исполнителей, что само по себе обеспечивает неплохую социализацию.
Если бы не было таких «отходов воспитательного производства», как чувство растерянности перед обстоятельствами, тяжелая зависимость от окружения, страх потерять благорасположение близких, за которым скрывается образ мамочки!
Если в православной культуре основным авторитетом, а следовательно, репрессором, является отец, который, будучи формальной контролирующей инстанцией, не вмешивается в текущие дела, то в еврейской роль основного дирижера принадлежит матери, которая не может применить физическую силу, но зато использует все регистры психологического давления, а главное, проявляет готовность вмешиваться в дела детей не «от порки до порки», а ежеминутно[137]. Что может называться, впрочем, «пожертвовать собой ради детей».
Как сказала одна эмигрантка, с которой мы обсуждали вопрос о разнице еврейской и русской систем воспитания, прагматизм, ориентированность на результат, а не на какие-то эфемерные сущности, выглядят лучше расхлябанности и широты «русской натуры»[138].
Таким образом, если русский вариант воспитания сопровождается попустительством, эпизодическим вниманием к формальным, внешним требованиям, прежде всего к учебе, то еврейский вариант воспитания построен на вышколенности, негативной (в случае с девочками) и позитивной (в случае с мальчиками) гиперопеке.
Исследования влияния нормальных, полных семей на развитие интеллекта показали: «отрицательное влияние на развитие детского интеллекта оказывают «эмоциональный симбиоз» матери и ребенка, доминирование в сочетании с неуверенностью в себе матери, а также чрезмерная подчиняемость и зависимость отца»[139].
Компенсаторные механизмы для культурно-заданных моделей воспитания детей в семье кроются в семейном климате в целом, общении с другими эмоционально-близкими родственниками. Закономерность здесь довольно очевидная – чем шире круг общения, тем больший простор для компенсации. Загвоздка как раз и состоит в том, что эмиграция объективно приводит к сужению круга общения. С самого начала родителям следует простроить контакты. Задача матери, грубо говоря, состоит не в том, чтобы выучить пять иностранных языков или написать книгу о воспитании, а в том, чтобы создать и поддерживать развивающую среду вокруг ребенка с учетом его взросления. Ситуация успешного обучения детей в эмиграции оказывается под угрозой именно потому, что мотивационный арсенал обучения снижен, а требования со стороны семьи и школы оказываются повышенными.
Феномен Натальи Захаровой – актрисы, у которой отняли девочку
«Соблазнять – значит, умирать как реальность и рождаться в виде приманки. При этом попадаются на собственную приманку – и попадают в зачарованный мир. Такова сила обольщающей женщины, которая попадает в западню собственного желания и сама себя очаровывает тем, что она приманка, на которую, в свою очередь, должны клюнуть другие».
Психологи никогда не дают консультации публично, если их не просят. Специалист моего профиля должен, как мало кто другой, соблюдать правила анонимности своих респондентов или клиентов. Случай, о котором пойдет речь, весь от начала до конца построен на нарушениях норм взаимоотношений между ангажированными в него людьми, в том числе профессионалов – судей, адвокатов, журналистов и психологов, как с французской стороны, так и с российской.
Мы возвращаемся здесь к образу демонической женщины, женщины-стервы, женщины-провокатора (по Ю. Лотману), поведение которой построено на нарушении норм и сложившихся сценариев поведения между людьми. Именно этот образ, облачаясь в одежды мифа о русской красавице в Париже, коварным образом притягивает наших женщин в эмиграцию.
Моя точка зрения, оформившаяся в период работы в эмиграции, состоит в том, что женщины этого типа бывают хорошими актрисами (часто и работают именно по этой специальности) или просто манекенщицами, бывают прекрасными музами и вдохновительницами, но реализоваться на материнском поприще при такой мотивации (желании нравиться и покорять, покорять и нравиться, то есть, подавлять окружение) им не удается. И надо сказать, многие из них это понимают.
«Надо или детей растить, или карьеру делать» – хочется переадресовать им высказывание, брошенное мне в телефонном разговоре известным историком моды Александром Васильевым, интервью с которым вы могли прочитать в первой главе.
Летом 2000 года «Московский комсомолец» в лице известной журналистки Натальи Дардыкиной дал материал с подробностями о глумлении французского суда над «русской матерью», у которой в результате бракоразводного процесса с мужем-французом отобрали четырехлетнюю девочку. Еще раньше инициировал кампанию по защите прав русских граждан во Франции корреспондент ТАСС Михаил Калмыков, сейчас активно пишущий для альманаха вин. История подавалась как проявление государственного геноцида по отношению к русским во Франции. Тема общественной защиты Натальи Захаровой стала любимой для программы ОРТ «Однако».
Журналисты отдела скандалов «Огонька» также получили задание сделать материал о нашей эмигрантке. Один из них обратился ко мне, но разговор у нас не получился. Меня интересовало освещение темы эмиграции в целом. Я искала корректный язык для описания в общем-то тяжелой реальности. Делать скандал из этой истории мне казалось неперспективным и даже вредным. Если Россия действительно имеет в виду интеграцию со своими диаспорами, нужно поддерживать и развивать контакты, интересные ей самой.
Российским официозом в этой истории делалась ставка на самую консервативную часть эмиграции, сепаратистски настроенных эмигрантов, которые ругали здесь своих, а выехав, ругают чужих. И при этом домой не возвращаются. Как только появилась возможность выезда, паразитически настроенные граждане первыми устремились всеми правдами и неправдами за рубеж «за бесплатным сыром». И при первой же возможности стали сдавать своих, теперь уже французов.
Ситуация, на мой взгляд, складывалась позорно и для нас здесь: довести дело до отнятия ребенка судом, сохранив при этом квартиру и машину, за два года так и не начав работать, живя на иждивении бывшего мужа, – в этом виделось мало достоинства. За время перестройки нашим женщинам довелось пройти через жестокие бракоразводные процессы, вырастить своих детей в условиях полного отсутствия государственной поддержки и защиты, заменяя собой растерявшихся мужчин (этот извечный, верно выделенный Ю. Лотманом образ женщины-матери, женщины-героини)[140]. Это была школа покруче той, которую прошли дамы, решившиеся на международные браки. Эмигрантские «мульки» шифровались быстрее и не так, как могли рассчитывать рассказчики[141].
В своих интерпретациях журналисты настаивали на дискриминации иммигрантов по национальному признаку. Из поля зрения совсем выпала история самой девочки и ее будущее. Маша фигурировала как некоторый абстрактный ребенок, которому, по словам ее матери, не давали говорить по-русски, срывали крест, пугали, а саму мать изолировали. Многочисленные факты (свидетельства одной из бывших нянь Маши о том, что мать практически не занималась ребенком, свидетельства знакомых о том, что девочка была нелюдима, неконтактна еще до отнятия у матери, а также тот факт, что ребенок вообще плохо разговаривал), указывающие на то, что девочка по меньшей мере педагогически запущена.
«Огонек» стал разрабатывать тему в официальном ключе[142].
Другой ракурс показала программа «Независимое расследование с Николаем Николаевым», тогда выходящая на НТВ. В экспедицию в эмиграцию съездила съемочная группа вместе с Еленой Горчаковой, которой удалось за три дня повстречаться даже с бывшим мужем мадам Захаровой, до сих пор отказывавшимся от интервью российской прессе. На программу были приглашены известные психологи Константин Сурнов, Александр Полеев, писательница Мария Арбатова.
Эксперты во время программы были единодушны в своих оценках. Я бы даже сказала, оценки были еще более жесткими, чем те, на которые я решилась в эфире: «Ситуация типичная для международной панели», «Вы бы (обращение к Наталье Захаровой), может, сначала на работу устроились, чтобы вам поверили, что вы можете за что-нибудь отвечать», «Девочка должна воспитываться в нормальной французской семье». Аудитория поляризовалась «за» и «против». Сценарий программы провоцировал такую оппозицию. Слово дали в телемосте Патрику Уари, который никак не тянул на злодея со своей субтильной внешностью и вялостью речи, но ему, впрочем, тоже досталось на орехи от публики. Зачем-то вытащили на свет божий детектор лжи, или полиграф, чтобы проверить правдивость высказываний и убеждений Натальи Захаровой (и он-таки показал ее 98-процентную правдивость. Что можно было сказать? «Правдивей Мюнхаузена нет»). Конечно, за всей это грязью и живодерней, в которую были включены все, кто пытался вмешаться в эту историю, стояли вполне человеческие амбиции: мужская – защитить женщину с ребенком, соотечественницу, женская – оградить от патовой ситуации ребенка. Психологи, которые видели всю сложность ситуации, пытались увести обсуждение из публичного поля в профессиональное. Но последнему препятствовали журналисты, подстрекаемые самой Захаровой. Наталья и во время программы показала себя невозмутимой, с хорошей психической устойчивостью дамой. На программу она пришла в сопровождении двух элегантного вида французов («мои друзья»), которые возглавляли фонд поддержки «русской матери».
Еще до выхода программы в эфир в «Огоньке», корреспондента которого не пустили на программу из-за того, что он был обыкновенно пьян, появилась заметка о плане «НТВ – Маховской». Публика предупреждалась о руке опытного психолога в предстоящей программе