Сеньор Капдевила замолчал, пристально посмотрел на меня, встал из-за стола, подошел к окну кабинета и поманил пальцем. Я подошел к нему вплотную. Он наклонился к самому моему уху, прошептал:
— Сеньор Колосов, ваш компаньон по поездке только вчера стал советником нашей фирмы. Имейте это в виду.
— Спасибо, сеньор. Буду иметь в виду.
— И еще. Я не уверен, что «ситроен», который мы вам дадим в аренду, будет «чистым», поскольку станет известно, что он предназначается для советского журналиста. Так что в автомобиле вас всегда будет трое: вы, мой советник и «баг».
— Понимаю. По-русски мы этого пассажира называем «жучок».
— «Жучьок»? Пусть будет «жучьок». Так что не ведите крамольных бесед и не пытайтесь превратить вашего спутника в коммуниста. Это опасно.
Мы возвратились на свои места. Капдевила сел за свой обширный президентский стол, я пристроился в кресле напротив.
— Итак, сеньор Колосов, в путешествие вы отправитесь послезавтра. Сегодня другой мой советник, — президент сделал ударение на слове «другой», — отвезет вас на последнюю в этом сезоне корриду. Вы когда-нибудь видели корриду?
— Нет. Живьем нет. В кинофильмах — да, приходилось.
— На этом зрелище надо не только присутствовать, но и участвовать в нем.
Корриду конечно же надо смотреть живьем. Правильно сказал сеньор Капдевила. Когда я вместе со своим сопровождающим от его фирмы приехал на окраину Мадрида, которая называется Вентас, и пошел к огромному зданию с арками и с амфитеатром, рассчитанным на 23 тысячи зрителей, настроение у меня было, прямо скажем, скептическим. Ну что интересного в убийстве животного, которое заранее обречено? Я не предполагал, конечно, что через несколько мгновений буду визжать и скандировать вместе с испанцами традиционное «о-ле!». Коррида — единственное в своем роде представление, которое захватывает куда больше, чем футбольный матч. Недаром Проспер Мериме, совершивший пятимесячное путешествие по Испании в 1830 году в качестве специального корреспондента парижского журнала «Ревю де Пари», начал свою серию очерков с корриды.
Коррида родилась более тысячи лет тому назад и представляла поначалу хаотическую потасовку с быками. Но в конце XVIII века были введены строгие правила и торжественный ритуал с парадом всех участников в начале представления и потом по минутам расписанной программой, когда под призывные звуки трубы ярко разодетых пикадоров сменяют бандерильеро, а тех — самое главное лицо в представлении — блистательный и грациозный, как балерина, тореро. Конечно, не все единодушны в оценке «тавромахии» — искусства боя быков. Но вот что сказал мой сопровождающий: «Да, коррида пронизана опасностью и заканчивается смертью. Но доминируют в ней все же отвага и ловкость». Когда-то право на участие в бое быков давал лишь почетный титул гранда, потом грандов сменили профессионалы, так сказать, тореро. В Испании был создан даже единственный на нашей планете профсоюз — синдикат тореро.
Коррида запечатлена на картинах великих художников Веласкеса и Гойи, о ней писали, помимо Ме-риме, Хемингуэй, Куприн и многие-многие другие. Куда уж мне. И все же скажу, что меня потряс заключительный акт действа, когда на арене остаются истыканный дротиками, окровавленный, разъяренный бык и тонкий, стройный тореро с красной «тряпкой» и шпагой в руках. Это поистине танец Смерти, хотя шансы неравны. И вот наступает момент, когда к дрожащему от ярости животному медленными шагами приближается его соперник и, покачиваясь на носках, как кобра, вдруг наносит молниеносный смертельный удар своим жалом. Бык. падает на колени, а потом валится к ногам тореро. Мертвая тишина, звенящая над ареной, взрывается овациями и криками многотысячной толпы зрителей. Все вскакивают со своих мест и орут словно сумасшедшие. Я тоже тогда вскочил и вдруг заплакал, то ли от жалости к быку, то ли от сочувствия к международному обществу защиты животных.
Впрочем, скажем ради справедливости, что не всегда поединок заканчивается в пользу тореро. И свидетельство тому «Плач по Игнасьо Санчесу Мехиасу», великолепное стихотворение Лорки, посвященное убитому тореро. Вот отрывок из него:
И было бедро пропорото рогом
в пятом часу пополудни.
И гулко ударил большой колокол
в пятом часу пополудни.
Трезвон хлороформа и дымной крови
в пятом часу пополудни.
В трауре улиц безмолвные толпы
в пятом часу пополудни.
А сердце быка так яростно билось
в пятом часу пополудни.
Когда заморозились капли пота
в пятом часу пополудни,
и стала арена желтее йода
в пятом часу пополудни,
то смерть положила личинки в рану
в пятом часу пополудни.
Было пять часов пополудни,
было точно пять часов пополудни…
Бывает и так, правда, не очень часто. А тогда после смерти трех быков были традиционные «круги почета», когда упряжки лошадей тащили убиенных животных по арене мадридской Пласа Монументаль. Я до сих пор храню в своем архиве билет и афишу той корриды. Первый ряд, пятьдесят седьмое место. Цена — сто пятьдесят песет. А происходило это эксклюзивное зрелище 18 октября, и участвовали в нем трое самых знаменитых тогда тореро: Хоакин Берна-до, Антонио Гарсиа Куррито и Блае Ромеро по прозвищу Платанито. А после окончания корриды мой гид повел меня в особый ресторан, где готовят бифштексы из быков-гладиаторов, погибших на корриде. И вы знаете, я слопал безо всяких переживаний целых два бифштекса. Один — с кровью, другой — хорошо прожаренный, в аранжировке всевозможных овощных салатов, которые испанцы готовят просто великолепно. Сначала мы пили какое-то красное вино, не помню, однако, какое. Да и как запомнить, когда в Испании официально зарегистрировано около трехсот сортов вин.
В гостиницу я вернулся поздно, изрядно набравшись, и решил не испытывать судьбу никакими другими прогулками, ибо на следующий день мне предстояло отправиться в путешествие по Испании.
Ну конечно же мы сразу распознали друг в друге «секретных» людей. Но Франсиско оказался славным малым. Не приставал ко мне с расспросами, а я не приставал к нему. Как и договорились: один день он сидел за рулем, другой — я. Один день я его поил-кормил и платил за постой, другой — он. Прямо-таки по-братски. Около двух недель длилось наше путешествие. Мы проехали более двух тысяч километров по испанской земле, побывали в десятке больших и малых городов — Валенсия, Бильбао, Сарагоса, Гвадалахара, Барселона, Толедо, Севилья, Гренада. Поговорили официально и по душам с деловыми людьми и журналистами, с правительственными чиновниками, кинематографистами и простыми людьми.
Конечно же разговоры касались и наших государств. Как живет народ, о чем думает, к чему стремится. Франсиско хвалил Испанию, я, естественно, свой родной Советский Союз. Он с уважением говорил об усилиях, которые предпринимает Франко для демократизации страны и укрепления ее экономики, я превозносил заслуги Леонида Ильича Брежнева в светлом деле борьбы за мир. Говорили мы эти конфетные слова, внутренне подтрунивая друг над другом, поскольку врали без зазрения совести. У меня было задание выяснить перспективы послефранкизма, а также разузнать о таинственной религиозной или масонской организации под названием «Опус деи», что в переводе означает «Божье дело», которая якобы оказывает большое влияние на деяния Франко.
— Франсиско, — спросил я, когда мы мчались по какому-то шоссе, — а что будет, если, не дай Бог, умрет ваш каудильо? Ведь он уже в преклонном возрасте и, говорят, очень болен.
— А что будет, Леонид, если, не дай Бог, умрет ваш Брежнев? Я слыхал, что он тоже тяжело болен.
— У нас? Ничего не произойдет. Просто придет новый Генеральный секретарь ЦК, «верный ленинец», и мы будем идти намеченным путем дальнейшего строительства развитого социализма. Как у нас говорится: «Наши цели ясны, задачи определены, за работу, товарищи».
— У нас тоже цели ясны, хотя «товарищи» мешают работе. Но второго каудильо не будет. Скорее всего, придет король, как гарант власти, а править будет парламент. Видимо, парламент.
— А Церковь? Вот, например, в Италии, где я проработал много лет, большую роль играет Ватикан. А у вас? Вы ведь тоже вроде католики. Мне кто-то говорил, что большим влиянием в стране пользуется некая «Опус деи».
Франсиско внимательно посмотрел на меня и даже притормозил, ибо именно он сидел за баранкой «ситроена», а я — рядом.
— Почему «некая», Леонид? Это очень уважаемая организация. Она тебя интересует?
— Да нет, я просто так. Ведь мы, русские, как первоклассники — ни черта не знаем о вашей стране. Ведь столько лет изоляции. Надо же знакомиться заново. Я для этого и приехал сюда, чтобы поговорить, а потом честно написать в «Известиях».
— Да, надо, конечно, честно. У меня есть кое-какие связи с руководством «Опус деи». Вернемся в Мадрид, я постараюсь тебе помочь. Взамен ты мне устроишь поездку в Россию. — Франсиско весело засмеялся. — А сейчас отвлекись от политики и посмотри на природу. Ведь какая красота вокруг!
В деревне Паломарес, расположенной на берегу Средиземного моря и ставшей знаменитой потому, что неподалеку от нее находится американская военно-воздушная база, один из самолетов которой уронил в воду атомную бомбу, к счастью, без взрывателя, мы остановились. Во-первых, Франсиско, выполняя наверняка чьи-то указания, хотел показать советскому журналисту, что он может кататься по стране безо всяких ограничений и даже лицезреть засекреченную военную базу «мирового жандарма». Во-вторых, я понял, почему меня привезли на пустынный пляж, только позднее, вернувшись в Мадрид. Ну какой русский удержится, чтобы не искупаться в прозрачных волнах Средиземного моря, несмотря на октябрь, когда купальный сезон уже кончился.
Франсиско не очень сопротивлялся, когда я высказал горячее желание искупаться.
— Смотри, Леонид, не превратись в белого медведя, — пошутил он. — Температура воды не выше четырнадцати. Но желание гостя — закон для нас, испанцев. Ты купайся, а я пока открою бутылку коньяка и сфотографирую тебя на память.