ем было последнею значительною битвою княжеских междоусобий на Руси. После того Шемяка делал еще несколько попыток, ходил на Устюг и Вологду; но все ограничивалось только бессмысленным разорением русских областей. Наконец, в Москве сочли нужным прибегнуть к подкупу приближенных Шемяке лиц, чтобы отделаться от упрямого и беспокойного врага. Говорят, что умер он в Новгороде, поевши курицы, отравленной собственным его поваром (1453). С вестью о его смерти из Новгорода прискакал в Москву подьячий Василий Беда, за что и был пожалован в дьяки{55}.
Так окончилось это продолжительное, почти двадцатилетнее междоусобие, единственное в потомстве Калиты. Оно дорого стоило Московскому населению и на время отсрочило окончательное свержение Татарского ига; оно имело и свои важные последствия в смысле развивавшегося единодержавия. Это междоусобие наглядно показало, какие глубокие корни пустил прямой порядок престолонаследия от отца к сыну вместо древних родовых счетов о старшинстве. Он доставлял стране более спокойствия и избавлял ее от бесконечных междукняжеских распрей. Поэтому все сословия явно стали на его сторону и помогли его победе. Вместе с победою этого порядка неизбежно усиливались единодержавие и самодержавие великого князя Московского; так что и самые междоусобия княжеские на будущее время сделались мало возможны.
При жизни Димитрия Шемяки Василий Темный заметно щадил других удельных князей, которые могли бы соединиться с его соперником. Но когда не стало последнего крупного бойца за отжившие княжеские притязания, Василий обнаружил неумолимую строгость против всяких крамольных покушений и без пощады отнимал уделы. Так, его двоюродный брат Иван Андреевич Можайский, несколько раз изменявший великому князю и даже пытавшийся вмешать Казимира Литовского в Московские междоусобия, вскоре по смерти Шемяки был изгнан из Можайска и удалился в Литву, а его удел присоединен к великому княжению. Даже заслуженный подручник и свояк великого князя, Василий Ярославич Серпуховской, потом за какую-то крамолу был схвачен и умер в заточении. Сын этого князя (Иван) ушел туда же, куда бежали сын Шемяки (тоже Иван) и изгнанный князь Можайский, т. е. во владения великого князя Литовского. Там изгнанники мечтали о возвращении своих наследственных областей и составляли бесплодные планы против Московского государя. Под конец Васильева княжения уничтожились почти все Московские уделы, существовавшие в потомстве Калиты; оставался пока только один Верейский, которого князь (Михаил Андреевич, родной брат Ивана Можайского) был всегда верным подручником Василия и не подавал ни малейшего повода к опале. С какою суровостью Темный преследовал теперь всякую политическую крамолу в Московском княжестве, видно из следующего примера. Незадолго до его смерти открыт был заговор детей боярских, находившихся прежде в службе Василия Ярославича: они сговорились нечаянно явиться под Угличем, освободить содержащегося там в заточении их бывшего князя и бежать с ним за Московские пределы. Василий наказал их очень строго: их били кнутом, отсекали руки и ноги, отрезали носы, а некоторым отрубили головы.
Уничтожая уделы в Московском княжестве, Василий успел подвинуть далее влияние Москвы на соседние княжества, Тверское и Рязанское. Кроме того, он предпринял большой поход на Новгород и утвердил его зависимость от Москвы. При нем московские воеводы покорили Вятку, это гнездо беспокойной и хищной вольницы.
В развитии Московского единодержавия и самодержавия самым видным сотрудником Василия Темного явился митрополит Иона, достойный последователь своих знаменитых предшественников XIV века, т. е. св. Петра и Алексея.
Когда Василий Темный утвердился окончательно на великокняжеском престоле, он решился возвести Иону на митрополию посредством собора русских епископов, ибо обращаться за этим в Царьград было затруднительно. Бежавший из Москвы в Рим Исидор, получив здесь достоинство кардинала, не только продолжал именовать себя русским митрополитом, но и был признаваем в этом сане самим Царьградом, т. е. императором и патриархом. По призыву великого князя, в Москву собрались епископы Северо-Восточной Руси — Ростовский, Суздальский, Коломенский и Пермский; а владыки Новгородский и Тверской прислали грамоты с изъявлением своего согласия на поставление Ионы. Совещания епископов, архимандритов, игумнов и прочего духовенства происходили в Архангельском соборе. Обратились к правилам апостолов и древних церковных соборов, вспомнили примеры Илариона и Климента, и наконец 5 декабря 1448 года, во время торжественной литургии, возложили на Иону митрополичий омофор и дали ему в руки великий митрополичий посох. Так был поставлен в Москве первый чисто русский митрополит независимо от Византии. Однако на Руси понимали всю важность этого шага и всеми способами старались доказать его законность. Иона написал окружное послание к своей пастве, еще особое послание в Киев, потом неоднократные послания в Западную Русь: в своих грамотах он оправдывал свое поставление настоятельными нуждами Русской церкви. Старания эти были далеко не лишние: ибо и в самой Москве встречались видные духовные лица, которые неодобрительно отнеслись к нарушению исконных преданий. Так, игумен Пафнутий Боровский не велел в своей обители называть Иону митрополитом и не хотел исполнять его распоряжений. Услыхав о том, Иона пожаловался великому князю; вызвал Пафнутия к себе, собственноручно наказал его своим жезлом за непочтительные слова и заключил в оковы. Только посидев довольно времени в темнице, Пафнутий смирился, покаялся и, получив благословение, был отпущен в свой монастырь.
Когда в Москву пришла весть, что на византийском престоле вместо Иоанна Палеолога, поборника Флорентийской унии, сел брат его Константин (1449), то великий князь велел приготовить ему приветственную грамоту, в которой излагался весь ход дела как Исидора, так и Ионы, и испрашивалось последнему благословение великой Цареградской церкви, относительно которой Русская церковь навсегда сохраняет единение и повиновение. Но сношения с Константинополем в те времена сделались очень затруднительны как по опасностям от Татар и всяких разбойничьих шаек, свирепствовавших по дорогам к Черному морю, так и по смутам в самой Византийской империи, которая находилась, так сказать, при последнем издыхании. Наконец, пришла весть о взятии Константинополя Турками и гибели Константина Палеолога (29 мая 1458 г.). Это печальное для православного Востока событие способствовало почти полному освобождению Русской церкви от цареградской зависимости. И прежде из Византии нередко приезжали духовные лица в Россию для сбора пожертвований в пользу бедствующей Греческой церкви, теснимой Турками, а теперь эти приезды участились. Нуждаясь постоянно в материальных пособиях со стороны Москвы, греческие патриархи или молчанием, или прямым согласием подтверждали то самостоятельное, независимое положение, в которое стала теперь Московская митрополия.
Если Иона был усердным сторонником Василия Васильевича в его борьбе с соперниками, еще нося звание нареченного митрополита, то, возведенный на первосвятительную кафедру, он воспользовался всею силою своей духовной власти, чтобы поддержать объединительные и самовластные стремления великого князя Московского. Так, в помянутом окружном послании к своей пастве, когда еще длилась борьба с Шемякою, он с особою настойчивостью увещевает всех быть верными, послушными своему «государю» великому князю; жестоко порицает Шемяку за его клятвопреступления и за пролитие христианской крови, и грозит церковным отлучением тем, кто не покорится и не побьет челом своему государю. Потом он писал послание в Новгород и Вятку, стараясь отвлечь их от союза с Шемякой. Точно так же митрополит вооружался на главного союзника Шемяки, т. е. на Ивана Андреевича Можайского, и, когда тот бежал в Литву, писал о его преступлениях против своего брата «государя» великого князя к Смоленскому епископу; этим письмом Иона давал понять, что надобно всячески отклонять литовские власти от оказания какой-либо помощи Ивану Можайскому против Москвы{56}.
Уже во время Киевского периода русские митрополиты, верные преданиям Византийской церкви, не пытались стать в какие-либо независимые отношения к светской власти, даже во время очевидного упадка этой последней; еще менее были бы уместны такие попытки в Москве, при ее твердой государственной политике. Напротив, в эпоху Московского объединения Северо-Восточной Руси высшая духовная власть естественно сделалась главным его пособником, ибо вместе с политическим единством упрочивалось и единство церковное. Куда простиралось влияние великого князя Московского, там неоспоримо признавался и духовный авторитет Московского митрополита; чем богаче и сильнее становился Московский государь, тем более возвышался в моральном и материальном отношениях высший Московский иерарх. Мы видим, что сами митрополиты из Греков были усердными сторонниками Москвы в деле объединения Руси; тем более усердными поборниками этого дела являлись митрополиты из Русских людей, у которых скорбело сердце, смотря на бедствия Руси, вызываемые ее дроблением, и на ее угнетение от мусульманских варваров. Петр, Алексей, Иона были не только замечательные церковные иерархи, но и великие русские патриоты.
Тесные связи митрополичьего престола с престолом великокняжеским и с объединительными стремлениями Москвы неизбежно вызывали разлад между московской митрополией и великими князьями Литовскими, как политическими соперниками Московских, особенно после окатоличения первых. Отсюда мы видели ряд попыток получить отдельного митрополита для Западной России. И наконец во время Ионы, несмотря на все его старания сохранить церковное единство, совершилось окончательное иерархическое разделение Русской церкви на две половины: на Киевскую митрополию был поставлен Григорий, ученик бывшего русского митрополита Исидора (1458). Это событие сильно огорчило престарелого Иону. Тщетно он писал послания к западнорусским епископам, а также к князьям, боярам и всему западнорусскому народу и увещевал их крепко стоять за православие и не принимать к себе Григория, на которого собор епископов, созданный в Москве Ионою, произне