алась о том, что Пупсик могла бы жить припеваючи. Нормально. По крайней мере. При этой мысли усталость навалилась еще сильнее. Во время разговора Хелена раздумывала, что было бы с ней, если бы у нее забрали Барбару или Катарину. Ужасно. Как только Пупсик могла согласиться. Хелена подумала, что без девочек не смогла бы жить. Ехала домой. Сжимала губы так, что стало больно. Ощущала собственную беспомощность. Шторнтберг вновь объяснил ей, как устроена жизнь. И кто побеждает. В этом мире. Хелена испугалась. Видела, как Софи уходит, держась за руку Шторнтберга.
Хелена лежала на кровати. Сквозь щель в гардинах падали косые лучи солнца. В квартире — полная тишина. Даже холодильник не гудит. Девочки ушли с бабушкой в парк. С улицы — ни звука. Покой субботнего вечера. Хелена лежала на правом боку. Положив под голову правую руку. Левая лежала перед ней на одеяле. Она глядела на секундную стрелку своих часиков. С каждой секундой вероятность росла. Ведь когда-нибудь он должен позвонить. Он ведь говорил. Обещал. Хелена лежала и смотрела на часы. Чувствовала себя свободной. Не задыхалась, как обычно. Когда думала о Хенрике. Ни камня в груди. Ни боли в желудке. Руки и ноги не немеют. И затылок не ломит. Как будто тело существует лишь для того, чтобы смотреть на часы. Как проходит время. Она любила его. В эти минуты. Тут уж ничего не поделаешь, думала Хелена. Снова проснулась. На улице тормозили машины. Хлопали дверцы. Мужские голоса кричали что-то о "победе" и "реванше". Наверное, сыновья соседей напротив. Хелена частенько видела, как они выходят из дома с теннисными сумками. Она проспала четверть часа. Покоя — как не бывало. Хелена смотрела на солнечные лучи. Как танцуют пылинки. Спокойно и невозмутимо. Хенрик не позвонит. Никогда. Наверное. Она одна. Как всегда. И никто из них не считает нужным сказать ей об этом. Сообщить. Ей давали это понять, не звоня. Чтобы сама сообразила. Грегор тоже не говорил ей, в чем дело. Только все больше злился. На нее. Злился. Разве она ничего не замечает, орал он. Ей нужно письменное подтверждение? Хелене хватило бы просто знать, где сейчас Хенрик. Где он пребывает. Существует. И тут все навалилось. Камень в груди. Боль в желудке. Ломота в затылке. Одышка. Головная боль. Хелена лежала на кровати. Часы — перед глазами. Солнечные лучи стали еще более косыми.
Хелена направлялась от "Бройнерхофа" в сторону Нового рынка. Весь день собиралась гроза. Как раз, когда она переходила Доротеергассе, начался ливень. Полило как из ведра. Улицы тотчас опустели. Хелена оставила машину у Альбертины. Она перебегала от одного входа в магазин до другого. На ней были серые лодочки. Те, что подходят к серому льняному костюму. Они будут испорчены. Хелена поспешила вниз по Планкенгассе. У автобусной остановки затормозил красный "порше". Водитель перегнулся и открыл дверцу. Хелена плюхнулась на сиденье. Лицо мокрое, с волос капает. Хелена рассмеялась. Мужчина сразу тронулся. Улыбнулся. Спросил, куда ей. Хелена все смеялась. Она не знала его. Когда садилась, на минуту показалось, что они знакомы. Ей показалось забавным так вот просто сесть в машину к незнакомому человеку. Он и заговорил с ней так, словно они постоянно встречались. "Вернер Черни", — сказал он. Ведь когда такой дождь, можно не ждать, пока тебя представит гувернантка. Да, Хелена тоже так полагала. Все еще смеясь. Разумеется. Хелена представилась. Они заговорили о погоде. Вот так потоп, такое бывает раз в жизни. Отчего так, спросила Хелена. Мужчина искоса поглядывал на нее. Ему нужно на Шпиттелауэрплац. Это около вокзала Франца Иосифа. Там он живет. Ей это подходит. Пусть он высадит ее у стоянки такси. Не довезти ли ее до дому, спросил Черни. Нет. Нет. Хелене не хотелось, чтобы ее видели в такой машине. И не нужно ему знать ее адрес. Не то придется пригласить его выпить. В благодарность за спасение. Они говорили о погоде. Ливень не кончался. Повсюду — потоки. Вдоль улиц неслись ручьи. Дождь стеной окружил машину. Больше никто не ехал. Черни двигался медленно и осторожно. По стеклу метались дворники. Лишь на мгновение было что-то видно. Потом стекло тут же заливало. Они ехали вниз по Больцмангассе. Мимо американского посольства. Черни повернул направо на Альзербахштрассе. Мимо вокзала. Потом налево. Направо мимо вокзала. Справа от вокзала высокие жилые дома окружали площадь. В середине — старые платаны. Черни сказал, вот они и приехали. Ей лучше зайти. Не повредит стаканчик чего-нибудь. А такси он не видел. Верно, Хелена тоже не видела. Они побежали к двери. Хелена тут же снова промокла. На туфли и глядеть не хотелось. Им конец. Черни открыл входную дверь. Они вошли в великолепный вестибюль прошлого века. Пестрые витражи. Золотые лампы. Мрамор. В квартире Черни первым делом принес полотенца. И попросил Хелену снять туфли. Она скинула лодочки. Оставила их в прихожей. Хелена обернула голову полотенцем. Последовала за Черни в комнату. Большая комната. Огромные окна выходят на площадь. На деревья. "Как у меня дома", — сказала Хелена. "Чего тебе налить?" — спросил Черни. Хелена села на диван. "Хереса. У тебя есть?" Хелена глядела на свои ноги. Почему она говорит этому мужчине "ты". Не хотелось поднимать глаза. Она злилась на себя. Как ее сюда занесло? Хелену охватило отчаяние. Оно усиливалось с каждым взглядом на окружающую обстановку. В комнате царил Дональд Дак. Светильники в виде Дональда Дака, балансирующего на клюве лампочкой. Вазы в виде Дональда Дака. Из Дональдовых голов торчат искусственные цветы. Розовые и абрикосовые. На пепельницах нарисован Дональд Дак. Вышит на подушках. Сплоченными рядами Дональды носятся по гардинам. Дональд держит стеклянную крышку стола. По всем четырем углам. Справа и слева от дверей стоят Дональды с подносами. На полу — большой персидский ковер. Хелена поставила рюмку под нос одному из Дональдов. Черни расхаживал по комнате. Со стаканом в руке. Не смотрел на нее. Оба молчали. Хелена подошла к окну. Дождь не кончался. Ливень перешел в сильный обложной дождь. Створка окна открыта. Пахнет свежестью. Дождь шуршит в листьях. "Ты не присядешь?" Черни стоял у Хелены за спиной. Она чувствовала его дыхание. Затылком. Волосы она закрутила полотенцем. Черни был такого же роста, как она. В туфлях она была бы выше. "Ах, нет", — молвила Хелена. Хрипло. Рассердилась на себя. Откашлялась. Прочистила горло. Слышала собственное дыхание. Громкое. Пыхтящее. Ей казалось, будто что-то давит на нее. Просто топит. Прочь из этой квартиры. Неловкость все росла. "Ты ведь тоже хочешь. Сознайся. Это так просто". Хелена колебалась. Минуту. Вот так прямо сейчас, с этим мужчиной? А потом больше никогда не видеть его? После этого? Хелена оглянулась. Ей пора, сказала она. Сейчас же. Сию минуту. Да. Немедленно. Черни повернул ее к себе. Хотел поцеловать. Успел почистить зубы, пока ходил за хересом. От него пахло зубной пастой. Хелена оттолкнула его. Наклонилась и размотала с головы полотенце. Протянула полотенце Черни. Пробормотала: "Большое спасибо". Он взял полотенце. Сложил его. Он ничего не понимает. Она ведь пришла? Или? Он же ее не заставлял. Или? "Мне очень жаль", — сказала Хелена. Пошла. Сунула ноги в мокрые туфли и направилась к выходу. Сбежала по лестнице. Черни крикнул ей вслед: "Идиотка!" И еще что-то. Хелена не слышала. Побежала под дождем по улице. Снова рассмеялась. Добежала до стоянки такси рядом с вокзалом. Пришлось долго ждать. Хелена поехала домой. Дома залезла в горячую ванну. Свою машину она забрала на следующее утро.
Хелена пошла на лекцию. В магазине встретила однокашницу, и они забежали к "Майнлю", выпили кофе. Хелена расспрашивала ее, что происходит. В интеллектуальной сфере. Она нигде не бывает. Хелена и не узнала бы ее. Та поздоровалась первой. И имени ее Хелена тоже не помнила. Поэтому разговаривала с ней особенно долго. Тогда-то она и услышала про лекцию. На которую собирались все. Лектор — некто Фабиан Андингер. То, что он читает о Томасе Бернхарде — это что-то. Просто последний крик. Томас Бернхард Хелене никогда не нравился. А два года назад она перестала читать. Последние два года книги в руки не брала. Забыла уже, как это делается. Хелена сказала фрау Шпрехер, что сходит за канцелярскими принадлежностями, и поехала в университет. Лекция была в сорок первой аудитории. В главном здании. Хелена шла по указателям. Чувствовала себя чужой. Лекция началась в одиннадцать. Хелена рассчитывала, что лекция начнется позже. И опоздала. Вошла. Лектор уже говорил. Пришлось пробираться мимо него. Все места у проходов заняты. Пришлось просить пропустить ее. Студент неохотно встал. Хелена устроилась почти в середине второго ряда. Лектор стоял перед ней. Лет сорока. Темные волосы с седыми прядями. Стройный. Пиджак он положил на кафедру. Остался в рубашке с галстуком. Когда он особенно энергично разъяснял что-нибудь, галстук подпрыгивал и качался. Казалось, он предпочитает приглушенные цвета. Серовато-розовая рубашка. Серо-зеленые брюки. Коричневый ремень. В рисунке галстука все эти цвета перемешаны. Черные сандалеты и черные носки. Он рассказывал о несостоятельности художника относительно аполлонического идеала. О позиции арбитра, занимаемой различными рассказчиками от первого лица. Как в начале произведения эти рассказчики судят сами себя. Пока в конце не осуждают прочих на смерть. Из-за этой самой несостоятельности по отношению к идеалу. Что Ауэрсбергер был вынужден покончить с собой, поскольку он неудавшийся художник. Как повествователь чувствует, что над ним совершают насилие. Как он этим упивается. И лишь позже осознает, что происходит в действительности. Слишком поздно. Когда ничего не изменить. Как сексуальность в текстах оказывается подспудной, зашифрованной на стадии полового созревания. Что все тексты — тексты безумия. И как в "Рубке леса" живут виновные. Разжирев. Как просчитались жертвы. Потому они и жертвы. Как боятся женщин. Избегают. Ненавидят. Как они выступают в образе фаллически наказующей матери. Или же страдающей депрессиями. Но всегда соотнесены с мужчиной. Как женщину желают и проклинают. Хелена слушала. Все вокруг записывали. Студентка перед ней писала красным фломастером на нелинованной бумаге. Хелена читала, что она пишет. Ауэрсбергер = Ламперсбергер. Читала она. И "жирный". И "музыканты — последователи Веберна". "Гомосексуальность" подчеркнута. Студентка писала крупно. Выворачивая кисть. Когда лектор смотрел в сторону или зачитывал цитату из книги, она доставала из сумочки зеркальце и поправляла волосы. Она сняла куртку. Потом пуловер. Сидела в майке на тонких бретелях. Хелена гляд