– Что с тобой, Мерри?
– Позови Дойла, – прошептала я. Только это мне и удалось сказать, прежде чем Никка развернул меня к себе и поцеловал в сгиб шеи. И я утонула в благоухании свежевспаханной земли и густом аромате весенней зелени. Его губы пахли весенним дождем. Мои руки скользнули на его плечи и наткнулись на крылья – от чего я открыла глаза и прервала поцелуй, чтобы взглянуть за плечи Никки на их новый облик.
Когда крылья были лишь рисунком на спине Никки, детали различались с трудом. Сейчас же их ширь и яркие краски двумя куполами возвышались над плечами стража. Основной тон был бледно-бежевый, как светлая львиная шкура, а кончики верхних крыльев будто окунули в темно-розовую и красновато-лиловую краску. По краю крыльев шли фестоны из темных лиловых линий, перемежающихся с белыми и фиолетовыми, отороченные сбоку красновато-коричневым, словно на загар легла прядь темно-рыжих волос. Эта волнистая радужная полоса – лиловый, белый, фиолетовый и красно-коричневый – на нижних крыльях дублировалась, и бежевый фон по бокам от нее был золотистого оттенка. На верхних крыльях красовался "глазок" крупнее моей ладони, зеленовато-синий в центре, окаймленный черным, желтым (почти совпадавшим по тону с общим светлым фоном) и ярко-голубым кругами, и над этим ярким "глазом" лежал красно-фиолетовый штрих, словно задранная в удивлении бровь. Второй "глазок" – на нижних крыльях – был больше моей головы, походил на сияющее голубовато-зеленое озерко, и каждое кольцо красок в нем было обведено черной линией, словно нарочно подчеркивавшей цвета. Светло-желтое кольцо вокруг искрящегося голубовато-зеленого центра, потом мерцающая синяя линия и надо всем – изогнутая полоса красновато-лилового. Внешнее черное кольцо у больших "глазков" было крупнее, и этот густой черный бархат, окружавший великолепие красок, омывался розово-оранжевым морем. Зубчатая цветная полоса обтекала край нижних крыльев, как и на верхних: лиловый, белый, фиолетовый и красно-коричневый цвета соседствовали с ярко-розовым и оранжевым и уходили вместе в длинные изогнутые "хвосты", так что эти дополнительные украшения крыльев казались темными из-за густоты цветных линий.
Нижняя поверхность крыльев была словно приглушенная копия верхней, и только "глазки" сияли насквозь с той же ослепительной яркостью. Густые каштановые волоски словно шелковистым мехом прикрывали основания крыльев, так что не разглядеть было, где они отходят от спины Никки.
Никка целовал меня в щеку, но я не могла оторвать глаз от его крыльев. Когда он добрался до подбородка, а я так и не взглянула на него, он слегка куснул меня в шею. Я ахнула, но в лицо ему так и не посмотрела. Он выбрал местечко ниже на шее и укусил посильнее. Достаточно сильно, чтобы я зажмурилась, а когда я открыла глаза, передо мной было его лицо.
Лицо было то же, что и прежде, это был Никка, но все же совсем другой. В нем появилась какая-то одержимость, в глазах, на лице, на губах я читала вопрос. Я видела жажду в карих глазах. Пульс бешено забился. Меня напугало желание на лице стража. Не желание даже, потребность.
Он низко рыкнул.
– Я хочу впиться в тебя зубами. Я хочу кормиться тобой! – Он схватил меня за руки, сжал их до синяков, в глазах вспыхнул страх. – Что это со мной? Во что я превращаюсь?!
– Ты голоден? – Я слышала, как задаю вопрос, но не помнила, как он пришел мне в голову. Пульс замедлился, я была совершенно спокойна, умиротворена.
Никка мотнул головой.
– Нет, ни есть, ни пить я не хочу. – Он встряхнул меня, потом вроде опомнился. Я видела, как он пытается разжать хватку у меня на руках, но он так и не отпустил меня. – Я хочу тебя, Мерри, тебя.
– Хочешь секса?
– Да... Нет... – Он нахмурился, а потом завопил от отчаяния: – Я не знаю, чего я хочу!
Он ошарашенно на меня посмотрел:
– Я хочу тебя, но так, словно ты и пища, и питье, и любовница.
Я кивнула и положила руки ему на локти. Даже там кожа у него была мягкая. Была ли она такой нежной до того, как у него выросли крылья? Я не могла припомнить. Я вообще не могла припомнить Никку без крыльев. Словно он стал настоящим, только когда крылья вырвались у него из спины.
– Она – Богиня, – проговорил Дойл от порога. – Любой из нас жаждет прикосновения божества.
В глубине своего неестественного спокойствия я точно знала, что он прав.
– Я могу превратить его в то, чем желает его видеть Богиня. Сейчас, этой ночью.
– Но она – Богиня, а ты – смертная, и тебе нужно больше сна, чем ей, – возразил Дойл, скользя в комнату, словно обрывок самой тьмы. Он подошел к дальнему краю постели и после секундного колебания нагнулся. Он так и остался на коленях у кровати, но давление на меня, о котором я прежде и не подозревала, ослабело. Я смогла дышать, и пульс вернулся к бешеному ритму. Страх возник опять с выплеском адреналина, от которого у меня голова пошла кругом, но тут же исчез – так же быстро, как появился. Никка растерянно моргал.
– Что это было, вот сейчас? Что это было? – Он выпустил мои руки и осторожно попятился по постели, стараясь не повредить крылья.
Дойл не двинулся с места.
– Похоже, чаша обладает собственной волей.
– О чем ты? – спросила я.
– Она не завернута и лежит на боку.
Я перебралась на другую сторону и увидела, что он вытащил чашу из-под кровати, потянув за край шелковой наволочки, на которой она по-прежнему лежала, хоть уже и развернутая.
– Я ее завернула, Дойл. Даже если б она упала случайно, она не могла так аккуратненько развернуться, да еще и шелк разгладить.
Дойл посмотрел на меня, стоя на колене и держа уголок шелка двумя пальцами.
– Я уже сказал, Мерри, чаша имеет свою волю, но будь я на твоем месте, я убрал бы ее подальше от постели. Или ты будешь очень весело проводить каждую ночь, когда кто-то из нас будет с тобой.
Я вздрогнула:
– Да в чем дело, Дойл?
– Богиня решила вновь заняться нашими делами, насколько я понял.
– Расшифруй, пожалуйста.
Он посмотрел мне в глаза:
– Чаша вернулась, и в день ее возвращения милость ее пролилась на нас снова. Кромм Круах опять среди нас, как и Конхенн. Те из нас, что были богами, вернулись к прежней славе, и те, что богами не были, приобретают силы, о которых им и не мечталось.
– Богиня использует Мерри как посланника, – предположил Рис, но нахмурился и качнул головой: – Нет, скорее Мерри напоминает живую версию чаши. Она наполняется благодатью и проливает ее на нас.
– Я не имею отношения к тому, что сила вернулась к тебе, – буркнула я, положив руки на бедра.
Рис улыбнулся:
– Может, и так.
– Ты был в той комнате, – припомнил Дойл.
Я посмотрела на него и встряхнула головой:
– Нет, Дойл, с Мэви и Холодом совсем не то произошло, что с Рисом.
Дойл поднялся и провел руками по незастегнутым джинсам, словно пытался стереть с пальцев какое-то ощущение. Какое? Силы, магии, прикосновения шелка? Я едва не задала вопрос, но Шалфей меня перебил:
– Посмотри на мои глаза, Дойл, посмотри – вот что сделала наша прелестная Мерри!
Шалфей обежал кровать, чтобы дать Дойлу полюбоваться своими глазами.
– Рис мне сказал, что твои глаза теперь трехцветны. Крылья Шалфея чуть обвисли, словно от разочарования, что его сюрприз подпортили.
– Я теперь сидхе, Мрак, что ты на это скажешь?
Губы Дойла чуть искривила усмешка, какой я у него еще не видела. У кого-нибудь другого я бы эту усмешку назвала жестокой.
– А ты не пробовал еще уменьшаться?
– А что такого? – насторожился Шалфей.
Дойл пожал плечами, улыбка стала заметней.
– Ты пробовал сменить форму с тех пор, как изменились твои глаза? Просто ответь.
Шалфей замер, стоя между мной и Дойлом, и я увидела, как затрепетали его крылья, словно цветок на сильном ветру. Он вздрогнул еще раз и еще, а потом запрокинул голову и завыл. Без слов, без надежды – отчаянный, щемящий плач.
Я будто приросла к месту, пока не затихли последние отзвуки этого крика.
– Что случилось?! – Я потянулась к его плечу поверх крыла. Он отпрыгнул.
– Не тронь меня! – Он попятился к двери. За его спиной возник Холод, и Шалфей отпрянул и от него. Кажется, мы все его пугали.
– Что случилось? – снова спросила я.
– Для крылатых быть сидхе имеет свою цену, – бросил Дойл со злорадной ноткой. Я уже догадывалась, что у них вышла какая-то грызня, но я и не представляла, насколько она была злобной. В жизни не видела, чтобы Дойл опускался до подколок.
Шалфей ткнул пальцем в сидящего на кровати Никку:
– Он о крыльях не знает ничегошеньки! Он никогда не плыл над весенним лугом, не знал, как чист и медвян бывает ветер! – Он стукнул кулаком в голую грудь. – Но я знаю! Знаю!
– Я не понимаю, – сказала я. – Что такого страшного для Шалфея в том, что он стал сидхе?
– Ты украла у меня крылья, Мерри, – ответил он, и на лице появилось выражение такой невыносимой утраты, что я потянулась к нему. Мне надо было его обнять. Прикоснуться к нему. Попытаться стереть это выражение из его глаз.
Он выставил мне навстречу бледную желтую ладонь.
– Нет, довольно, Мерри. С меня на сегодня сидхе довольно.
Рис откашлялся, и Шалфей опять испуганно вскинулся – и обнаружил, что Рис стоит почти вплотную к нему, пройдя к зеркалу через всю комнату. Шалфей загнанно огляделся, словно ища выход из ловушки, в которую мы его поймали. Холод и правда перегораживал единственный выход, но Шалфей не был в ловушке. Во всяком случае, в том, что я называла ловушкой.
Шалфей опять указал на Никку:
– Знаешь, как мы звали бы его, если бы он с такими крыльями родился?
Все вокруг попытались состроить непроницаемые лица, хотя получилось в результате что угодно от сарказма до высокомерия. Рис сказал наконец:
– Я сдаюсь. Как вы звали бы Никку, если бы он родился с крыльями?
– Проклятым! – выплюнул Шалфей, словно слова грязнее в мире не было.
– Почему проклятым? – не могла понять я.
– У него есть крылья, а летать он не может! Он слишком тяжел, чтобы крылья ночного мотылька могли поднять его в воздух. – Шалфей стукнул себя по груди: – Как и я теперь слишком тяжел для моих.