— Леонид Сергеевич, мы знаем о вашем бедственном положении и очень вам сочувствуем. У нас есть одна идея, которая может показаться странной. Но подумайте. Мы предлагаем вам поехать на нелегальную работу в одну из латиноамериканских стран под прикрытием итальянского коммерсанта. Язык вы знаете прекрасно, торговлей занимались, а ксиву мы сделаем сверхнадежную. Так что десять — пятнадцать лет службы вам гарантированы. А потом можно и на пенсию, цветы разводить где-нибудь на подмосковной даче.
— А как это будет выглядеть конкретно?
— Конкретно? Очень просто. Мы подберем похожий на вас труп, изуродованный в автомобильной катастрофе, чтобы ваша бывшая жена, дочери, родственники и друзья уже не сомневались в вашей смерти. Ну и похороним с почестями. Затем год уединенного пребывания на одной из наших дач, где вы будете общаться только с итальянцами и осваивать некоторые дисциплины для нелегальной работы. А затем в путь-дорогу.
— Ну а как же с…
— Как с Наталией Сергеевной? Она вполне подходящая кандидатура. Работает в ЦК ВЛКСМ, член партии, в порочащих связях не замечена. Может ехать в качестве законной жены или временной. Но будет вашей радисткой.
Мой симпатичный собеседник улыбнулся. Да, все знал КГБ обо мне и моем ближайшем окружении.
— Мне надо поговорить с Наташей и немного подумать.
— Конечно, конечно. Запишите мой телефон. Позвоните, если надумаете. У нас к вам не будет никаких претензий в любом случае.
Наташа долго плакала после нашего с ней разговора.
— Никуда я не поеду, тем более с «трупом». Я люблю свою землю, своих родителей и тебя, дурака. Не надо мне никаких заграниц, денег и заморского благополучия. Я хочу, чтобы ты был со мной здесь и такой, какой есть. Проживем как-нибудь.
Через неделю я позвонил своему «работодателю».
— Вы знаете, неожиданно появилось одно весьма важное обстоятельство.
— Какое, если не секрет?
— Не секрет. Наташа беременна. На первом месяце.
— О, поздравляю! Тогда отложим наш разговор на некоторое время.
Я соврал, хотя и не совсем. Машка родилась с некоторым запозданием в июне 1977 года.
Кстати говоря, не ошибался древний толкователь имен. Именно Наталья числилась среди самых «благоприятных» женских имен для имени Леонид. Она привела в порядок мою возбужденную нервную систему, и в голову начали приходить разные смелые мысли.
Одна из них родилась осенью 1977 года, и я поделился ею с заместителем начальника Пятого управления КГБ, тогда еще полковником (а потом генералом) Василием Павловичем Шадриным. К тому времени ПУ (так сокращенно называли это управление) весьма активно использовало меня в области «контрпропаганды», то есть в сфере борьбы против «идеологических диверсий» Запада, и в первую очередь, конечно, против главного империалиста — США. Управление возглавлял генерал Бобков Филипп Денисович, ныне работающий в холдинге «Медиа-мост». Общее направление деятельности Пятого управления он однажды объяснил мне на одной из встреч очень кратко: «Контрпропаганда — это работа против вражеской пропаганды, а также беспощадная борьба с диссидентами и отщепенцами всех мастей…» Вот в плане этой борьбы и изложил я тогда Василию Павловичу идею «активных мероприятий» против центров идеологических диверсий, особенно активизировавшихся Германии и Франции. Вкратце они сводились к тому, чтобы мне, как журналисту-известинцу, выехать в означенные страны под предлогом написания серии статей о перспективах развития с ними экономических и политических отношений и под этим предлогом посетить наиболее злобные «центры», то бишь радиостанции «Свобода» и «Свободная Европа» (РС-РСЕ), редакции антисоветских журналов «Посев» и «Грани». Это — в Западной Германии. А во Франции, вернее в основном в Париже, зайти в парижский филиал РС-РСЕ, где активно сотрудничали бывший советский бард Александр Галич и бывший советский писатель-фронтовик Виктор Некрасов, и в редакцию журнала «Русская мысль».
— Я бы посетил эти места, — вдохновенно рисовал я свои идеи перед Шадриным, — а потом можно было бы тиснуть целую серию контрпропагандистских статей.
Основной моей задачей были отнюдь не конрпропагандистские операции, а возможность прорубить для себя заколоченное недругами окно в Европу. «Вряд ли Пятое управление устоит перед соблазном провести такое «активное мероприятие», — думал я, честно глядя в добрые глаза Шадрина, — должны же они заглотить эту наживку. Иначе мне конец».
— У тебя свежая мысль, Леонид, — сказал Василий Павлович, внимательно выслушав меня и сделав пометки на листе бумаги, лежавшем перед ним. — Ну-ка, повтори еще раз организации.
— Пожалуйста. — Я повторил. — И еще, Василий Павлович. В Институте внешней торговли, где я получал высшее образование, был неплохой студенческий театр, в котором играл и я. Так вот однажды мы поставили только что написанную Виктором Некрасовым пьесу «Опасный путь», где мне довелось исполнить роль героя-фронтовика, столкнувшегося с послевоенными трудностями. Некрасов был на премьере. Расцеловал меня после спектакля, и мы с ним прекрасно пообщались на нашем самодеятельном банкетике. Я мог бы ему об этом напомнить.
— Это очень интересно, Леня. Но обо всем об этом мне надо доложить Филиппу Денисовичу, а может быть, и выше. Ни перед кем больше своих идей не развивай и жди телефонного звонка от меня.
Через неделю раздался долгожданный телефонный звонок.
— Заезжай, — коротко сказал Василий Павлович. — Жду тебя к двум часам. Не опаздывай. Дело закручивается серьезное.
Я поднялся в кабинет Шадрина. Он ходил из угла в угол, явно чем-то озабоченный.
— Нас ждет Бобков для короткой беседы, — как-то необычно строго произнес он. — А потом будет встреча с группой заинтересованных сотрудников из нашего подразделения. Ну и заварил ты кашу, друг любезный.
Филипп Денисович говорил со мной очень уважительно. Он заявил, что моя идея одобрена «на самом верху», то есть Председателем КГБ Юрием Владимировичем Андроповым. С моим главным редактором Алексеевым уже достигнута договоренность об оформлении журналистской командировки в Западную Германию и во Францию сроком на три недели. Для лучшего прикрытия моей поездки со мной отправится «чистый» известинский журналист, которого я хорошо знаю (Бобков назвал известную мне фамилию). Средства на командировку и возможные расходы будут выделены по линии нашего ведомства. Наши резиденты в обеих столицах предупреждены и окажут возможное содействие.
— Особо хотел бы попросить вас, Леонид Сергеевич, — сказал в заключение генерал, — побеседовать с Александром Галичем и Виктором Некрасовым об их возможном возвращении на родину. У нас есть сведения о том, что оба они затосковали по русской земле. Можете от имени «компетентных органов» и под свое честное слово предложить им вернуться. А мы, в свою очередь, возвратим им советское гражданство, все звания и регалии, которые они заслужили здесь, в Советском Союзе. Остальные детали вам расскажут наши ответственные сотрудники во время совещаний, которое проведет Василий Павлович. До скорого свидания и желаю вам всяческих успехов, Леонид Сергеевич. И последнее. Если возникнет какая-либо опасность провала, сматывайтесь немедленно. У нас к вам претензий не будет.
На совещании, на котором присутствовали начальники заинтересованных отделов, мне были даны подробнейшие инструкции по намеченным операциям. Было вручено письмо от матери предателя Родины, бывшего заместителя начальника контрразведки власовской армии Олега Красовского, с которым предлагалось встретиться и тоже поговорить о возвращении в СССР, но ничего не обещая.
Да, моя идея пришлась по вкусу. Загранпаспорт был в руках. Но об этом слишком поздно узнали мои «дорогие недруги» из 5-го отдела ПГУ. Как мне сказал потом Василий Павлович Шадрин, они попробовали использовать то, что я «невыездной», но их сразу же урезонили. «Всю ответственность за командировку товарища Колосова мы берем на себя», — спокойно прореагировал Филипп Денисович Бобков на заботу «недругов» о моей безопасности. И вот я на Белорусском вокзале. Еду сначала в Мюнхен и другие немецкие города, а затем в любимый мной Париж. И поскольку я пишу о нем, то и рассказывать буду о своих парижских авантюрах.
Мое радостное ожидание новой встречи с Парижем было сразу же омрачено встречавшим меня на Западном вокзале товарищем из резидентуры, работавшим под «крышей» торгпредства.
— С приездом, Леонид Сергеевич. А у нас тут печальное событие. Несколько дней назад погиб Александр Галич. Об этом до сих пор трубят парижские газеты.
— То есть как погиб?
— Согласно одной из версий, от неправильно включенной антенны телевизора. А вот его жена утверждает, что его убили агенты КГБ.
— Какой бред! Да ведь я должен был…
— Мы знаем. Поэтому первое, что вы сделаете, это возьмете интервью у его жены, Ангелины Николаевны. Мы уже подготовили почву для этого. Впрочем, обо всем вам скажет мой шеф. Сейчас мы поедем в гостиницу, где вам заказан номер. Вы оставите вещи и прямиком в посольство. Вы завтракали?
— Нет… То есть да. Сейчас это не важно.
Итак, одно из моих заданий, сложных заданий, отошло само по себе. Но это не принесло моей душе облегчения. Я всегда любил стихи и песни Галича. Он никогда не был для меня антисоветчиком. Его просто горько обидели и не удержали в России. Может быть, была в этом и вина Бобкова. Но и тогда и сейчас мне этот бард очень нравится.
Когда я вернусь…
Ты не смейся, когда я вернусь.
Когда пробегу, не касаясь земли.
По февральскому снегу…
Засвистят в феврале соловьи
Тот старый мотив — тот давнишний, забытый, запетый
И я упаду,
Побежденный своею победой,
И ткнусь головою, как в пристань, в колени твои!
Когда я вернусь…
Не довелось ему вернуться в Россию. Но он очень хотел это сделать и, вероятнее всего, так и произошло бы, если бы не трагедия. И наверное, сегодня я повторю то, что сказал и написал бывший правозащитник Лев Копелев, сосед Галичей по Москве, знавший и очень любивший своего Сашу. «Его убило током в Париже. Наш Саша Галич — наш московский, переделки