–Да,– сказала Иззи, заставляя себя говорить со смехом.– Ситуация безнадежная. Не быть мне рядом с Генри. Пока, Эми.
Ну что ж, жалеть тут действительно не о чем. Она поступила правильно. Очень правильно.
–Так это правда, Либерман, что твой отец погиб в концлагере?– Задавший вопрос говорил очень уверенным тоном, лениво растягивая слова.
–Нет, неправда,– ответил Лукас.
–Но ведь его нет в живых. Мы не видели, чтобы он привозил тебя в школу.
–Его нет в живых.
–В таком случае…
Лукас молчал. Допрос проводили двое мальчишек. Тот, что поменьше ростом, Форрестер, сидел возле камина, у него за спиной. Он наградил Лукаса пинком в зад.
–Отвечай, маленький выскочка, когда с тобой разговаривают. Слышишь, еврейская морда?
–Я ответил,– ровным голосом произнес Лукас.
–Нет, не ответил. Мы хотим знать, как он умер.
–А зачем вам это знать? Вас это совершенно не касается.
–Очень даже касается, еврейчик,– возразил второй мальчишка. Его фамилия была Армитидж. Он стоял на фоне залитого солнцем окна. Солнце мешало четко видеть его лицо, и это нервировало Лукаса.– Мы хотим знать, не был ли он предателем. А вдруг он сотрудничал с нацистами?
–Мой отец не сотрудничал с нацистами.
–Если он не погиб в концлагере, что с ним случилось? Почему нацисты его не трогали? Сдается нам, он с ними снюхался.
–К вам это не имеет никакого отношения,– упрямо заявил Лукас.
–Ошибаешься, имеет. Мы не хотим, чтобы нам прислуживал сынок грязного нацистского пособника. Давай выкладывай.
–Нет.
Лукас хорошо помнил, как мать рассказывала про гибель отца. Помнил скромную поминальную службу в эшингемской часовне и обещание всегда помнить, каким храбрым был его отец.
–Нацист!– крикнул Форрестер.– Нацистский ублюдок!
–Заткнись!– не выдержал Лукас.– Заткнись! Заткнись!
–Послушай, еврейчик, чего ты так разнервничался?– спросил Армитидж.– Мы просто хотим знать.
–Хорошо, я вам расскажу.
Лукас встал со стула, на котором сидел, поддерживая огонь в камине, и медленно повернулся к Армитиджу. У него возникло странное ощущение, что он смотрит кадры замедленной киносъемки.
–Моего отца застрелили нацисты. Не в концлагере. На парижской улице. Несколько лет он прятался, но однажды утром нацисты проводили облаву и его нашли.
–Ого! Продолжай, еврейчик. Очень интересно. Урок истории. Еврейской истории.
Лукасу казалось, что он находится в конце очень длинного, ярко освещенного туннеля. Он сосредоточился на ухмыляющейся физиономии Армитиджа.
–В дверях дома стояла маленькая девочка. Она была слишком мала, чтобы понимать происходящее. Немцы схватили ее родителей. Девочка уже собиралась броситься к грузовику, куда погрузили ее отца и мать. Мой отец решил ее спасти и спрятать в кузове другого грузовика. Но девочка испугалась и закричала. Нацисты обернулись, и один из них застрелил моего отца на месте. Вот так он погиб. Ну что, теперь понятно? Этого вам достаточно?
–Вполне понятно.– Армитидж приблизился к Лукасу.– Если, конечно, это правда.– Голубые глаза насмешливо и зло смотрели на Лукаса.– Очень занимательная история, Либерман. Про отца-героя. Еврейского героя. Вот только плохо верится. Кажется, среди евреев были герои. Но совсем мало. Большинство лизало нацистам пятки.
Раскаленный шар в голове Лукаса вдруг взорвался, и оттуда хлынул поток жестокой, неистовой силы. Лукас схватил Армитиджа за горло и дважды ударил по лицу. Тот с воплем попятился назад. Форрестер ногой въехал Лукасу по ягодицам, заставив вскрикнуть от боли. Подскочивший Армитидж ударил его в челюсть, нанеся два удара подряд.
–Это что еще такое?! Что за побоище! Либерман, Армитидж, я вас спрашиваю.
–Сэр, он первым меня ударил,– пожаловался Армитидж, вытирая рукой окровавленный нос.
–Форрестер, отпусти Либермана! Отпусти немедленно!
–Сэр, я лишь пытался спасти Армитиджа. Сэр, этот Либерман совсем взбесился.
–И отчего же он взбесился? Надеюсь, ты меня просветишь?
–Я не знаю, сэр. Он почему-то сильно расстроился. Он говорил о своем отце, как тот умер. Возможно, сэр, он решил, что мы с недостаточным сочувствием отнеслись к его рассказу. Но мы ему очень сочувствовали, сэр. Это и впрямь трагическая история.
–Понятно, Форрестер. Либерман, иди умойся, а потом сообщи о случившемся своему воспитателю. А от вас двоих я хочу услышать дополнительные подробности.
Час спустя Лукас готовил уроки, сидя в изоляторе, куда его поместили на два часа. Воспитатель сказал, что сочувствует его семейной трагедии, но она никак не оправдывает проявленной жестокости. Репутация Лукаса – замкнутого, агрессивно настроенного и к сверстникам, и к взрослым – играла против него. За Лукаса никто не вступился. Все считали, что он отвратительно себя ведет и в штыки встречает любые попытки сделать его частью школьного сообщества.
–Либерман, твой отец погиб при очень трагических обстоятельствах. Этого никто не отрицает,– говорил Лукасу воспитатель, сурово глядя на него.– Но это случилось не у тебя на глазах. К тому же ты тогда был совсем мал и вряд ли что-нибудь запомнил. И я сомневаюсь, что Армитидж и Форрестер сознательно избрали такую тему, чтобы поиздеваться над тобой. Твой отец показал себя героем. Едва ли у ребят язык повернулся сказать тебе что-то обидное. Думаю, ты излишне эмоционально отреагировал на их слова. Смею тебя уверить, их обоих серьезно наказали. Мы не попустительствуем разного рода стычкам и издевательствам.
Лукас молчал, стискивал кулаки и пытался сосредоточиться на двух источниках боли – в челюсти и под глазом. Боль была сильной, но переносилась легче, чем необходимость выслушивать лживую болтовню воспитателя.
–Ты можешь что-нибудь добавить в свое оправдание?
Молчание.
–Либерман, я тебя спрашиваю.
–Нет.
–У нас принято говорить: «Нет, сэр».
–Нет, сэр.
Ночью Лукас заперся в туалетной кабинке и плакал как маленький. Его горе было искренним. Это почувствовали даже те, кто привык издеваться над ним. Ему не мешали… Когда утром Лукас проснулся после нескольких часов тяжелого сна, челюсть по-прежнему саднила, а в голове ощущалась пульсирующая боль. Он принял решение, отступать от которого не собирался.
–Иззи, ты, случайно, не заболела?
–С чего ты взяла? Я совершенно здорова.
Она улыбнулась Нони. Разговор происходил в доме на Монпелье-стрит. Встречались они часто. Нони оканчивала школу и просила Иззи подтянуть ее по математике, чтобы не портить аттестат. Иззи, которой математика всегда давалась на удивление легко, охотно согласилась. После занятий они обычно ужинали, а потом болтали на разные темы, далекие от математики. Иногда к ним присоединялась Адель, иногда Джорди, но вместе за стол супруги Макколл садились все реже и реже.
–А я смотрю на тебя. Сидишь какая-то отрешенная.
–Это я о работе думала. У нас там проблемы.
–Какие? Расскажи.
–Обычные проблемы, которые возникают на любой работе. Ты все равно не поймешь.
–Я что, глупая?– обиделась Нони.
–Я так не говорила. Просто ты не работаешь в издательстве.
Голос Иззи звучал непривычно резко. Нони вздохнула. И эта тоже не в духе. У взрослых – сплошные проблемы. Только жизнь себе портят, и ей заодно.
–Изабелла, у тебя ничего не случилось?
–Папа, с чего ты взял, что у меня что-то случилось? Все как обычно.
–Ты какая-то тихая.
–А я всегда тихая. У меня все нормально. Просто устала.
–Может, эта работа слишком для тебя трудная? Потому что я…
–Нет, папа. Совсем не трудная. Давай поговорим о чем-нибудь другом, хорошо?
–Себастьян говорит, ты сильно устаешь.
–Кит, он преувеличивает. Я прекрасно себя чувствую.
–Судя по голосу, я бы этого не сказал. Ты как будто мешки весь день таскала.
–Со мной все в порядке. Перестань волноваться по пустякам и дай мне отдохнуть. Если я устала, то никакие твои слова не помогут.
–Иззи, Генри и Кларисса определились с днем свадьбы. Она хочет, чтобы мы все были подружками невесты. Правда, здорово?
–Что? А, да, очень здорово.
–Ты какая-то угрюмая.
–Эми, я сейчас вплотную занимаюсь своей работой. Это понятно?
–Извини.
Большие темные глаза Лукаса были устремлены на мать.
–Если ты снова заставишь меня туда вернуться, я покончу с собой. Это не шутка. Я знаю, такие случаи были.
–Дорогой, это наверняка обычные детские страшилки.
–Нет, мама. Брат одного мальчика из школы Святого Якова покончил с собой. Повесился у себя в комнате. И я сделаю то же самое.
–Лукас, не говори чепухи. Ты, конечно же, не покончишь с собой. Лучше расскажи, что там у тебя опять случилось. А потом…
–Я больше не хочу говорить о той школе. Мне там невыносимо. И если ты заставишь меня туда вернуться, я покончу с собой. Лучше быть мертвым.
–Лукас…
–Мама, не надо слов. Я тебя предупредил.
–Джорди, нам придется оставить его дома. Он в ужасном состоянии. Говорит, что иначе покончит с собой.
–Мелодраматическая чушь!– отмахнулся Джорди.– Я говорил то же самое, когда меня отправляли в школу. На самом деле это было просто способом выклянчить деньги на сласти.
–Джорди!– Лицо Адели было мертвенно-бледным.– Ушам своим не верю. Как ты можешь такое говорить? Ты пытаешься обратить страдания Лукаса в шутку. А я ему верю. Меня очень настораживает его вид.
–Уж если ты об этом заговорила, то меня давно настораживает его вид.
–Не преуменьшай того, через что ему пришлось пройти.
–А через что нам с тобой пришлось пройти? И раньше, когда он жил дома, и сейчас. Он говорит глупости, а ты веришь. Не покончит он с собой. Те, кто грозятся это сделать, никогда не делают. Это просто способ привлечь к себе внимание. Крик о помощи и…