Это послание ясно показывает нам, как легко народные суеверия и легенды примешивались тогда к учению и преданиям церковным. Ибо Василий был один из замечательнейших новгородских владык, слывший у современников человеком книжным и начитанным и сам много странствовавший на греческом востоке. Впрочем, в средневековой Европе вообще была довольно распространена легенда о земном рае, сохранявшемся где-то на восточной оконечности земли.
Ересь о монашестве, поднятая помянутым выше новгородским протопопом, очевидно, не заглохла в Новгородско-Псковском краю. После приведенного послания Василия прошло еще лет тридцать, и вдруг она обнаружилась с новою силою, направленная уже против всего священства и церковной иерархии вообще. Эта новая смута известна в истории под именем ереси Стригольников. Первоначально она появилась во Пскове, где ее успеху много способствовали неустройства местной церкви, лишенной непосредственного архиерейского надзора и управления. Известно, что Псковичи тщетно домогались отделиться от Новгородской епархии и получить для себя особого епископа. Меж тем отношения псковского духовенства к новгородскому владыке с течением времени приобрели едва ли не главным образом характер финансовый, т. е. вращались по преимуществу около судебных и подъездных пошлин, платы за ставление и других владычных поборов с духовенства. При развившемся во Пскове вмешательстве мирян в церковные дела и часто встречавшейся непорядочной жизни самого духовенства, естественно, противуцерковное движение нашло здесь удобную для себя почву.
Уже в Греческой церкви, т. е. в ее Номоканоне или Кормчей книге, обсуждалось посвящение в церковный сан за деньги. Мы видели, что на Владимирском соборе русских иерархов в 1274 году запрещалось епископам брать мзду за ставление и рукополагать во священники лица недостойные. Тем не менее зло симонии продолжалось в широких размерах; чему подавала пример сама Византия; там взимали большие суммы при поставлении русских митрополитов; митрополиты требовали приношений от епископов; а эти в свою очередь обременяли поборами и пошлинами низшее духовенство. Ближайшим поводом для ереси Стригольников послужила именно мзда за поставление священников. Но еретики не остановились на одном этом пункте; а, с свойственными русскому уму беспощадной критикой и переходом в крайности, стали на том же основании отвергать не только священников, но и высшую иерархию, как тоже поставленную на мзде и следовательно недостойную. Вместе с тем они начали отрицать исполнение церковных треб, в особенности тех, за которые взималась плата, например, службу над усопшими и поминовение; а отсюда перешли к отрицанию таинств крещения, покаяния и причащения. Вместо покаяния перед священником еретики советовали припадать к земле и ей исповедовать свои грехи; в чем уже явно сказывается примесь к их учению старых языческих суеверий. В своих религиозных умствованиях они, наподобие садлукеев, дошли до отрицания будущей жизни. Таким образом в их учении отразилась примесь разных греко-восточных сект, в том числе, вероятно, и болгарского богумильства.
Отцом этой ереси считается дьякон Карп, отлученный от службы «художеством стригольник» (занимавшийся, как думают, стрижкою сукна, а может быть, и стрижкою волос); отчего и самая ересь получила свое название. Но начальная ее история нам неизвестна. Летописи упоминают только, что в 1375 году в Новгороде главные ересиархи Карп, дьякон Никита и третий неизвестный по имени (конечно осужденные владыкою), по приговору народного веча, были казнены свержением с Волховского моста. В Евангелии написано: «если кто соблазнит единого от малых сих, лучше ему да обвесится камень жерновой на вые его и ввержен будет в море» — говорили при сем новгородцы.
Однако после этой казни ересь не прекратилась и по-видимому продолжала распространяться. Тогда в борьбе с нею приняли участие не только митрополит и другие русские иерархи, но и сама Цареградская патриархия. Спустя шесть лет, в Новгород и Псков приехал суздальский архиепископ Дионисий, известный соискатель митрополичьего престола, с увещательными грамотами от патриарха Нила к местной пастве и с поручением принять меры против ереси. Дионисий попытался при этом точнее определить отношения псковского духовенства к новгородскому владыке и водворить более порядка в быте псковского монашества; так он дал общежительный устав Псковскому Снетогорскому монастырю. Несмотря на успешные действия Дионисия, ересь продолжалась. Многие изгнанные из Пскова стригольники рассеялись по другим местам и там проповедовали свое учение. Из всех пастырских посланий, направленных против стригольников, наиболее красноречивое и энергичное есть то, которое считается произведением св. Стефана, епископа Пермского, иногда по делам своей паствы посещавшего Великий Новгород. Такая ересь, которая затрагивала все духовенство и нападала на все здание церкви, естественно, вызвала против себя самое энергичное противодействие со стороны целого русского клира, а вместе с ним и светской власти. Иерархи увещевали мирян не сообщаться с еретиками ни в пище, ни в питье, и убеждали гражданские власти Новгорода и Пскова деятельно отыскивать стригольников и казнить телесно или заточением, но не смертию. В таком смысле написаны два послания к псковичам митрополита Фотия. Последнее его послание относится к 1427 году; следовательно, со времени казни Карпа борьба с ересью продолжалась уже более 50 лет. Псковичи послушались совета князей и епископов, схватили всех известных стригольников и заточили их в темницы. После того об этой ереси не слышно, хотя окончательно она все-таки не была искоренена. Стригольничество укрылось в Новгородскую область. Упадку его впрочем помогли и собственные несогласия еретиков, которые разделились на разные толки. А самая слабая сторона их учения заключалась в том, что имела чисто отрицательный характер: отвергая всю церковную иерархию, стригольники ничего не давали взамен ее.
Около того же времени и в той же Псковской области является один богослужебный, обрядовый обычай, возбудивший некоторые пререкания среди местного духовенства, именно сугубая или двойная аллилуия вместо трегубой или троекратной. Митрополит Фотий в одном из своих посланий псковичам указал держаться троекратной. Но впоследствии вопрос о ней обострился, когда за сугубую аллилуию стал преподобный игумен Евфросин. Он был постриженник Снетогорского монастыря (на Снятой горе в окрестностях Пскова), и основал свою собственную обитель на речке Толве, верстах в 20 от Пскова. Против Евфросина вооружились некоторые псковские книжники и назвали его еретиком; он пытался защищать себя ссылкою на данное ему лично разрешение от Цареградского патриарха, и между прочим обращался с жалобой на своих хулителей к новгородскому владыке Евфимию. Но последний не был склонен к богословским спорам и дал уклончивый ответ. Защитники троекратной аллилуи взяли верх, говоря, что Евфросин сугубой аллилуйей умаляет славу Божию. Они так настроили Псковичей, что те вместо прежнего уважения стали недружелюбно относиться к преподобному и его инокам, и, проезжая мимо его монастыря, не снимали шапок, говоря: «здесь живет еретик; не следует кланяться его церкви, ибо он двоит аллилуию»{87}.
Борьба церкви с учениями или ересями, подобными Стригольничей, была временная. Гораздо труднейшею и постоянною представлялась борьба со множеством старых народных суеверий и предрассудков и со многими обычаями, сохранявшимися от времен язычества. Здесь на первом месте является упорная вера в волшебство или колдовство, в разного рода чары и ворожбу. Это суеверие иногда имело весьма печальные последствия для лиц, заподозренных в колдовстве; приписывая им разные бедствия, народ жестоко с ними расправлялся. Еще во второй половине XIII века Владимирский епископ Серапион в своих поучениях восставал против сожигания мнимых волшебников. Но в первой половине XV века (под 1411 г.) Псковская летопись сообщает, что во Пскове во время моровой язвы сожгли двенадцать ведьм или, как она выражается, «вещих женок». Около того же времени митрополит Фотий пишет новгородцам поучительное послание, в котором увещевает их не обращаться к ворожеям («лихим бабам»), не принимать от них заклинаний и наговоренного питья («зелия»), воздерживаться от пьянства и сквернословия («что лают отцовым и матерным именем»); кроме того, убеждает не вступать в четвертые браки и не жить с женщиной без церковного благословения; запрещает священникам венчать девушек ранее двенадцати лет, хоронить убитого на «поле», т. е. на судебном поединке, а убийцу приказывает отлучать от церкви на 18 лет. Такое резкое отрицание «поля» со стороны греко-русской иерархии яснее всего указывает на его древнее, языческое происхождение. Борьба с этим обычаем пока была малоуспешна.
Еще менее успеха имели поучения, направленные против народных празднеств и игрищ, также наследованных от язычества. На них восставал, как мы знаем, во второй половине XIII века собор Владимирский, запрещавший хоронить убитых на игрище. Но игрища, сопровождавшиеся кулачным и дрекольным боем, слишком тесно были связаны с привычками и воинственными наклонностями русского племени, и нисколько не поддавались подобным запрещениям. Люди высших сословий, сами бояре не чуждались этой забавы. Так, под 1390 годом летопись сообщает, что зимой на третий день Рождества Христова Осей, «кормиличич» (вероятно, сын пестуна) великого князя (Василия Дмитриевича), «бысть поколот на Коломне в игрушке». Судя по выражению летописца, в этом случае речь идет, может быть, не о простом кулачном или дрекольном бое, а о копье или мече. (По крайней мере из войны Даниила Романовича Галицкого с его соперником Ростиславом Михайловичем мы уже знаем, что военные игры не были чужды русским витязям.) Обычай забавляться дрекольным или палочным боем существовал преимущественно у новгородцев. Кроме того, у них было еще в обычае бить бочки во время празднеств, сопровождавшихся разными играми, плясками и пьянством. По убеждению духовенства, новгородцы однажды (в 1357