий предложил мир; Олег потребовал слишком больших уступок. Несколько раз посылал к нему своих бояр великий князь, но Олег оставался непреклонен.
В сентябре 1386 года Димитрий Иванович вновь посетил Троицкий монастырь и его знаменитого основателя. Набожный князь велел отслужить молебен, накормил братию, роздал милостыню, а потом обратился к Сергию с просьбой, чтобы он принял на себя посольство в Рязани и уговорил бы Олега к вечному миру. Лучшего посредника невозможно было выбрать. Роль миротворца в те времена княжеских междоусобий была одной из главных заслуг духовенства. И кто же мог сильнее всех подействовать на упрямого Рязанца своими увещаниями, как не Сергий, о святости которого уже давно разглашала народная молва? Той же осенью он отправился в путь, сопровождаемый несколькими старшими боярами великого князя. Прибыв в Переяславль Рязанский и вступив в княжий терем, по словам летописи, чудный старец долго беседовал с князем о пользе душевной, о мире и о любви. Его тихие и кроткие речи произвели такое впечатление на суровое сердце Олега, что он умилился душой, забыл свою вражду и заключил с Димитрием вечный мир и любовь в род и род. С великой честью и славой после того воротился в Москву преподобный Сергий. В следующем году политический союз был скреплен родственными отношениями: сын Олега Федор женился на Софье, дочери Донского. Мир 1386 года в действительности оправдал свое название «вечного»; с того времени не было ни одной войны не только между Олегом и Димитрием, но и между их потомками.
В то же самое время удалось Московскому князю смирить строптивых Новгородцев.
Причиной ссоры с ними были разбои новгородской вольницы, которая на своих ушкуях ходила по Волге и Каме и грабила их прибрежные волости, а иногда нападала на значительные города, как русские, так и болгарские, например, Ярославль, Кострому, Нижний, Жукотин, Великие Болгары и проч. Разграбление последних городов, принадлежащих тогда Татарам, навлекало гнев Золотоордынских ханов. Димитрий не раз грозил Новгородцам и требовал, чтобы они уняли свою вольницу; но тщетно. Постоянно отвлекаемый более важными делами с Тверью, Литвой, Рязанью и Татарами, он принужден был долгое время оставлять новгородские разбои безнаказанными. Между тем, дерзость их возрастала: в 1375 году, во время последней войны Димитрия с Михаилом Тверским, новгородские ушкуйники, в числе 1500 человек, явились под Костромой. Местный воевода Плещеев (как говорят, брат Алексея митрополита) вышел против них с 5000-й ратью. Одна часть Новгородцев встретила Плещеева, а другая спряталась в лесу, в засаде, и, выждав минуту, ударила в тыл Костромичам. Последние были разбиты; после того разбойники взяли город и грабили его целую неделю. Забрав с собой более ценное имущество и множество плененных жителей, они поплыли далее; разграбили и сожгли Нижний. Потом разбойничали на Каме; в Болгарах продали пленных жен и девиц мусульманам, а сами отправились вниз по Волге, грабя гостей христианских и бесерменских. Таким образом, разбойники достигли Астрахани; но здесь получили себе достойное возмездие: князь Астраханский захватил их обманом и велел избить всех до единого; награбленная ими добыча вся досталась бесерманам.
Такой погром Костромы и Нижнего сильно разгневал великого князя; но он все еще не находил удобного времени наказать Новгородцев. Наконец, к разбоям присоединилась еще распря Новгорода с Москвой в 1385 году, по поводу так называемого «черного сбора», т. е. подати, которую собирали бояре великого князя с новгородских волостей. Эта распря ускорила разрыв. В следующем году, помирившись с Олегом Рязанским, Димитрий Иванович лично отправился против Новгорода с братом Владимиром Андреевичем и со всеми подручными князьями. Новгородские послы встретили его на пу