— Я не готов судить кого-либо. Пути Господни неисповедимы. Может, они лучше меня готовы к тому, чтобы вести Его дело. Если так, я буду счастлив переложить на них свои обязанности.
— А если окажется, что они служат кесарю, а не Богу? — спросил Джо.
— Тогда придется с ними разбираться.
— Не запоздаешь ли ты?
— Ты входишь в состав комитета. И будешь знать об их планах.
Джо покачал головой.
— Я буду знать лишь то, что они сочтут нужным мне сказать. Я всего лишь ниггер Даниил в клетке с белыми львами.
— Выступив по национальному телевидению, ты уже не будешь просто ниггером. Я слышал, как ты читаешь проповедь. Они — нет. Ты положишь их на обе лопатки. Одна передача — и они будут мяукать у твоих ног.
— Не обольщайся, — мрачно возразил Джо. — Я знаю, как старик относится к ниггерам. Он терпит меня лишь потому, что я приношу деньги. А вот к эфиру он меня близко не подпустит.
Пастырь улыбнулся.
— Ты неправ. Он не сможет остановить тебя.
Джо скептически хмыкнул.
— Это еще почему?
— Ты же слышал, что я сказал им в конце заседания. Я собираюсь представить вас всех нашей телеаудитории в течение ближайших недель. Я, правда, не уточнил, что начну с тебя и аккурат в это воскресенье. Говорю об этом только тебе, и не скажу никому больше. Даже режиссеру передачи. То есть они ничего не узнают, пока ты не выйдешь в эфир.
Джо широко улыбнулся. Хлопнул себя по колену, расхохотался.
— Уж кому-кому, а мне-то следовало верить в тебя.
— Лучше верить в Бога, чем в слабых и глупых мужчин, — Пастырь поднялся, подошел к окну, выглянул наружу. Затем повернулся и посмотрел на Джо и Беверли. — Кроме того, мне надоела тайная война старика. Пора ему узнать, что теперь, принимая решение, я буду руководствоваться только Божьей выгодой, разумеется, как я ее понимаю. А если это ему не понравится, пусть в открытую и объявит об этом.
— Его голыми руками не возьмешь. Он будет сопротивляться. И ты, возможно, проиграешь.
Пастырь медленно кивнул.
— Я могу проиграть. Бог — никогда.
ГЛАВА 14
— Все кончено, — по тону Джейн чувствовалось, что решение принято и обжалованию не подлежит. — Я много думала о нас. Ничего не получится. Мне это абсолютно ясно.
Пастырь сидел на диване напротив нее.
— Ты же знаешь, какие у нас изменения. Теперь мы сможем проводить вместе больше времени. У меня осталась только одна передача в месяц.
Она долго смотрела на него, потом поднесла к губам бокал белого вина.
— Ты не понимаешь, Пастырь. Дело не только в этом. Наверное, я не гожусь в жены священнику. Я никогда не принимала ограничений, которых от меня требовали. В Черчленде я не чувствовала себя свободной. Мне казалось, что я живу в аквариуме. Делать нечего, только плавай взад-вперед.
— Не так уж там и плохо.
— Для тебя возможно. Ты с головой в работе. Куда-то ездишь, где-то бываешь. Люди обращают внимание на тебя, на твои дела. Я там лишняя. Мне ничего не остается, как сидеть дома и ждать, пока ты придешь и ляжешь спать.
Пастырь молчал.
— Я намерена купить здесь дом. Как только мы устроимся и дети начнут учиться, я пойду работать. Я знаю, что могу принести немало пользы. И не хочу, чтобы мои мозги превращались в желе.
— Ты будешь работать у отца? — спросил он.
— Нет. Мне надоели его попытки устраивать мою жизнь. Найти работу мне труда не составит. Специалист я хороший.
— Это точно.
Она вновь отпила вина.
— Я ему все это объяснила, и он не стал спорить. Лишь попросил меня об одном.
— О чем?
— Не подавать на развод. Сказал, что церкви сейчас нелегко и развод может причинить серьезные неприятности, — Джейн помолчала. — Ты того же мнения?
— Я не хочу развода, но по другой причине. Церковь достаточно сильна, и проблемы ее членов, священнослужителей или мирян, не приведут к ее гибели. Я не хочу развода, потому что не люблю признавать собственные неудачи.
— Но мы потерпели неудачу, — тяжело вздохнула Джейн. — Не создали семью, не получилось и совместной жизни. Мы зачали детей, жили в одном доме. Но настраивались на одну волну лишь когда трахались, накурившись «травки». В остальном мы жили в разных мирах. Твой мир не соприкасался с моим, в твоем мире меня не существовало.
Пастырь достал сигарету из пачки, что лежала на разделяющем их кофейном столике, закурил.
— Извини меня.
— Тебе не за что извиняться. Ты не лгал мне. Ты сразу посоветовал мне избавиться от ребенка. Именно я настояла на свадьбе. Ты никогда не говорил, что любишь меня, да и не чувствовала я твоей влюбленности.
Он молча курил.
— Наверное, я сглупила, — продолжала она. — А может, просто была слишком наивной. Я думала, что беременность — признак того, что мы любим друг друга, ибо иначе такого бы не случилось. Теперь я знаю, что это не так.
— Как дети? — спросил Пастырь.
— Отлично. Им здесь нравится. Даллас куда больше и интереснее Черчленда.
— Они спрашивают обо мне?
— Практически нет. Иногда, когда видят тебя на экране, показывают пальцем и говорят: «Это папа», — но не более того. О деде они спрашивают. Это и понятно, он проводил с ними куда больше времени.
Вновь он промолчал.
— Дети, что животные. Отношение к ним они чувствуют интуитивно. Реагируют на проявленную любовь, внимание.
Пастырь затушил окурок.
— Ты изложила свои аргументы. Полагаю, больше добавлять нечего.
— Изложила? А вот у меня полной уверенности нет. Я часто слушала твои проповеди. Ты постоянно твердил, что твой Бог — Бог требовательный, не дозволяющий, чтобы кто-то встал между Ним и тобой. А тебя не удивляет, что Иисус умер, ни разу не заявив о своей любви к женщине?
— Иисус заявлял о своей любви ко всему миру и всем людям в нем. Он умер, чтобы мы могли жить.
— С этим я не спорю. Но возможно ли, что Иисус отдал всем так много любви, что у него не осталось ее ни капли для одной отдельно взятой женщины?
— Если ты хочешь сказать, что я похож на Иисуса, то это полная чушь.
— Я хочу сказать не это, — возразила Джейн. — Я говорю, что ты отдал всю любовь, что была в тебе, во имя Христа, а любви, которую ты мог бы дать кому-либо от себя, не осталось. Ни от себя, ни для себя.
— Ты не можешь меня понять. Работы так много, а отпущенного времени — чуть.
— Ты не прав, Пастырь. Я тебя понимаю. Очень хорошо понимаю. Поэтому и ухожу. Я наконец осознала, что в своей работе ты должен быть полностью свободен. Личная жизнь для тебя — камень на шее.
— Получается, что я ужасный человек, — прошептал он. — Чудовищный эгоист.
— Ты совсем не такой, Пастырь, — покачала головой Джейн. — Просто ты стараешься для всех людей, потому что считаешь, что этого хочет от тебя Бог. Может, это и так. Но я не могу поверить, что Иисус в своем милосердии просит от тебя чего-то большего, нежели то, чтобы ты был самим собой.
Пастырь поднялся, посмотрел сверху вниз на Джейн, глубоко вздохнул.
— Я надеюсь, Джейн, — в голосе его звучала печаль, — что не дьявол говорит твоими устами, пытаясь отвратить меня от трудов во славу Господа.
Она не отвела глаз.
— А я надеюсь, Пастырь, что милосердный Иисус Христос позволит тебе увидеть, какой же ты есть на самом деле. Обычный человек. Такой же, как все мы. И тебе нет нужды изображать Бога на этой земле.
Пастырь стоял на платформе подъемника под сценой, слушая пение хора. Глаза его не отрывались от маленького экрана. Крупный план Черчленда — съемка с вертолета. Толпы людей, вливающиеся в церковь, быстро заполняемый зал, гигантский золоченый крест.
Хор сменил профессионально поставленный голос диктора. По экрану поплыли строчки произносимого им текста.
— Дамы и господа, Дом Господний церкви триумфа христианской Америки из Черчленда, штат Техас, и четыре тысячи девятьсот семьдесят объединенные с ним церкви Соединенных Штатов Америки рады пригласить вас на нашу еженедельную программу «Воскресное утро в Черчленде».
Диктор выдержал паузу, заполненную аплодисментами, а когда они смолкли, продолжил:
— Дамы и господа, ваш пастор доктор Эндрю Толбот!
Аплодисменты усилились, а из крошечного динамика, закрепленного за ухом Пастыря, послышался голос режиссера.
— Поехали, доктор Толбот.
Автоматически Пастырь кивнул.
Аплодисменты все еще гремели, когда платформа встала вровень с полом. Подождав секунду-другую, Пастырь поднял руки. Аплодисменты стихли.
— Братья и сестры, приветствую вас именем Спасителя нашего, Иисуса Христа. — Гром аплодисментов, которые он остановил взмахом руки. — Сегодня особый день для меня, и, надеюсь, он станет таким же для всех нас в Доме Господнем. Ибо с этого дня я более не одинок. Я нашел трех братьев, трех мудрых, добропорядочных мужей, чья вера в Господа нашего Иисуса Христа укрепит меня и нашу церковь, позволит нам еще лучше служить Господу.
— Это не сегодняшний сценарий, доктор Толбот, — заверещал из наушника голос режиссера. — Вы изменили ход передачи. Вывести сценарий на ваш монитор?
Пастырь нажал красную кнопку на кафедре, связывающую его с аппаратной.
— Нет, — прошептал он. — Внимательно следите за мной и как можно скорее реагируйте на мои команды. — Он отпустил кнопку и оглядел свою паству.
— Сегодня я хочу представить вам первого из этих мудрых мужей, которые теперь будут вместе со мной нести слово Божье с этой кафедры. Этого человека я знаю много лет, он был рядом со мной все те годы, пока мы создавали эту церковь. Он колесил со мной по всей стране, проповедуя учение Господа, в дождь, в снег, в жару. Человек, чья вера в Иисуса доказана не только словами, но и борьбой с силами зла, ибо ему достало храбрости взглянуть Сатане в лицо и не отступить. Человеку, которому более чем кому бы то ни было Дом Господний обязан созданием объединения церквей Дома Господнего, благодаря чему сотни и тысячи душ вновь обратились к нашему Господу и Спасителю Иисусу Христу. Человек, под руководством которого наша газета «Известия «Наибольшего меньшинства» привлекла всеобщее внимание к насущным нуждам членов нашей общины, чтобы помочь им выжить, одеть и накормить свои семьи, человек, под руководством которого наша газета борется с несправедливостями, творимыми людьми по наущению Сатаны, и учит нас следовать законам, о