Она опустила взгляд на его руку, руку, ужасно искусную в доставлении удовольствия, в которой сейчас была пара кремовых перчаток. Очень осторожно, не прикасаясь к нему, она вынула их из его рук.
— Спасибо. И спасибо тебе за урок в карете.
— Это был не чертов урок.
Она облизнула губы.
— Тогда то, что произошло в карете, было ошибкой. Было бы лучше, если бы наше взаимодействие ограничивалось только уроками.
Она не знала, как можно было описать то, что он стал еще более тихим, но, похоже, так оно и было.
— Я твердо верю в то, что нужно делать то, что лучше, — наконец сказал он без малейшего следа иронии. Сунув руку в карман, он достал сверток из коричневой бумаги и перевязанный бечевкой.
— Твой выигрыш.
Господи, она почти забыла об этом. Поскольку у нее не было с собой ридикюля, он предложил понести его за нее. Она взяла его и прижала к груди вместе с перчатками.
— Поскольку у меня теперь есть деньги, я оплачу платья и другие вещи, которые Бет шьет для меня.
— Ты не думаешь, что было бы разумнее отложить их на черный день?
— Сегодня был дождливый день (rainy day — букв. дождливый день, пер. черный день) В ответ на свою маленькую шутку она надеялась на короткую улыбку, или полуулыбку, или хотя бы изгиб его губ.
Кивнув, он протянул руку и провел указательным пальцем по ее подбородку. Ей следовало отступить назад и закрыть дверь. Вместо этого она погрузилась в глубину его взгляда, когда он проследил за движением пальца вдоль ее плоти. Его большой палец прикоснулся к ее подбородку, когда он наклонился к ее рту. В отличие от других, этот поцелуй был нежным, сладким, медленным, как распускающиеся первые весенние почки. Он передавал печаль, сожаление, извинения… Желание, тоску, нужду.
Когда он отстранился, то прижал большой палец к ее влажным губам.
— Я тут обнаружил, что больше учусь на своих ошибках, чем на своих успехах.
Оставив ее, борющуюся с желанием позвать его обратно, он прошел в свой кабинет в дальнем конце коридора и закрыл дверь с немного большей силой, чем обычно, и она задалась вопросом, собирается ли он провести там свое время, убивая кого-то на бумаге.
Глава 18
Его снова не было на завтраке. Предположительно, еще одна поздняя ночь, хотя она не приняла это объяснение. Скорее всего, он избегал ее или искушения с ее стороны.
К ее удивлению, ни одна из дам никогда не была в игорном доме. Они засыпали ее вопросами, в их глазах плясали искорки возбуждения, когда они уделяли ей пристальное внимание, пока она описывала обстановку, атмосферу, клиентов.
— Мы все должны взять выходной и пойти, — объявила Лили, ее голос был полон энтузиазма от потенциального озорства.
Было решено, что они сделают это вечером в День подарков.
В какой-то момент утром он незаметно выскользнул из резиденции. Чтобы “заняться кое-какими делами”, как сказала ей Джуэл.
Возможно, ему нужно было встретиться с торговцами, которые ждали груза, или один из его кораблей вернулся. Она хотела бы быть в доках, наблюдать за прибытием одного из его кораблей, прогуливаться по его палубе, стоять у штурвала рядом с ним. Было опасно представлять его рядом с собой, независимо от того, что она делала или куда ходила. Он не должен был участвовать в столь значительной части ее жизни. Он не должен был помешать ей уйти из этого дома, не оглядываясь назад, без дурных предчувствий.
Он не присоединился к ним за ужином.
Не было его и в библиотеке, когда она пришла в десять. Она налила себе шерри и ему стакан скотча. Но его напиток остался нетронутым.
Почему он не сказал ей, что его не будет этим вечером? Где, черт возьми, он был? Что он делал?
Возможно, он писал. Она, например, никогда не любила оставлять письмо незаконченным. Может быть, он чувствовал то же самое по поводу какой-то сцены в книге или главы.
Когда часы пробили одиннадцать, она подошла к его кабинету и постучала. Никакого ответа. Она открыла дверь. Никакого Бенедикта.
Должно быть, возникло какое-то срочное дело, требующее его безраздельного внимания. Конечно, он объяснится завтра.
Только на следующий день он тоже отсутствовал, не присоединившись к ним ни за одним из приемов пищи. Джуэл заверила ее, что он ночевал в резиденции, но утром уехал по каким-то делам.
Но в тот вечер он снова не присоединился к ней в библиотеке. Она начала подозревать, что он никогда не присоединится к ней, что он скрывается по какой-то причине, и причиной была она.
На следующее утро она была в библиотеке, когда услышала его тяжелые шаги на лестнице и звук закрывающейся двери в его кабинет. Но он не присоединился к ним за полуденной трапезой. Если его поведение в последние пару дней не было избеганием, она не знала, что это было. И ей это надоело.
Она не потрудилась постучать. Она просто открыла дверь в его кабинет и вошла.
Одетый только в рубашку и брюки, он стоял у окна, подняв руки, упершись ладонями по обе стороны от оконной рамы, напомнив ей позу заключенного, прикованного цепью к стене в темнице, которую она где-то видела на изображении.
Опустив одну руку, он оглянулся на нее, не поворачиваясь полностью.
— Меня нельзя беспокоить, когда я работаю, если только это не связано с огнем или кровью. Какой вариант подходит?
Что ж, он был в "хорошем" настроении, что ее вполне устраивало, потому что ее настроение было таким же.
— Какой работой ты занимаешься? Подпираешь стену?
С глубоким вздохом он повернулся к ней и махнул рукой в сторону своего стола.
— Я пытаюсь писать.
— Я думаю, что ты добился бы большего успеха, если бы макнул перо в чернильницу.
Его глаза потемнели от жара. Он закрыл их, через секундуоткрыл.
— Ты не понимаешь процесса. Чего ты хочешь?
Она подошла ближе, пока не оказалась на полпути между ним и дверью.
— Уроки, о которых мы догооврились, те, которые ты обещал.
Он не мог бы выглядеть более ошеломленным или раздраженным, даже если бы она его ударила.
— Кстати, об уроках, разве ты не должна сейчас учить дам?
— Я дала им выходной на вторую половину дня.
— Зачем ты, черт возьми, это сделала?
— Потому что я думаю, что ты избегаешь меня. Ты не присоединяешься к нам за едой, и вот уже два вечера ты не приходишь в библиотеку в условленное время для урока.
— У меня есть работа, которую нужно сделать.
— Я не думаю, что дело в этом.
Она боялась, что тут кроется нечто большее.
— Когда ты поцеловал меня, ты сказал, что это не был чертов урок. Ты сказал, что случившееся в карете той ночью тоже не урок. Я не думаю, что ты когда-либо собирался давать мне какие-либо уроки. Я думаю, именно по этой причине в твоем соглашении было указано, что ты заплатишь тысячу фунтов, если я решу, что ты не выполнил свою часть сделки. Ты планировал взять от меня только то, было нужно тебе, не давая мне того, что нужно мне.
— Это неправда.
— Тогда когда ты собираешься преподать мне настоящий урок?
Его руки сжались в кулаки, и она не хотела думать о силе, которую он мог высвободить. На его челюсти дрогнул мускул. Его глаза буквально тлели.
— Ты хочешь чертов урок?
— Это то, о чем мы договорились.
— Закрой и запри дверь.
Эти слова эффективно приглушили ее раздражение на него.
— Прошу прощения?
— Как и ты, Джуэл имеет обыкновение врываться без стука. Последнее, чего ты захочешь, — это чтобы нас прервали. Запри дверь.
Она облизнула губы.
— Ты собираешься дать мне урок сейчас?
Он не ответил словами, но ответ был очевиден в его напряженной сосредоточенности, и она задалась вопросом, смотрел ли он на нее так же в экипаже после того, как они покинули клуб Эйдена. Она бы вспыхнула, если бы видела его более ясно, знала, какой огонь способны разжечь эти глаза.
Дрожь предвкушения пробежала по ее телу. Тяжело сглотнув, она развернулась, стараясь успокоить свои шаги, пока шла к двери, закрыла ее и повернула ключ.
Когда она обернулась, то обнаружила, что он уже рядом. Как мог человек его габаритов и такой мускулистый двигаться так бесшумно? Но с самого начала его элегантность была несравненной, как у большого корабля, грациозно рассекающего воду.
Взяв ее тонкие запястья, он обхватил их обеими своими большими руками, поднял их над ее головой и крепко, но нежно прижал к двери. Она не чувствовала никакого дискомфорта, знала, что он не оставит после себя синяков.
— Ты помнишь тот день, когда ты впервые пришла ко мне и я сказал тебе ничего не давать слишком легко?
Он слегка наклонился, так что ей не пришлось слишком сильно запрокидывать голову, чтобы встретиться с ним взглядом. Она кивнула.
— Никогда ничего не давай слишком быстро. Заставь его хотеть. Заставь его умолять. Заставь его поверить, что если он не сможет заполучить тебя, он умрет.
— Как мне это сделать?
У нее перехватило дыхание, она едва слышала себя из-за прилива крови к ушам.
И снова он не произнес ни слова, но в его темных глазах она увидела ответ. Он собирался заставить ее хотеть, заставить ее умолять, заставить ее поверить, что она умрет, если не сможет заполучить его.
Было опасно водить пальцами по нежной коже под ее подбородком. Каждое прикосновение вызывало в нем желание. Делало труднее не умолять. Убеждало его, что он умрет, если не сможет заполучить ее.
Но он не мог заполучить ее.
С тех пор как Салли Грин попросила его защиты, под его опекой находилось две, может быть, три дюжины женщин. Ассортимент, который мог бы соперничать с кондитерской, когда дело касалось выбора. Поразительно красивые. Простые. Сладострастные. Стройные. Коренастые. Высокие. Низкие. Забавные. Добрые. Милые. Грубые.
Ни разу ни одна из них не искушала его. Он легко придерживался своего личного кодекса поведения. Они жили под его крышей. Они были ему недоступны. Он фактически построил стену между собой и ними, которую похоть не могла преодолеть или разрушить. Ему нравилось вовлекать их в разговоры, проводить время в их компании. Но каждое действие и момент были платоническими. Он мог обнять их в праздник, обнять их в горе.