Я скроила ему сердитую гримасу и повернулась к Холоду.
– Ладно, пусть так. Я не подхожу по меркам народа, который уже один раз потерял чашу. Но будь я хоть чистейшей крови, Таранис все равно не смирится с тем, что чаша у нас, даже ценой войны.
– Она права, – поддержал меня Рис. – Благие решат, что, вернув себе чашу, вернут и потерянные силы.
– По этой логике, – сказал Дойл, – если чаша будет у нас, силы вернутся к нам.
– Не думаю, – возразил Холод. – Ко мне не вернулись мои силы. Я обрел способности сидхе, которого когда-то звал своим повелителем. И не чаша мне их дала, а Мерри.
Рис обнял меня покрепче.
– Наша королева будет довольна, но Таранис придет в ярость.
– А если он предположит, что Мерри может сделать для него то же, что она сделала для Холода? – спросил Дойл.
Лицо Риса отразило полную панику, прежде чем он успел скрыть ее за привычной ухмылкой.
– Даже не знаю, что опасней: решит ли он использовать Мерри для поддержания своих гаснущих сил или сочтет, что с такими способностями она будет слишком сильной королевой.
– Соперницей, хочешь сказать? – уточнил Дойл.
Рис качнул головой.
– Нет, не соперницей. Даже если Мерри всех нас снабдит божественной силой, в схватке один на один ей это не поможет. Право вызова есть у всех благородных сидхе, а король по многим нашим законам расценивается наравне с другими дворянами. – Он посмотрел мне в глаза. – Я помню, что две твои руки власти – штука неприятная, но я видел, как дерется Таранис.
Он поцеловал меня в лоб и шепнул:
– Тебе не победить.
– В последний раз Таранис дрался на дуэли еще до заклятия Безымянного, – напомнил Дойл. – Кто знает, что он утратил и что сохранил?
Рис сердито глянул на Дойла.
– Она погибнет!
– Я не подталкиваю принцессу бросить вызов Королю Света и Иллюзий, Рис. Но я не намерен переоценивать его силы. Мы все многое утратили с последним заклятием. Просто кое-кому удается скрывать потери лучше, чем остальным.
– Может, ты прав, – сказал Рис, прижимая меня так крепко, словно боялся, что Дойл потащит меня на дуэль прямо сейчас, – может, я переоцениваю Тараниса с его двором. Но может, это ты их недооцениваешь.
– Не приписывай мне то, чего я не говорил. Благие опасны и очень сильны. Их двор сохранил больше магии, чем наш. В их большом зале еще растет великое древо, и оно покрыто листвой, хотя листва теперь цвета осени. Их сила осталась с ними. – Дойл покачал головой и сел за стол, положив подбородок на скрещенные руки, так что лицо оказалось вровень с чашей. – Мы не готовы заставить Тараниса заплатить за его преступления. Мэви не сможет свидетельствовать против него, потому что она – изгнанница; слово изгнанника не считается уликой против жителя волшебной страны. Свидетельство Букки-Ду о том, что Таранис участвовал в освобождении Безымянного, слишком легко повернуть против самого Букки.
– Как это? – не понял Никка.
– Ты же видел, во что превратился Букка. А ведь он был великим лордом – вождем корнийских сидхе, когда нас было еще так много, что мы разделялись на племена. Сейчас же он похож на уродливого карлика. Благие не поверят, что он тот, кем себя объявляет, а даже если поверят – против него обратят его собственные слова. Если он объявит о вине Тараниса, он признает и свою вину. Таранис может отрицать свое участие и велеть казнить Букку за то, в чем он признался. Преступник наказан, правосудие торжествует, а единственный свидетель участия Тараниса мертв. Тонкая работа.
– Очень на него похоже, – признал Рис.
– Но Букка – под охраной королевы, – возразил Никка. – Его сторожат неблагие.
– Да, – согласился Дойл. – Вот только слухи уже поползли, хоть королева никому из охранников не говорила, за какую вину Букка сидит под стражей.
– Что за слухи? – спросила я.
– Слухи о Безымянном и о том, кому было выгодно наслать его на Мэви Рид. Пока при дворах фейри дело только слухами и ограничивается, но о нападении сообщили все крупные средства массовой информации, а среди сидхе обоих дворов многие прислушиваются к людским новостям. – Он не отрывал глаз от чаши, будто она его гипнотизировала. – Почти все знают, что Таранис лично изгнал Мэви. Шепот уже пополз. Если б у него были в распоряжении какие-то другие способы убить ее на расстоянии, думаю, он бы не стал медлить. Может, Безымянное и нельзя связать непосредственно с Таранисом, но уж очень это мощная магия – и все знают, куда оно направилось, как только его выпустили.
– Сам страх Тараниса его и выдаст, – сказал Холод.
– Может быть, – согласился Дойл, – но обложенный волк опасней того, что гуляет на свободе. Я не хотел бы оказаться поблизости от Тараниса, когда он поймет, что у него не осталось выхода.
– Что возвращает нас к вопросу, зачем ему понадобилось меня лицезреть, – сказала я и высвободилась из надежных объятий двоих мужчин. Слишком много загадок, слишком много событий, чтобы объятия могли меня успокоить. Я поступала больно уж по-человечески, но мне просто не хотелось оставаться в чьих-то объятиях.
– Он утверждает, что хочет возобновить родственные отношения с новой наследницей неблагого трона, – ответил Дойл.
– И ты веришь ему не больше, чем я.
– Крупица правды в этом есть, иначе он солгал бы, а мы друг другу не лжем.
– Зато опускаем так много правды, что с тем же успехом могли бы и врать, – заметила я.
Шалфей залился золотым колокольчиком.
– Ах, принцесса и вправду знает свой народ!
– Мы твое молчание купили, – напомнил Дойл. – Так помолчи, если ничего полезного сказать не можешь. – Он угрюмо глянул на эльфа, выписывающего круги под потолком. – Помни, Шалфей, если Неблагой Двор падет, твоей судьбой станут распоряжаться благие, а им тебя любить не за что.
Шалфей приземлился на край стола, сложил крылья за спиной и уставился на Дойла снизу вверх – хотя сейчас, когда голова Дойла лежала на руках, их глаза были почти на одном уровне.
– Если Неблагой Двор падет, Мрак, то не феи-крошки пострадают первыми. Благие нас не любят, но и угрозы в нас не видят. А вас они развеют по ветру. Любого из нас могут прихлопнуть, как надоедливую муху, но нарочно нас преследовать не станут. Наш народ уцелеет. Скажут ли неблагие о себе то же самое?
– Так может случиться, – признал Дойл. – Но разве твоему народу хочется всего лишь уцелеть? Жизнь – лучше, чем ее противоположность, но жить только ради того, чтобы выжить, – довольно утомительно.
– Думаешь запутать меня своими умолчаниями и полуправдой?
– Думай что хочешь, человечек, но когда я говорю, что судьбы фей-крошек каждого двора связаны с судьбой их сидхе, я говорю только правду.
Они глядели друг на друга не мигая; Шалфей первым прервал поединок взглядов и вздохнул. Ну, я и не сомневалась, кто сдастся первым.
– Права принцесса, никому из сидхе верить нельзя.
Дойл слегка приподнялся и пожал плечами.
– Не стану спорить, это ко многим из нас относится. – Он посмотрел на меня через всю комнату. – Много бы я отдал за то, чтобы знать истинную цель приглашения Тараниса. Похоже, ее не знает никто. Его собственные придворные недоумевают, зачем ты ему понадобилась. Настолько понадобилась, что он затевает пир в честь смертной.
– Он – моя дядя, – напомнила я.
– И часто он относился к тебе как к племяннице? – съехидничал Дойл.
Я качнула головой.
– Он чуть не забил меня до смерти, когда я спросила, почему изгнали Мэви Рид. Ему на меня плевать.
– Почему бы это приглашение не послать подальше? – спросил Гален.
– Об этом мы уже говорили, Гален. Если отвергнуть приглашение, Таранис сочтет это оскорблением. Бывало, из-за таких вещей вспыхивали войны, сыпались проклятия и много еще чего.
– Мы уверены, что это приглашение – ловушка, и все же лезем прямо в нее. Что за дурость!
Я беспомощно взглянула на Дойла. Он предпринял еще одну попытку.
– Если мы прибудем ко двору по приглашению Тараниса, он будет связан с нами узами гостеприимства. Он не сможет ни вызвать кого-то из нас на поединок, ни причинить нам вред, ни позволить кому-то еще нас обидеть. За пределами его холма, его двора он вправе вызвать любого из нас – но только не когда мы гостим у него. Это закон слишком древний, чтобы его же придворные спустили Таранису с рук его нарушение.
– Тогда почему ты так озабочен числом стражей, которых Мерри разрешат взять с собой?
– Потому что я могу ошибаться.
Гален воздел руки к небесам.
– Полный бред.
– Таранису может хватить глупости попытаться причинить вред гостям. А двор его может быть развращен больше, чем мне представляется. Готовиться надо к тому, что может сделать твой враг, а не к тому, что он сделает на самом деле.
– Не надо мне цитат из учебников, Дойл. – Гален принялся мерить кухню шагами, словно ему нужно было девать куда-то хоть часть своего нервного возбуждения. – Мерри будет в опасности при Благом Дворе, я точно знаю!
– Ты не можешь знать точно, – возразил Дойл.
– Ладно, не знаю. Но чувствую!
– Все это чувствуют, Гален, – сказала я.
– Так зачем же тебе туда ехать?
– Чтобы выяснить, что нужно Таранису, – ответил Дойл, – самым безопасным способом.
– Если поехать к Благому Двору и предстать перед Королем Света и Иллюзий – это безопасно, то что тогда опасно?
Дойл не выдержал и подошел к бегающему по кухне Галену – попросту встал у него на пути, так что Галену пришлось остановиться. Они мерили друг друга взглядами, и я впервые ощутила между ними напряжение. Испытание силы воли, как случалось между Дойлом и Холодом, Дойлом и Рисом – но не Галеном.
– Не поехать к Благому Двору и не предстать перед Королем Света и Иллюзий. Отвергнутое приглашение даст ему повод вызвать Мерри на дуэль. Что-нибудь опаснее придумать можешь?
– Уже несколько веков, как дворцовый этикет не становился поводом для дуэли, – заметил Рис.
– Да, – сказал Дойл, не сводя глаз с Галена. Я впервые заметила, что Гален одного с ним роста, а в плечах даже чуточку шире. – Но это вполне приемлемый повод. Если Таранис хочет смерти Мерри, такой повод его устроит. Она не сможет просто отказаться от дуэли, не рискуя изгнанием. Аристократ сидхе, отказывающийся от поединка по каким бы то ни было причинам, считается трусом, а трусы не могут править сидхе.