слюнки потекли…
– Но Вера не сможет его обезвредить. Этот псих напоминает мне Ренара… Он…
Женс поднял указательный палец, прерывая меня:
– Ты Ренара не знала. – И повторил еще раз, утверждая: – Ты его не знала. Не говори о том, чего не знаешь. – И вновь оперся обеими руками на трость, успокаиваясь. – Забавные вы, наживки-ветераны. Уходите на покой раньше футболистов, зарабатываете бешеные деньги и пожизненную пенсию. Вот это зеленое пальто из искусственной кожи и трико, которые на тебе сейчас… Какая девушка в твоем возрасте может позволить себе такие вещи? А что такого ты сделала, чтобы это заслужить? Получала удовольствие. Услаждала свой псином. Остальное – тишина, дорогая моя. Скорее, невежество. Тебе и не нужно ничего знать: лучшая наживка – ничего не знающая наживка. А невежество – вполне приемлемая имитация невинности… Невинность же – это противоположность притворству. Это такое Адамово состояние, до грехопадения, когда еще и половых различий не было. Твоя сестра в достаточной степени невежественна, чтобы казаться невинной. Если это чудовище на нее клюнет, его псином пробьет от наслаждения и он, скорей всего, сам себя обезвредит. Именно так думают в отделе, и ты это знаешь.
– Нет, я этого не знаю.
– Ты это знаешь! – настаивал Женс. – Не твоими эмоциональными мозгами, конечно. Твои эмоции вынуждают тебя хотеть защитить ее. Однако, обрати внимание, чем больше ты стремишься ее защитить, тем более невинной она становится, поскольку тебя она отвергает, а Наблюдателя выбирает. Единственное, что у тебя получается, – это приправить ее своей заботой, как специями. Прости мне это сравнение, но к этому часу у меня обычно разыгрывается аппетит и я начинаю думать о еде… Желая защитить, ты доводишь ее до нужной кондиции. И твоя сестренка становится еще более лакомым кусочком, сладким, почти приторным… Перфис полагают, что Наблюдатель помрет от несварения. Теперь понимаешь, почему ее не отставляют? Краснеешь – вижу, что понимаешь.
На самом деле я ощущала дикую ярость. Я знала, что Женс прав: Падилья никогда, ни на минуту, не думал отстранять Веру. Он верил в ее наивность, как в бомбу, завернутую в подарочную бумагу. Откашлявшись в носовой платок, Женс прибавил:
– Точка зрения, которую нужно принять в этом деле, сводится к вопросу: сколько наслаждения ты можешь дать этому монстру? Много? Тогда ты не годишься. Все? Тогда, возможно, годишься.
– Я знаю, какая принята точка зрения.
– О да, но только теоретически. Однако ты ее не приняла. Какого черта, куда подевался мой карман? – Он пытался сунуть влажный платок в карман светло-зеленых брюк. – Одежду мне покупает одна сеньора, но, похоже, она ее выбирает, имея в виду устроить тест с целью профилактики Альцгеймера… Ага, вот он…
Увидев его – такого старого, такого дряхлого, я совершила ошибку, воззвав к его сочувствию:
– Но речь идет о моей сестре… Может быть, все, что вы говорите, верно, но Вера…
– О нет, сеньорита. Нет-нет, здесь вы ошибаетесь: речь идет о Наблюдателе. И всегда речь идет только о нем. Вы, наживки, имеете какое-то значение лишь в той мере, в которой привлекаете монстров. Ты достаточно ядовита, но ты не дашь ему столько наслаждения, сколько сможет дать Вера, и именно по этой причине он выберет не тебя, как бы томно ты ни дышала и ни предлагала себя. Кроме того, этот псих – гений, и он никогда не выберет профессиональную наживку. У него есть свой трюк. Веру же отличает требуемая неопытность…
– Он выбрал Элису Монастерио.
Женс внезапно приблизился семенящей походкой. В стеклах его очков я увидела двойной макет себя самой – этакие куколки вуду, пронзенные его взглядом.
– Не играй со мной, дорогая. Монастерио была еще одним новобранцем… Хотя должен признать, что в случае с этой девушкой есть некоторые шокирующие детали… Наверное, нужно подождать, что…
Вдруг мне послышалось что-то странное. Сначала я подумала, что мне показалось, но увидела, что Женс тоже обернулся к улице. На несколько мгновений мы замерли, но было тихо, и я решила, что источник крика, если это был крик, чей-нибудь включенный телевизор. Женс посмотрел на меня, явно раздраженный. Он всегда был одного роста со мной, но из-за сутулой спины его голова оказалась теперь на уровне моей шеи. Он казался похотливым старичком, заглядывавшимся на мою грудь.
– Ну ладно, если подытожить – зачем же ты пришла?
– Я уже сказала: мне нужна помощь. Называйте это как угодно. Я люблю сестру. Вы можете даже думать, что это псином. Правда, я приму эту игру. Но я люблю свою сестру и хочу, чтобы я, а не она отловила эту сволочь. Вы знаете, что за трюк он использует, чтобы избегать профессиональных наживок. Что вы хотите в обмен на то, чтобы поделиться со мной этим?
– «Хочу… Хотите…» – Порыв ветра вынудил Женса схватиться за поля шляпы. – С каких это пор на охоте воля наживки оказывается самым существенным?
– Я всегда была самой эффективной наживкой, когда меня готовили вы.
На этот раз мне показалось, что похвала его несколько смягчила.
– Диана Бланко… – Он остановился и хрипло рассмеялся. – Помнится, впервые увидев тебя, я сказал: «С таким-то именем просто нельзя быть чем-то другим, кроме наживки. Диана Бланко[42]… На тебя нацелятся все монстры в мире… Бог мой, это же идеально!» – Какое-то время он смеялся над собственной старой шуткой. – Как там звали эту девицу, которая нас покинула до того, как стала наживкой? «Командирша» – так вы ее обозвали…
Я ему напомнила имя, и он кивнул, довольный:
– Да, Тереса Обрадор… Я помню ее в пантомимах с этим боа из желтых перьев, таких же желтых, как трико, которое на тебе… А ты никак не могла принять ее превосходство. Ты восставала. Клаудия тоже не была смиренной, но совершала ошибку, стараясь ею казаться, а ты – ты всегда вела себя естественно…
– А вы отчитывали меня за то, что я не полностью отдаюсь игре.
– Я – отчитывал, да. Знаешь почему? Чтобы усилить твое наслаждение. Трудности доставляли тебе особое удовольствие. Твой псином просто лихорадит, когда ты сталкиваешься с тем, что требует усилий… Любительница Труда, ясное дело. И сейчас, разумеется, тебя привлекает Наблюдатель. Ты говоришь, что хочешь защитить сестру. А я тебе скажу, что он – именно то, чего ты сама больше всего желаешь.
– Я же сказала, вы вольны называть это как угодно.
– Да, но важно знать мотив. Очень важно. Я кое-что скажу тебе. Ты наверняка все эти годы задавалась вопросом, с чего это я решил исчезнуть, зачем затеял весь этот спектакль с предполагаемой смертью. В общем, правда в том, что… это не я ушел. – Он делано рассмеялся. – Это как в тех упражнениях, помнишь, когда требуется возбудиться, не желая этого, а потом снова остыть: они говорили мне, чтобы я оставался, но всячески вынуждали меня уйти. История с Ренаром… В самом деле, она разрослась до того, что стала восприниматься не просто как провал, а как скандал. Я истощил их терпение, и они дали мне пинка под зад. Но «не прибегая к унижению», как они сказали… Если бы было возможно, мое имя просто вымарали бы из телефонного справочника. И знаешь почему? Потому что я оказался в дерьме, но – в их дерьме. Им не удалось избежать необходимости тронуть меня, хотя бы и в перчатках. Так что они горели желанием, чтобы я «исчез», и мне пришла в голову идея разыграть собственную смерть, а Падилья придумал этот фокус с яхтой… Падилья поведал обо всем Алваресу, а уж тот – ты и сама знаешь – просто лакей Великой блудницы вавилонской, на том и сошлись. Они хотели втайне продолжать меня использовать. Я у них теперь «консультант» Министерства внутренних дел. Они меня презирают, но обращаются за советом. Знают, что без меня не обойтись. Они знают это уже целых пятнадцать лет. Посмотри вот на этот район… Парк Бомбы, разбитый на месте воронки площадью в три квадратных километра… А всего парочка инфильтрованных наживок – только двое, больше и не надо – могла бы проникнуть в террористическую группу и предотвратить эту катастрофу. Но вместо этого – во что они играли? В шпионов двадцатого века: микрофоны, слежка, анализ интернет-трафика… Обычная фигня. Не понимая того, что никакие технологии уже не могут остановить безумие… Только случайность привела к тому, что все изготовленные ими килотонны взорвались здесь, в районе за окружной дорогой, а не в самом центре города. Десять тысяч погибших. Двадцать тысяч раненых. Тридцатипроцентный рост раковых заболеваний среди оказавшихся в зоне ядерного поражения. После 9-N – да, заторопились с использованием наживок. А сейчас… политики, не важно, к какой бы партии они ни принадлежали, переглядываются, пристыженные, словно трансвеститы в раздевалке, и говорят: «О да, нам пришлось от него избавиться. Он дал маху с этим Ренаром… Его девица, Клаудия, облажалась, и Ренар перетер ее в порошок… Но нам нужны его наживки. Нам нужен Виктор Женс. Больше, чем когда бы то ни было».
Откуда-то издалека, с самых границ слышимости, приближалась сирена полицейской машины, но лицо Женса по-прежнему было обращено ко мне, словно он ничего не слышал.
– Уже не помню, к чему это я… – произнес он.
– Вы рассказывали, по какой причине должны были исчезнуть.
– А, ну тогда ты уже все знаешь: я им помогаю, но тайно. Их отчеты – они также и мои.
– Но кое-какую информацию вы наверняка оставляете при себе, – отозвалась я, и Женс, который, казалось, заинтересовался сиреной, вновь перевел на меня взгляд. – Я-то вас знаю, профессор. Ваши теории остаются при вас, вы их держите в секрете. Что я должна сделать, чтобы вы передали их мне?
В эту секунду произошло нечто. Вернее, сразу две вещи.
Первая: подъехала полицейская машина – огромная, завывающая, остановившись на углу, она, казалось, выплюнула наружу своих пассажиров, словно под действием распрямившейся пружины. Их было двое, одна – женщина, хотя пол нелегко было определить из-за снаряжения: униформа с касками, всякими трубками и системой контроля, только лица отличались. Похоже, оба прошли обучение по одной программе и практически одновременно взяли оружие на изготовку. Дула были направлены на суперма