В сентябре следующего 1430 года собрался съезд князей в литовской столице, Вильне, приблизительно в том же составе и с тем же блеском, как и Луцкий съезд. По особой усердной просьбе Витовта, Ягайло также прибыл на съезд, опять в сопровождении многих панов и Збигнева Олесницкого. Подкупленная часть панов не противилась намерению Витовта; но Олесницкий оставался непреклонен. Меж тем, уже все было готово для совершения коронации; ожидали только торжественного императорского посольства, которое долженствовало привезти корону и прочие королевские регалии. Но посольство не являлось. Дело в том, что император отправил наперед в Литву одно доверенное лицо с письмами и проектом коронационного церемониала; но это лицо попало в руки Поляков; а из захваченных у него бумаг они узнали весь план действия своих противников. Пользуясь таким открытием, Поляки расставили вооруженные отряды в надлежащих пограничных местах и заслонили императорскому посольству дорогу через Великую Польшу. Не будучи в силах открыть себе путь вооруженною рукою, посольство остановилось в Бранденбургии и стало ожидать дальнейших распоряжений. После напрасного и долгого ожидания коронации, Виленский съезд сам собою начал постепенно разъезжаться. Тяжкое огорчение от этой неудачи разрушительно подействовало на здоровье престарелого Витовта. Он заболел каким-то вередом между плечами (карбункул?) и переехал со своим двором из Вильны в Трокский замок. Спустя две недели, 27 октября 1430 года, знаменитый Витовт скончался. Он был торжественно погребен в Виленском соборе св. Станислава. Сильное впечатление, произведенное на современников смертью грозного и могущественного Литовско-Русского государя, отразилось по обычаю в разных знамениях, которые, по понятиям народа, предвещали эту кончину. Так, по словам летописцев, в тот год в Смоленске явился голый, бесшерстный волк и много пожрал людей, а Троке — кое озеро в течение семи дней казалось покрытым кровью{51}.
После Гедимина и Ольгерда, Витовт был третьим и последним в ряду главных объединителей Литвы и Западной Руси, вознесший Литовско-Русское государство на высшую степень могущества и величия. Он еще более, чем его предшественники, подвинул вперед собственно внутреннее объединение разных областей этого государства совершенным ослаблением удельной системы. Удельных князей Литовских и Русских он держал в строгом подчинении, нередко перемещал их из одной области в другую; а некоторых Русских князей и совсем устранял от их уделов и заменял своими наместниками и воеводами. Но ослабляя княжеский элемент в Западной Руси и теснее сплачивая ее с католическою Литвой, он тем самым облегчал здесь будущие успехи Польско-Литовской Унии, против которой боролся в последние годы своей жизни. Сам несколько раз переменив исповедание, Витовт естественно отличался веротерпимостью: будучи католиком, он не притеснял православия в своих Русских областях и вообще подчинял вопросы церковные своим политическим видам. Стремясь возвести Литовско-Русское княжество на степень самостоятельного королевства, он как бы предвидел, какие беды впоследствии произойдут из подчиненных отношений этого княжества к Польше с ее католическою нетерпимостью. Но созидание им литовско-русской государственной самостоятельности не могло быть прочно при данных условиях. Во-первых, оно требовало целого преемственного ряда государей, действовавших в том же направлении, а Витовт не оставил по себе прямого престолонаследника, и отсюда должны были возникнуть новые споры и смуты. Во-вторых, переход коренной Литвы из-под влияния православно-русской гражданственности к подчинению гражданственности польско-католической неизбежно вел за собою ее разъединение и раздор с Русскою народностью, т. е. с огромным большинством населения. В-третьих, наконец, Литовско-Русское государство в эту эпоху не имело настоящего, плотного ядра или сосредоточения для своего политического и национального развития и представляло какую-то неорганическую смесь разнообразных народностей и различных классов населения. При существовании сильных притязательных соседей, такие государства обыкновенно недолго сохраняют свою самостоятельность.
VIВАСИЛИЙ ТЕМНЫЙИ РУСЬ ВОСТОЧНАЯ
Великокняжеское семейство. — Притязания дяди Юрия. — Его неудачная тяжба с племянником в Золотой Орде. — Боярин Всеволожский. — Золотой пояс. — Междоусобия. — Ослепление Василия Косого. — Кончина Фотия. — Митрополит Исидор и Флорентийская уния. — Хан Улу-Магомет. — Пленение Василия Московского Татарами и большой выкуп. — Вероломный захват и ослепление его. — Димитрий Шемяка великий князь. — Восстановление Василия на престоле. — Судьба Шемяки. — Успехи Московского единодержавия. — Митрополит Иона и окончательное отделение Западнорусской иерархии. — Михаил Тверской и его преемники. — Олег Рязанский и его преемники. — Основание царства Казанского. — Начало Касимовского ханства.
При Василии Дмитриевиче постепенно сошли в могилу следующие члены великокняжеского семейства, оставившие по себе ту или другую память в истории Москвы. В год вокняжения Василия умерла его тетка Марья, нареченная в инокинях Марфа, мать Владимира Андреевича Храброго. Памятником ее доселе остается Рождественская женская обитель, которую она основала и в которой была погребена (на Посаде или в так называемом Белом городе, по летописи «монастырь у Рождества на рве»). Мать великого князя Евдокия провела последние годы своей жизни ревностной монахиней-подвижницей и также основала свой собственный монастырь, во имя Вознесения, в Кремле. Нареченная в монашестве Евфросиния, она скончалась в 1407 году и погребена в этом Вознесенском монастыре, а не в придворном Спасском, где дотоле погребались московские княгини и княжны. Спустя три года умер и двоюродный дядя Василия Владимир Андреевич Храбрый. Этот верный сподвижник Донского ознаменовал себя также и верным служением своему племяннику Василию; чем немало способствовал водворению на Москве прямого престолонаследия от отца к сыну, а не к брату или старшему в княжем роде. Он оставил после себя пять сыновей, между которыми и разделил свой удел; а супругу Елену Ольгердовну наделил многими селами и угодьями. Все семейство свое он в завещании поручает попечению великого князя. При таком дроблении его удела, естественно, сыновья Владимира Храброго являются покорными слугами великого князя.
Но прежде нежели окончательно утвердился порядок престолонаследия по прямой нисходящей линии, ему пришлось еще раз подвергнуться испытанию и вступить в решительную борьбу с древнеславянскими понятиями о естественном старшинстве дяди над племянником. Василий Дмитриевич оставлял после себя только одного сына Василия; так как другие сыновья умерли ранее отца, то ему не пришлось делить между ними свои земли, что было благоприятным условием для возникающего единодержавия. Но у Василия I оставались еще четыре брата (Юрий, Андрей, Петр и Константин). Старший из этих четырех братьев, Юрий Звенигородский, еще при жизни великого князя не хотел признать старшинства над собою своего племянника. (Некоторое время ему следовал и младший брат Константин, за что подвергался опале.) Поэтому в духовной своей грамоте Василий Дмитриевич, отказывая великое княжение сыну, поручает его попечительству своего тестя Витовта и других братьев, но не упоминает о Юрии. Василию Васильевичу было только десять лет, когда скончался его отец. Митрополит Фотий немедленно послал в Звенигород звать Юрия в Москву, чтобы присутствовал при вокняжении его юного племянника. Но Юрий, наоборот, решил воспользоваться малолетством последнего для собственных притязаний на великое княжение и поспешил уехать в отдаленный город своего удела, Галич Мерский, чтобы там без помехи собрать силы, и вслед затем начал враждебные действия. Кроме старого обычного порядка наследования, Юрий в своих притязаниях ссылался на духовное завещание своего отца Димитрия Донского, где, между прочим, говорится следующее: «а по грехом отымет Бог сына моего Василия, а кто будет под тем сын мой, ино тому сыну моему княжь Васильев удел». Но, конечно, о переходе удела к следующему сыну здесь сказано на случай ранней или бездетной кончины Василия. Иначе трудно объяснить себе это место завещания, написанного в то время, когда Василий Дмитриевич еще не вступал в брак, а остальные сыновья Донского были очень юны.
После нескольких нерешительных военных действий, мать великого князя Софья и его другие дядья, посоветовавшись с митрополитом, боярами и даже с его дедом Витовтом, отправили митрополита Фотия в Галич уговаривать Юрия к миру. Узнав о том, Юрий приготовил ему торжественную встречу; чтобы поразить его великим числом своего народа, а следовательно и своей рати, он собрал городскую чернь и крестьян из ближних волостей и выставил их на горе подле города, а сам встретил его с своими детьми и боярами. Митрополит прежде всего вступил в церковь Преображения, стоявшую на Посаде или в нижней части города подле озера, и совершил молебствие. Потом, вышед из церкви, он сказал князю Юрию, указывая на чернь, покрывавшую гору: «Сыну, никогда я не видел столько народа в овечьей шерсти»; чем дал понять, что хитрость князя не удалась и что от крестьянских серьмяг еще далеко до ратных доспехов. Юрий не соглашался на мир, а хотел только перемирия. Разгневанный его отказом, митрополит, не благословив князя, уехал из города. Тогда князь сел на коня, догнал митрополита за озером в селе Пасынкове и едва умолил его воротиться в город, чтобы благословить как княжеское семейство, так и весь народ. После того, если верить летописцу, мор немедленно прекратился; князь с честью отпустил митрополита, а вслед за ним послал в Москву двух бояр, для заключения мира. Юрий обязался не искать собственною силою великого княжения и отдать дело на решение Сарайского хана. Но пока никто не спешил ехать в Орду, и самый спор на время затих. Уступчивость Юрия на этот раз объясняется не столько гневом митрополита, сколько опасением могущественного Витовта, который, вероятно, объявил, что не даст в обиду своего