– Ты так думаешь? Возможно…
Как будто волна жара накрыла меня с головой. Я почти могла прочертить по своему телу траекторию этой молнии наслаждения. Я изогнулась, все еще держась руками за занавес, повернулась к Клаудии боком и испустила продолжительный стон. Больше я не могла выговорить ни слова.
Все еще стоя ко мне в профиль, Клаудия оттянула резинку трусиков и прижала ею фонарь, поместив его ниже живота. Свет, направленный таким образом, бил ей в грудь и лицо снизу, рождая небывалые эффекты. Мускулы вздымались прямо из-под кожи, и к ним-то и был прикован мой ставший пленником взгляд. Из своего тела и света Клаудия создавала такую роскошную декорацию для маски Труда, что я почувствовала, как из моего приоткрытого рта текут слюни. Тут она обернулась взглянуть на Мигеля и Веру – без сомнения, чтобы удостовериться, что уж на этот раз никто ей не помешает. Надежды на это не было никакой: Мигель лежал без сознания, или мертвый, возле противоположной стены, а поза Веры – на корточках на подмостках – говорила о том, что она в чужой власти.
Не торопясь, Клаудия снова повернулась ко мне. Ее глаза, вокруг которых свет фонаря рисовал полумаску теней, насмешливо блестели.
– Наконец-то мы одни – ты и я. А теперь представь себе Йорика, коллега. Пока мы боролись, он продолжал подзаряжаться. Это будет до сих пор никем не испытанное, беспрецедентное, можно сказать, ощущение. Никто и никогда за всю гребаную историю не испытывал такого наслаждения… Да ты просто описаешься от удовольствия, пока будешь убивать свою сестру и Мигеля, подруга! Да, это будет нечто, уж поверь мне. Как жаль, что потом ты уж ничего и не вспомнишь. А после позвонишь в отдел… Я отправлю тебя на небеса, Жирафа. И там ты узнаешь то, что я познала с Ренаром, – как эти небеса похожи на ад. Два невыносимых полюса.
Я понимала, что она не блефует. Говоря, она расставила тощие ноги, утвердившись на ступнях носками ко мне, и стала медленно поднимать руки, освещенная бьющим снизу светом. Выглядело это так, будто свет, поднимающийся от ее паха, заставляет пламенеть всю фигуру.
И я поняла, что через пару секунд обратного пути не будет. Последние обрывки мысли покинут мою голову – так вылетают на большой высоте разные вещи из дыры в фюзеляже самолета.
– Скажу тебе кое-что напоследок, – зашептала Клаудия, пока тени ее рук в определенном ритме карабкались, как плющ, по стене за ее спиной. – Никогда ты не была лучше меня. Ты была красивой, потрясной… Женс поэтому тебя и сохранил – ты ему нравилась. Но никогда ты не была как я.
Ее худые руки поднимались, словно рассвет: когда они взойдут, солнце маски ослепит меня окончательно. Я почти ощущала сметающее все на своем пути приближение наслаждения – этот гул тяжелой техники, от которого трепещут все мои органы. Оставалось несколько секунд. Поэтому так важно было правильно все рассчитать, а концентрация давалась все тяжелее.
– Это я дала ему Йорика, Жирафа… – прибавила она, в то время как ее руки уже почти завершили свое восхождение. Я обратила внимание на кисти: пальцы растопырены, и руки вращаются с мягкой точностью модулей космического корабля. – Это я получила эту маску, не ты… Запомни это навсегда.
– В добрый час, Сесе, – сказала я.
И сделала это.
Мы – наживки, мы – мошенницы. Еще оставалась надежда, что я провела ее при помощи той маски, которую показала раньше. На самом же деле, как и обычно, я заготовила и второй план, гораздо более невероятный. Моей целью было встать перед зеркалом и ухватиться за занавес, частично его закрывавший. И в тот момент, когда Клаудия выполняла последние жесты, я сделала единственное, что еще могла сделать в том состоянии, в котором находилась. Я не могла атаковать ее, не могла убежать и даже закрыть глаза не могла.
Но я могла прекратить сопротивление и пасть к ее ногам.
Именно это я и сделала, позволив весу моего тела увлечь меня вниз, – рухнула, как фанат перед обожаемым актером. Мои руки, все еще сжимающие занавес, потянули его за собой. Я рассчитывала, что этого усилия окажется достаточно, чтобы полностью открыть зеркало.
Занавес упал вместе со мной.
Я не вскрикнула, больно ударившись об пол коленями, и даже не «очнулась», как фантазируют о загипнотизированных. Зато убедилась в том, что сохранила некий оплот сознания, моей собственной воли.
Но мне не было ведомо, может ли то же самое сказать о себе Клаудия.
Она продолжала недвижно стоять перед зеркалом, в котором отражался ее собственный, застывший в заключительном жесте маски образ. Я-то замыслила этот план в надежде, что, увидев свое отражение, Клаудия потеряет концентрацию и воздействие ее маски на меня ослабеет. Но результат превзошел все ожидания. Что такое с ней случилось? Я не могла припомнить ни одного такого случая – не было прецедента, когда наживка овладела бы сама собой.
Я отползла подальше и некоторое время лежала на полу, тяжело дыша. Возврат физических ощущений, далеких от наслаждения, – боль в обрубке пальца, боль от ушибов – свидетельствовал о том, что влияние Клаудии понемногу слабеет. Меня все еще мутило, как будто при сильном похмелье, но я была свободна.
И я подняла голову. Клаудия продолжала стоять в той же позе: ноги расставлены, руки подняты. Казалось, она даже не дышит. Это было так странно, так жутко, что я отвела взгляд через несколько мгновений сильнейшей зачарованности, поборов искушение заглянуть ей в лицо.
Но в тот момент я не думала, что мне делать с Клаудией, – моего внимания требовали другие.
Я подбежала к Мигелю и с облегчением убедилась, что пульс у него еще есть, хотя и слабый. Снова замотала повязку у себя на руке, чтобы иметь возможность использовать здоровые пальцы и остановить кровотечение. Потом зажгла фонарь Мигеля и, подсвечивая себе, расстегнула его рубашку и осмотрела рану. Пуля вошла чуть пониже левой ключицы. Жив он остался каким-то чудом. К счастью, в него попала только одна пуля, но бледность и покрытая потом кожа свидетельствовали, что он в состоянии шока. Я обратила внимание, что он сам пытался остановить кровь, зажимая рану рукой, и я стала помогать, приспособив для этого свою куртку. Потом достала мобильник, хотя и полагала, что это не поможет, потому что Клаудия наверняка подключила подавители сигнала. Тем не менее значок на мониторе говорил о том, что телефон в зоне действия сети. Возможно, она считала, что ситуация полностью под контролем, и пренебрегла мерами предосторожности, или же ее отвлек наш приезд в поместье. Я позвонила в отдел – так выйдет быстрее, чем в полицию, назвала себя и сообщила, что у меня на руках тяжело раненная наживка.
Закончив разговор, я увидела, что Мигель повернул голову. Склонившись над ним, я прошептала, что люблю его. И обняла, желая закрыть его рану всем своим существом, не дать вытечь его последней крови, сберечь хотя бы их – эти жалкие остатки. Он закрыл глаза – словно провалился в глубокий сон. «Не позволю тебе умереть», – крутилось у меня в голове.
Я обернулась к Клаудии. Не думаю, что она сдвинулась хотя бы на миллиметр. «Это, должно быть, Йорик», – подумала я. Маска Труда, которую она для меня сделала, никогда не произвела бы на нее такого эффекта, но я вспомнила ее же слова о том, что Йорик – всего лишь «дополнение», которое поднимает наслаждение от любой маски до невообразимого градуса. «Она видит в зеркале отражение Йорика, и это ею и овладело» – таким был мой вывод.
В эту секунду послышался стон с другой стороны сцены.
Я вспомнила о сестре и направила туда фонарик: Вера все еще сидела на корточках, хотя уже подняла голову и смотрела прямо на меня. Было так радостно видеть, как с ее глаз спадает пелена смятения, покрывавшая их раньше, что я почти позабыла о Мигеле.
– Диана? – тихонько позвала она.
– Да, это я. Спокойно, все хорошо. – И отодвинула фонарь, чтобы не слепил глаза.
Она глядела на меня поверх плеча, испуганная, словно ожидая удара, однако между страхом и одержимостью есть явное различие: Вера выбиралась из своего колодца, и с каждой минутой это было все ощутимее. У меня на глазах она отреагировала панически, увидев Клаудию:
– Что… что это с ней?
– Она попыталась сделать маску, – объяснила я. – И думаю, что овладела сама собой.
– Это… это ужасно!
– Знаю. Не смотри на нее. Лучше помоги мне, пожалуйста, – вот этим нужно зажимать ему рану. – И я показала ей мокрый сверток из моей куртки.
Вера подошла и стала помогать. Я знала, что сама возможность быть хоть чем-то полезной немного ее успокоит. Мы посмотрели в глаза друг другу, и Вера разрыдалась:
– Клаудия хотела… хотела навредить тебе!.. А я ненавидела ее, но должна была подчиняться!
– Забудь об этом, – шепнула я.
– Я хотела остановиться! Но она настаивала, и мне пришлось…
– Хватит уже, Вера. Мы вместе, а это самое главное.
– Я ненавидела ее, Диана! Ненавидела ее! Нена…
Я понимала, чего она добивается: сочиняет нелепые оправдания, чтобы успокоить себя. Единственным реальным объяснением служит псином, но ее рациональный мозг не допускал, что наслаждение довело ее до такой крайности – играть против меня.
– Вера. – Я взяла ее лицо в ладони. – Посмотри на меня. Все уже кончилось, дорогая. Клаудия уже не опасна.
Как будто упоминание ее имени было сигналом – мы вновь посмотрели на нее. С того места, где мы находились, склонившись над Мигелем, она была видна со спины: худущие, голые до черных гольфов ноги, ягодицы вздымаются двумя холмиками мышц по обе стороны от перемычки трусиков, спина со вздыбленными лопатками, похожими на атрофировавшиеся крылья, поднятые руки. Напоминает статую балерины, одну из скульптур, воплощающих «боль человеческую» в парке «Нулевой зоны». Но теперь появилось что-то еще. Ее облик изменился.
Больше всего в глаза бросалась кожа: и спина, и ноги были словно покрыты мелкими блестками или чешуей, сверкавшей в луче света. Я догадалась, что это пот. Одинаковые, словно клоны, геометричес