В связи с тем, что отдел специальных проектов был разоблачен в печати многих стран, его духовные отцы и лидеры нынешней «психологической войны» решили прикрепить к фасаду отдела новую вывеску: «Международная литературная ассоциация» (МЛА). Анита Рутченко и ее муж Николай как раз и являлись парижскими проводниками в жизнь этой «книжной программы», которой руководят из США, а точнее — из ЦРУ. В одном из отчетов о деятельности отдела специальных проектов подчеркивается, что «парижский филиал МЛА старается обработать почти каждую советскую делегацию, прибывающую во Францию». И дальше: «Большая часть русских книг — это выдающиеся произведения литературно- или религиознофилософского толка, высылаемые эмигрантской интеллигенцией друзьям и коллегам в Советском Союзе». Стало быть, Анита Рутченко вместе со своим мужем и трудится в парижском центре «книжного» департамента американской разведки.
А вот и сам хозяин. Он признается, что сильно устал: «Перепил вчера, сами понимаете…» Словоохотлив этот 63-летний уроженец Кишинева. В 1930 году перебрался в Ленинград. Жил на Кировском проспекте. В 1935-м поступил в Ленинградский государственный университет, однако вскоре был отчислен как неуспевающий. Пристроился работать в библиотеку. В августе 1941 года добровольно сдался в плен фашистам. Его сделали подсадным осведомителем в лагере советских военнопленных под Гатчиной. Проявил себя преданным лакеем гитлеровцев, за что и был зачислен в разведшколу фашистской армии «Зет-Норд». Предавал и расстреливал своих товарищей, забрасывался в тыл Советской Армии, использовался для допросов и расстрелов советских военнопленных в Красном Селе, Павловске, Пушкине.
В 1943 году служба СД привлекала Рутченко к своей деятельности в Кировограде, Харькове, Днепропетровске. Он участвует в допросах и расстрелах советских партизан и подпольщиков, принимая щедрые вознаграждения от гитлеровцев.
И снова вверх по лестнице, ведущей вниз: Рутченко направляют в Берлин, где по указанию абвера он приступает к подготовке диверсионно-террористических групп для заброски их в среднеазиатские республики СССР. На Рутченко обращают внимание и главари Народно-трудового союза (НТС), находившегося в постоянном контакте с немецкими фашистами. Идет год 1944-й. Фашисты терпят поражение за поражением. Крах гитлеровской Германии неминуем. Но раненый враг опаснее вдвойне. Рейхсфюрер Гиммлер спешит собрать под свое знамя разного рода предателей и энтээсовских функционеров, сколотить новую группу диверсантов «вервольф». Приближенные знакомят своего шефа с Рутченко, на которого «можно возложить деликатные задания».
После войны г-н Рутченко добился сначала контактов, а затем — теснейших связей со спецслужбами США. Ему доверяют, ему платят деньги. Наконец, назначают шефом НТС в Вене. Но там почва начинает ускользать из-под ног предателя. Ему не везет. Рутченко продолжает выслуживаться, стремясь склонить к измене то одного, то другого офицера из советской военной администрации в Австрии, однако все впустую.
«Не лучше ли, пока не поздно, перебраться в Париж, — рассуждает он, — туда, где человек, к которому неплохо относятся американские спецслужбы, может всегда пригодиться?!» Вспомнив, что он написал не один донос на советских людей, Рутченко убеждает всех, что он вполне может работать на ниве журналистики. Имея довольно слабое представление об истинном положении дел в Советском Союзе, он, чтобы «поднять уровень» своих статеек, старается втереться в доверие к приезжающим из СССР в командировки людям, ловит на ходу любую информацию, а затем, препарировав ее в антисоветском духе, продает радиостанции «Свобода».
И вот теперь он сидит перед нами — шарфюрер Николай Рутченко.
— Зарабатываю кое-как на жизнь журналистикой, — говорит он. — Пишу на экономические темы. Книжки книжками. Они большого дохода не дают. Так, чего доброго, и ноги протянешь.
— На кого же вы сетуете? На капитализм, в который вы, так сказать, добровольно переселились, или на каких-то конкретных людей, окружающих вас?
Он отвечает сразу, видно, что раздражение накопилось давно, раздумывать не надо:
— Видите ли, сейчас к нам время от времени заявляются разные, так сказать, «свеженькие» прохвосты, которые выезжают из России якобы в Израиль, а оседают в Париже или Мюнхене. В Израиле, чего доброго, в армию можно угодить, попасть на фронт, пулю схватить. А здесь поспокойнее, поуютнее. Хапуги они. — В его словах сквозит ненависть и ревность. — Обжирают они нас, лезут в тепленькие местечки. У них, конечно, знаний побольше, да и ум поизворотливей.
— Говорят, что недавно в Париже состоялась своего рода сходка отщепенцев с надеждой объединиться, чтобы жить в мире и дружбе. Судя даже по вашим репликам, вас раздирают противоречия. «Отцы» недовольны «детьми», и наоборот. Верно это?
— Да, собирались мы тут. — Рутченко не хочет вдаваться в подробности.
Сборище проходило под девизом «помощи проникновению свобод в Советскую Россию». Разного рода и возраста «правозащитники», состоящие, как, например, наш собеседник Рутченко, в НТС, равно как и не входящие в него, кричали и размахивали руками по поводу того, что, мол, «вновь приезжающие господа используют свое положение для личного обогащения», что с этим пора кончать. Выступления участников сборища ярко свидетельствовали, что вся эта разношерстная гоп-компания разрознена на отдельные группки, отчаянно враждующие между собой. Не случайно, когда один из «превосходительств» выдвинул старую как мир идею о сколачивании, «пока не поздно», своего эмигрантского правительства «для России», некто Вл. Алой не сдержался и зло парировал: «Уж как-нибудь 150 миллионов русских обойдутся без нашего «правительства», господа. Чушь собачья все это!»
Дни летели быстро, и вот уже завтра мне надо улетать в Рим с аэродрома Орли. Мой друг-приятель загрустил.
— Я тебе ничего не успел показать здесь по-настоящему, Ленька. Надо бы поездить по стране, позагорать на море.
— Да брось ты, старик. Париж — это зеркало Франции. Достаточно было и его. Спасибо тебе за все преогромное.
— Вот я все думаю, что ты за человек такой, Ленька. Никак тебя не раскушу. Но, честно говоря, в разведку бы с тобой пошел на войне. Тут у меня книжица одна есть, которая толкует разные человеческие имена. Вот Леонид. Прочитать?
— Прочитай, Левушка.
— На французском или в переводе?
— Лучше в переводе, а то у меня чего-то итальянский путается с французским.
— Ну ладно, слушай в переводе. Итак: «Леонид. Происходит от древнегреческого имени Леонидас: «Леон» — лев и «идас» — внешность, наружность. Буквально — сын льва, львенок, похожий на льва. С детства очень серьезно относится к своему здоровью. Он достаточно самолюбив и не позволит, чтобы его считали менее достойным тех, с кем он учится. Взрослый Леонид достигает хороших успехов в избранной специальности. Может работать сварщиком, водителем автокрана, быть журналистом или государственным деятелем. На любой работе у него установятся хорошие отношения с товарищами и начальством. Причиной этому служит достаточно гибкий характер Леонида, способность приспосабливаться к людям и обстоятельствам, умение улаживать конфликты. Но там, где это нужно, он способен быть твердым, принципиальным и неуступчивым.
В отношениях с женщинами Леониды представляют собой тот классический тип мужчины, путь к сердцу которых лежит через желудок. Конечно, Леонид не лишен высоких чувств, но все же может приглушить эти чувства ежедневными макаронами и вареными яйцами. Леонид брезглив, недостаточно тщательно вымытая тарелка может надолго испортить ему настроение. Жена Леонида должна помнить еще об одном: он очень болезненно относится к прилюдным упрекам. И если ей непременно хочется сделать ему выговор, то лучше подождать, когда вокруг никого не будет. Ревнив. Не прочь провести вечер за бутылкой вина. В нетрезвом виде становится особенно ревнивым.
Удачи в браке, скорее всего, стоит ожидать, женившись на одной из тех, кого зовут Алла, Анна, Берта, Валентина, Вера, Ника, Людмила, Наталья, Полина. Наименее подойдут Леониду Агнесса, Венера, Веста, Владлена, Гелена, Доминика, Татьяна, Яна. Семейная жизнь с Галиной может оказаться наиболее трудной». Ну как, подходит?
— Почти. Но я не ревнив, Левушка, ни в трезвом, ни в пьяном состоянии. Этому научила меня одна девушка в далекой молодости, которую я очень любил и ревновал. Надеждой ее звали. Ей надоели мои отелловские страдания, и однажды она мне сказала: «Ленечка, изменить я тебе могу в любой момент, даже с дворником в подворотне, и ты об этом никогда не узнаешь. Поэтому если любишь, то верь. А если не любишь, то катись к чертовой матери». И второе. Мою жену зовут Евой, а ее имени в этом списке нет.
— Значит, будет другое имя. Не может врать древняя книга.
А ведь как в воду смотрел мой друг Лева. Вторую жену, которая вошла в мою жизнь в марте 1976 года, зовут Натальей, или Натали, как называю я ее иногда на французский манер. Действительно не соврала древняя книга, отрывок из которой на имя Леонид отстучал мне Лев на память в тот вечер на пишущей машинке.
А утром следующего дня я улетел в Рим, чтобы вновь вернуться в Париж на несколько недель весной 1979 года. Это тоже была спецкомандировка, но Левы уже не было в живых. Вернувшись в Москву в августе 1968 года, он вновь уехал собственным корреспондентом в Париж в декабре 1974 года, а 13 сентября 1978 года — я до сих пор помню это число — мой друг скоропостижно скончался в своем корпункте. Его тело было доставлено в специальном гробу в Москву, и я вместе с другими известинцами хоронил его на Новокунцевском кладбище, где уже спят вечным сном многие мои коллеги по газете. Я любил Льва, он был порядочным человеком и прожил достойную жизнь. И что самое главное, его никто не предавал. А меня предавали. Когда я заканчивал разведывательную школу, мой наставник сказал на прощанье: «Не заводи, сынок, друзей в КГБ. Пусть будут лишь коллеги. Так в разведке спокойнее». Он был прав, мой старый наставник.