Врачи, конечно, заверяли его, что с искусственным клапаном он будет жить ничуть не хуже, чем с настоящим, родным. Но Дикулов прекрасно понимал, что такого быть не может, потому что не может быть никогда. Это только сразу после операции ему показалось, что в его теле не произошло никаких изменений, что сердце работает, как прежде. Нет, оно работало по-другому. Сергей Пафнутьевич быстро уставал, он теперь даже представить не мог, чтобы отправиться, например, в гольф-клуб. Да ему даже думать о клюшках было противно! И в сауну его не тянуло. Там слишком жарко. Впрочем, насчет сауны врачи и сами предупредили его строго-настрого: нельзя! И простужаться нельзя. И переутомляться нельзя. Можно только осторожно существовать, постоянно думая о своем здоровье.
И на хрена, спрашивается, ему такая жизнь?
Да еще и без детишек.
Уехать в деревню к матери, что ли? Продать к чертям собачьим все магазины, жить на проценты с капитала… А что он будет делать в деревне, вдали от квалифицированных медиков? Там ведь нужно работать в простом физическом смысле, в деревне-то. Землю копать, картошку сажать и так далее. Капусту квасить.
Дикулов вспомнил, как в детстве наслаждался хрусткой квашеной капусткой. Ее запасали много, три-четыре бочки, и эти большие пузатые бочонки, темные, солидные, стояли в глубоком каменном погребе, где даже самым жарким летом пахло сыростью и было очень холодно. А холодно там было потому, что весной в погреб набивали снег, и он не таял там до середины июля. А в июле погреб чистили как следует, готовя под новые припасы…
Да, счастливое время – детство.
Но теперь-то он не мальчишка.
Сколько лет он не навещал мать? Даже и не вспомнить. Собственно, если подумать… он вообще ни разу не навещал ее с тех пор, как перебрался в Питер. Только посылал деньги и припасы. Да еще отправил к ней Марину. И все.
Мать уже тогда перебралась из совхоза в родную деревню. Надо бы съездить к ней.
Но выдержит ли он такую дорогу? Осень ведь уже, там дожди идут, дороги размокли, да и нет там никаких дорог… Может, поехать, когда снег выпадет? Нанять кого-нибудь из местных, добраться на санях?
Дикулов покачал головой при этой мысли. На санях туда тоже не доберешься. От совхоза до деревушки на санях, пожалуй, целый день тащиться придется, а то и больше. В его-то нынешнем состоянии, с искусственным сердечным клапаном? Бред. Нереально. Просто невозможно.
Интересно, а мать знает, что Марина ему не дочь?
Вот это вопрос!
Если знает и молчала все эти годы… Но зачем бы ей молчать? Зачем растить чужую девочку, надрываться за двоих? Хотя… кто поймет женское сердце?
И все-таки хотелось бы спросить ее. Но в письме такой вопрос не задашь, о таком можно говорить лишь сидя рядышком в полутьме, негромко, осторожно…
Или действительно поехать? Нет, лучше отложить до весны. Конечно, матери уже за семьдесят, но она всегда была очень крепкой, здоровой… черт побери, он ведь ее уже лет тридцать не видел. Или больше? Ну, остается надеяться, что за эту зиму с ней ничего не случится. Летом парни возили ей продукты, сказали, что вроде старушка в полном порядке, ни на что не жалуется.
Интересно, а как Марина теперь живет? Наверное, работать пошла. Вот только куда? Ничегошеньки она не умеет, ни профессии, ни знаний… а кто виноват? Кто должен был подготовить девочку к жизни? Но он ведь думал, что ей не понадобится специальность, так что не особо и настаивал. Думал, что она просто вскорости выйдет замуж, родит ему внучат, а денег у него самого на всех хватит, так что не важно, кого бы она выбрала в мужья, лишь бы молодые любили друг друга… Кто мог предположить, кто мог предвидеть?..
Странно все-таки получилось. Разменял шестой десяток – и остался один-одинешенек. Все не как у людей. Другие к таким годам обрастают детьми, внуками, вообще родни имеют несчитано, всяких там тетушек, дядюшек, внучатых племянников и так далее. А у него кто есть? Мать в далекой деревне. Матушка, которую он не видел несколько десятков лет. И все, вот ведь как. С тремя женами развелся, детей на свет не произвел, единственный племянник, сын младшего брата, знать его не желает. Почему, кстати?
Непонятно.
Сергей Пафнутьевич снова и снова вспоминал последнюю попытку разговора с Валентином. Чертов сопляк, неполных двадцать лет от роду, а гонору, гонору! Просто обливает презрением с головы до ног, просто раздувается от спеси! А чем гордится-то? Подумаешь, талант! На барабане стучит и думает, что великим искусством занимается. Правда, он еще и на этой, как ее… на флейте, что ли, умеет играть. Или та дудка называется гобой? Да какая разница! Свистулька, и все. Кому это надо-то? Лучше бы учился настоящие деньги зарабатывать. Через несколько лет семьей обзаведется, и что? На какие шиши будет детишек растить? Свистулькой-то не особо прокормишь малышей. Или все-таки на доброго дядюшку надеется, хотя и делает вид, что плевать ему на дядины капиталы?
Дикулов подумал и о том, готов ли он выделить средства на воспитание внучатых племянников, когда те появятся на свет. По здравом рассуждении получалось, что готов. Родная кровь как-никак. Неужели он позволит деткам страдать из-за неразумности Валентина? Конечно, нет. Уж он найдет способ помочь им… впрочем, они еще не родились, так что незачем фантазировать. К тому же теперь неизвестно, доживет ли он до тех времен.
А к матери все-таки можно добраться, если нанять вертолет.
Хорошая идея.
И Вальку-гордеца пригласить поехать. Он ведь родную бабушку ни разу в жизни не видел. Наверняка не откажется… хотя кто его знает. А там можно будет и поговорить всерьез, в лесной тиши, вдалеке от умников музыкантов. Они все-таки слишком сильно влияют на Валентина. Да и может ли быть иначе? Он просто мальчишка, что ему в уши гудят – то и повторяет. Если бы они почаще встречались, то племянник быстро забыл бы о своем дурацком искусстве и захотел бы и прилично одеться, и машиной обзавестись, и квартиру хорошую купить… а то живут с мамашей в двухкомнатной «распашонке» на краю света, ездят в городском транспорте, а уж как одеваются, лучше вообще не вспоминать. Смотреть стыдно!
Нет, вряд ли Валентин согласится поехать к бабушке. Он же ужасно занятой человек, просто ни минуты свободной!
Лучше начать с его мамаши, позвонить Анастасии. Не век же она будет фыркать на него, словно дикая кошка. Сказать, что приболел, что перенес операцию на сердце… в общем, поплакаться. Пробудить жалость. Глядишь и пробьет женскую душу.
Будучи человеком действия, Сергей Пафнутьевич тут же реализовал внезапно родившуюся идею. Взяв со стола мобильник, он нашел в справочнике номер Анастасии Павловны.
Вдова младшего брата ответила только после двенадцатого звонка. Сергей Пафнутьевич услышал вежливое: «Алло, я вас слушаю» – и быстро сказал:
– Настя, это Сергей Дикулов, только не бросай трубку, пожалуйста!
Последовала довольно долгая пауза, после чего Анастасия Павловна поинтересовалась:
– Чем обязана?
Господин Дикулов осторожно вздохнул. Как трудно всегда с ней разговаривать, с этой Настей! Уж до того холодна, уж до того любит изображать из себя царицу Савскую!
– Я просто хотел поговорить. Видишь ли, мне недавно сделали операцию на сердце, я сейчас в санатории, вот и задумался о родных и близких. Хочется же как-то наладить отношения. Но я никак не могу понять, чем я вам с Валей не угодил? Может, объяснишь наконец?
– Боюсь, что не сумею, – сухо сказала Анастасия Павловна.
– Почему?
– Потому что это выше твоего разумения.
– То есть ты считаешь меня полным идиотом?
– Нет, ты не идиот, – возразила вдова брата. – Далеко не идиот. Просто у тебя другое мышление, вот и все.
– Что значит «другое»? Я не понимаю.
– Я знаю, что не понимаешь. В этом и проблема.
– Но хотя бы попытайся найти слова!
Анастасия Павловна снова надолго замолчала. Дикулов терпеливо ждал. Ему действительно хотелось разобраться, его на самом деле в последние дни отчаянно тянуло к родным…
Наконец он услышал:
– Видишь ли, Сергей, в жизни существует множество самых разнообразных ценностей. И не все их можно пересчитать на деньги. Я когда-то уже пыталась поговорить с тобой об этом, и твой брат тоже пробовал, я знаю. Но ты не слышишь ничего такого, что не укладывается в твои собственные представления о мире и взаимоотношениях между людьми. Просто не слышишь. Как же прикажешь с тобой общаться? На твой язык я перейти не могу, моего языка ты не воспринимаешь. Мне кажется, это тупик.
– Из любого тупика можно найти выход, – слегка рассердившись, сказал Сергей Пафнутьевич. – Если есть желание. А у меня всегда было такое впечатление, что как раз желания тебе и не хватает.
– Именно мне? – подчеркнуто спросила Анастасия Павловна. – А твой брат тоже не имел такого желания? И твой племянник не имеет?
И что-то такое услышал Сергей Пафнутьевич в этом вопросе, что проскользнуло в глубину ума, зацепило искалеченное сердце… и господина Дикулова обдало жаром.
– Настя, я… – Он запнулся на полуслове, немного помолчал, а потом у него вырвалось само собой: – Мне надо подумать. Я тебе после еще позвоню.
– Позвони, – согласилась Анастасия Павловна и повесила трубку.
А Сергей Пафнутьевич, энергично выругавшись, встал, подошел к окну и уставился на почти уже голые деревья и серое низкое небо.
Неужели Настя права?
Неужели это он сам никогда не пытался никого понять, а просто навязывал свое, требовал, настаивал?..
Не может быть.
Марина чувствовала, что еще немного, и у нее начнется самая настоящая истерика. Сто тысяч долларов (а точнее, уже всего лишь девяносто пять), лежавших на ее счете в Сбербанке, она воспринимала как нечто ужасное, как угрозу нищеты, которая может наступить уже завтра или в крайнем случае через месяц. Деньги просто улетали куда-то, как ни старалась Марина их удержать, как ни пыталась экономить.
Интересно, а сколько тратилось в месяц на домашнее хозяйство в доме Дикулова? У нее самой ушло почти четыре тысячи долларов, а куда, спрашивается? На что? Невозможно понять. Вроде ничего и не покупала. Только питание, немножко спиртного, бензин для машины, квартплата (сволочь Дикулов даже квартплату вперед не внес, ей за сентябрь пришлось уже самой платить!), мобильник, салон красоты… ну и развлечения, конечно. Не сидеть же тупо дома у телевизора! Она молодая, она должна общаться с людьми, искать свое место в жизни.