ела на нее. Определенно, студентка заняла это место прямо у ног лектора сразу же после предыдущей лекции. Ждала под дверью. Рядом с ней сидели две женщины зрелого возраста. У одной — диктофон. Она то и дело проверяла, идет ли запись. Женщины писали в тетрадках с пестрыми обложками. Когда лектор сообщил, что Бернхард мстит женскому началу, изображая, как женщины делаются старыми и отталкивающими, как их, жирных и обрюзгших, бросают ради молодых, ради красивых, обе посмотрели друг на друга. Обе они были изящными. Элегантными. Тогда женщины уже не опасны, продолжал лектор. Только красота. Только женская красота представляет опасность. Лектор говорил плавно и напористо. Захваченный темой. Этого Хелена и боялась. Она даже знала об этом заранее. Все это ее больше не интересует. Ей больше не интересны выкрутасы писателей. Хелена слушала лекцию, дивясь обилию мыслей. Соображений. Ей стало грустно. Она так долго этим занималась. Отдавалась этому. Тому, что думали другие. И. Ведь попытка лектора раскрыть биографию посредством творчества не увенчалась успехом. Хелене все казалось, что книжками Бернхарда ее хотят наказать за что-то, что она потом будет обязана совершить. В качестве задания. По этой литературе. Его книги она всегда понимала как выпад. Личный. Не против системы. Против нее самой. Будучи женщиной, она и так не могла найти своего места. Или не хотела. Можно злорадно следить за крахом мужчин. Которые потом увлекают за собой в пропасть и женщин. Которые могли просто жить. Она чувствовала, что есть в этом некий потаенный напористый фашизм. Тайная зависть к тем, кто может позволить себе фашизм открытый. И глубокое презрение к людям. А может, и это тоже ловушка. В конце концов, изображать человека — господина жизни стало уже нельзя. Стало быть, изображалась противоположность. Неудачники. А виноваты в этом женщины. Во всем. А теперь и этого нет. Ни у кого нет детей. Персонажей избавляют от взросления. Вечные дети, полные укоризны. Оглядывающиеся на злых родителей-фашистов. От которых они взяли все. Все конечны. Без продолжения. Загнаны в прошлое. Хелена сидела. Слушала. Смотрела. Отдавалась своим мыслям. И надеялась, что обсуждения не последует. Хотелось выйти. Но обсуждение последовало. Зрелая дама, та, что с диктофоном, сказала, что такого от человека требовать нельзя. Высшего. Это было бы несправедливо. Хелена глядела на свою сумочку, лежащую на столе. Кому-то снова понадобились исключения. Дама возмутилась. Это несправедливо, повторила она. Хоп, подумала Хелена, снова все в дураках. И поздравила господина Бернхарда. Женщина сердилась на автора. Следовательно, провокация удалась. Писатель и мужчина опять торжествовал. Конечно. Но ее не устраивала жестокость его принципов. Ведь не все же так ужасно! Хотя спокон веку это именно так. И, желая отдать этому мужчине должное, она освободилась от его принципов. Назвав их несправедливостью. Бесчеловечностью. Но если бы ей понять. И свою роль тоже. Она бы сняла с мизинца печатку и выбросила. И бриллиантовое кольцо туда же. И повесилась бы на своем шарфе. Так что пусть лучше не понимает, думала Хелена. А как, должно быть, нелегко быть мужчине изнасилованным. Употребленным. Женщин-то жизнь тренирует. А что остается женщине? Дети. При неумолимости вторгающейся во все реальности это тоже свобода. Женщина продолжала разговор с лектором. Смотрела на него снизу вверх. Он сказал: "Не будем попрекать автора его героями!" Студентка сидела, покручивая локон. Улыбалась лектору. Хелена спросила себя, относилась ли она к кому-нибудь с таким обожанием. Надеялась, что — нет. Заставила сидевшего рядом студента встать и пропустить ее. Хелена ушла первой. Последние станут первыми, подумала она.
Хелена купила гамбургеры в «Макдоналдсе» на Шварценбергплац. И кока-колу в киоске у трамвайной остановки. Девочки были в полном восторге. Ей нужно почаще ходить на лекции. Набросились на макдоналдсовские упаковки. Поливали кетчупом жареную картошку. Открывали банки с колой. Хелена пила кофе. Есть не хотелось. С почтой пришло извещение о заказном письме. Еще одно письмо из банка. Наверное. Еще пришло письмо от адвоката. Доктора Рональда Копривы. Он учился с Грегором в школе. Никогда Хелене не нравился. Один из тех низкорослых толстяков, что вечно делают намеки. На собственное величие. И все в таком духе. Его жена, бывшая намного моложе, Хелене нравилась. Грегор обратился к нему. Конечно. Она держала письмо в руке. Не могла его распечатать. Но придется. За нее этого никто не сделает. Хелена сидела у девочек. Они делали уроки. Потом. Да. Барбаре можно к Нине. Но только когда все будет сделано. А Катарина? Дома останется? Да? Да, можно сходить за новыми красками. Но не очень долго. На Деблингер Хауптштрассе. Хелена дала деньги. Если что-нибудь случится — бабушка дома. А она позвонит. До скорого. Хелена обняла дочек и поехала.
Хелена ехала на Хеенштрассе. Письмо адвоката лежало рядом с ней на сиденье. Она выехала на Кроттенбахштрассе. Потом — на Агнесгассе. Проехала Зиверинг и вверх, в лес. Осторожно поворачивала. Ехала не быстро. На Хеенштрассе повернула налево. Остановилась под Кобенцлем. Оставила машину у обочины. Вышла. Перед ней — вся Вена. Направо и налево — Дунай. К центру города домов все больше. Два темных кубика Центральной городской больницы. Хелена глядела вдаль. Палило солнце. Ей было страшно. В горле пересохло. Она знала, что будет в письме. Что там написано. Что ей придется прочесть. Она надеялась. Нужно признаться, что надеялась. До тех пор, пока не нашла письмо в прихожей, все надеялась. Не было никаких причин для надежды. Наоборот. Теперь. Стоя над Веной, она поняла, как глупо это было. Жалко. Если бы не дети, она бросила бы письмо в урну на обочине. И ушла. И больше никогда не давала бы о себе знать. Исчезла. Словно ее никогда и не было. Она и дальше могла бы любить Грегора. Кто бы помешал. Он не знал бы. Она могла бы делать что захочет. Но так. Стоя на солнцепеке, глядя в сторону Венгрии, Хелена страстно желала, чтобы Грегор умер. И конец всему. Никаких споров. Конец. Хелена вернулась к машине. Взяла письмо. Секунду держала его в руках. Подумала, что с удовольствием разорвала бы его. От злости. Села в машину. В духоту. Вскрыла письмо. Все было как она и ожидала. Она ничего не получит. Минимальные алименты. Дети остаются с ней. Грегор даже не собирался дальше участвовать в их воспитании. Она может и дальше занимать квартиру. Пока дети не достигнут восемнадцати лет. С этого момента ей придется платить Грегору за квартиру. А те, кто будет проживать в квартире до наступления указанного срока, должны платить за проживание немедленно. Квартировладельцу. То есть Грегору. Хелена представляла себе, как Грегор говорил с Копривой. Об этом. Она убила бы его. Или переехала. Машиной. И еще раз, задним ходом. Представила себе, как колеса подпрыгивают на его жирном брюхе. Ужасно смешно. Грегор намеревался стать ее сутенером. Получать деньги с ее любовников. Квартплату Грегор и Коприва назначили в пятнадцать тысяч шиллингов. Это будет… Хелена подсчитала. Это будет пятьсот шиллингов за ночь. Стало быть, во столько они ее оценили. Хелену затошнило. Она опустила голову на руль. Теперь она знает все самое худшее. Наверное, все же следует врезаться в дерево. Хелене хотелось, чтобы со смертью все решилось само собой. Она глубоко вздохнула. Чтобы прошел спазм в горле. Тронулась. Открыла оба окна. Волосы все время падали на лицо. Нужно поторапливаться. Уже давно пора быть на работе.
Хелена ехала вниз через Гринцинг. Слева и справа мелькали деревья. Машину трясло на булыжной мостовой. Хелена открыла люк в крыше. Небо синее и безоблачное. Хелена размышляла, труднее ли быть несчастной в хорошую погоду. Или все же — в плохую. Хелена тосковала о Хенрике. Хотела, чтобы он лежал на ней. Как преграда между ней и миром. И ничего больше не видно. Сидя в машине, Хелене казалось, что она еле ползет. Хелена въехала в тень каштанов по обеим сторонам дороги. Скользила под кронами деревьев. Ехала по Гринцингу. Все прямо до Хайлигенштеттерштрассе, а там — на Ленде. Она была уверена — было множество звонков, на которые никто не отвечал. Только гудки в телефоне. Хенрик пытался дозвониться. Но связь с Италией была нарушена.
В бюро Хелена всю вторую половину дня пыталась выяснить, где можно раздобыть короны. Только корон не хватало пока в смете для бала. Хелена нашла обыкновенные широкие короны у одного театрального декоратора по фамилии Биндер. Можно заказать образец. У Ламберта Хофера, дающего костюмы напрокат, можно взять корону для каждого участника бала. Но это дорого, к тому же учитывались возможные повреждения. И еще надо было платить страховку. Однако там имелись копии подлинных корон. Корона императора Священной Римской Империи. Корона австрийских императоров. Корона английских королей. Позолоченные лавровые венки для поклонников Наполеона. Царская корона. Несколько тиар. Парчовая шапка с мехом для Чингисхана. И короны, которые заказал иранский шах для себя и жены. Туфли и чулки придется брать напрокат. Но короны… Хелена решила выяснить, что стоит маленькая корона, какие надевают дебютантки на первый бал в Опере. Позвонила в Австрийский театральный союз. Там разъяснили, что Бюро оперных балов не работает. В настоящее время. Она может заказать билеты. Если заказывать по карточке, то нужно сразу назвать ее номер. Об этом речь пока не идет, сказала Хелена. Она хочет выяснить, кем изготавливаются маленькие короны для дебютанток. "Минуту, пожалуйста", — отвечала женщина по телефону. Хелена долго слушала: "подождите, пожалуйста, и please hold the line". Больше никто не отозвался. Хелена позвонила в Торговую палату. Подумала, там должен быть список, где что можно купить. В Торговой палате никого уже не было. Хелена позвонила в театральный семинар Макса Райнхарда. Взявшая трубку женщина проявила понимание. Ее это тоже интересует. Но помочь она ничем не может. Никого нет. Лето ведь. Хелена поблагодарила. Ей хотелось поговорить с кем-нибудь. Но Надольного не было. Надольный почти не заглядывал в бюро. Нестлер в Вене. Они проводят переговоры с профессорами медицины. С органами здравоохранения. С больничными кассами. Переговоры с союзом владельцев аптек и с фирмами по продаже медикаментов. Каждый мог бы получать магнитные аппликаторы по страховому полису. Велись даже переговоры о продаже аппликаторов в Англии. В Англии возможности торговли медикаментами аналогичны австрийским, считал Нестлер. А оттуда недалеко и до США. И до больших дене