ордж Оруэлл. Они, как мы покажем, представляют особый случай, так как происходят не из обычной, а из «эразмийской» страны — Англии.
Поппер, Арон, Берлин; Арендт и Боббио; Кёстлер, Шпербер, Спендер, Оруэлл, Адорно — десять фигур, десять публичных интеллектуалов, чьи поступки, добродетели и пороки в каждом отдельном случае, когда речь идет об эразмийцах, следует рассмотреть критически. Выражение «рассмотреть критически» означает, что эти интеллектуалы будут помещены нами на испытательный стенд эпохи. Все они родились в первом десятилетии XX в. А значит, соблазны эпохи, отношение к которым служит для них мерилом, — это соблазны тоталитаризма. Естественно, клуб эразмийцев этим десятком не исчерпывается. В дальнейшем мы включим в него другие имена, некоторые — безоговорочно, некоторые — с ограничениями. При этом выявится ряд типов, заслуживающих специального анализа, — в частности, «приспособленец», «внутренний эмигрант», «перебежчик»[172]. Наша цель остается прежней: мы хотим увидеть за всеми различиями жизненного пути и личного темперамента публичных интеллектуалов определенные способы поведения, делающие их невосприимчивыми к соблазнам несвободы. Эразмийцами они могут быть признаны лишь в том случае, если выдерживают испытания эпохи.
НА ИСПЫТАТЕЛЬНОМ СТЕНДЕ XX ВЕКА
13. Год рождения: 1902, или Прошедшие сквозь горнило
Кандидаты в клуб эразмийцев, уже встретившиеся нам в этом исследовании, имеют нечто общее, о чем мы несколько раз упоминали. Все они родились в первом десятилетии XX в. Старший из них — родившийся 28 июля 1902 г. Карл Поппер, младший — родившийся 18 октября 1909 г. Норберто Боббио. Таким образом, они принадлежат, как сказали бы раньше, к одному поколению. Сегодня скорее говорили бы (по меньшей мере те, кто имеет отношение к общественным наукам) о «когорте социализации». Так или иначе, они сформировались под влиянием схожего опыта. Каким был этот опыт?
В 1928 г. немецкий писатель Эрнст Глезер опубликовал книгу, называвшуюся «Год рождения: 1902»[173]. В отличие от замечательных романов о войне Эриха Марии Ремарка («На Западном фронте без перемен») или Эрнста Юнгера («В стальных грозах») это далеко не выдающаяся книга, но в свое время ее читали многие, поскольку в ней осознало себя целое поколение. Роман Глезера рассказывает о мальчике, подрастающем в маленьком городке на западе Германии накануне Великой войны. Его глазами мы видим тесный провинциальный мирок с характерным будничным антисемитизмом, застывшими административными структурами и пока еще более или менее терпимыми конфликтами между взрослыми, настроенными, с одной стороны, сравнительно либерально, а с другой — откровенно националистически. Первая и единственная в жизни поездка за пределы городка — как раз в августовские дни 1914 г. — приводит безымянного немецкого подростка в Швейцарию, где, к огорчению родителей, он завязывает дружеские отношения с Гастоном, французским сверстником. Когда друзей разлучает начавшаяся война, тот говорит: «La guerre, ce sont nos parents, — mon ami…»[174]
Слова Гастона были верны в лучшем случае отчасти. Действительно, войну затеяли и вели родители детей, появившихся на свет в 1902 г., но она стала определяющим событием для тех, на чьи плечи легли ее последствия, — а это были дети, родившиеся в первые годы кровопролитного XX века. Кроме того, перед войной «родители» были далеко не едины в своих мнениях. Некоторые до последней минуты не верили, что цивилизованная, как им казалось, Европа втянется в «братоубийственную» бойню; некоторые уповали на солидарность пролетариев всех стран, будто бы не желавших войны. Росло, впрочем, число пессимистов, которых терзали мрачные предчувствия. К ним принадлежал и отец юного героя, изображенного Эрнстом Глезером. В романе с ним спорит коллега-адвокат: «Как это было бы роскошно: прекрасная освежающая гроза после долгого, гнилого мирного времени!» В августе 1914 г. то же настроение выражает директор школы, где учится мальчик: «Наконец-то кончился гнилой мир. Начинается стальное время. Возблагодарим нашего Создателя за то, что он дал нам до него дожить».
Такой была зловещая предыстория времени испытаний, о котором идет речь в нашем исследовании. О подлинном начале этой эпохи — окончании войны и последующих событиях — из романа Глезера можно узнать немногое. Показательны, впрочем, две беглые ремарки. «Когда миновало Рождество 1917 года, — рассказывает герой книги, — русская революция создала и у нас в городке праздничное настроение, наполнив сердца жителей надеждой». Разумеется, это прежде всего была надежда на скорое окончание войны. Однако приехавшие в отпуск солдаты придали ей иную окраску: «Вообще-то хорошо бы нам поступить так же, как русские. Покончить с враньем…»
Мальчики, рожденные в 1902 г., оказались жертвами тогдашних событий или, самое меньшее, объектами их воздействия. Они росли в промежутке между двумя войнами. За эти годы в России закрепился строй, созданный революцией. Уже в 1918 г. Роза Люксембург назвала русскую революцию «величайшим событием мировой войны». В 1922 г. Бенито Муссолини организовал марш чернорубашечников на Рим и приступил к установлению в Италии фашистского режима. Годом позже провалился гитлеровский «марш по Мюнхену», но над немецкой демократией по-прежнему нависала угроза. Жизненный опыт поколения (как его каталогизирует Бернд Рютерс[175],[176]) был сумбурен, травматичен: «Легенда о ноже в спину[177], „позорный“ Версальский договор. Инфляция и разорительные репарации как „вина республики“, позже — „оккупация Рурской области“ … обнищание народа в результате мирового экономического кризиса, „крах Веймара“».
Вчерашние жертвы становились активными деятелями, в том числе и деятелями зла. Когда Генрих Гиммлер, Рейнхард Гейдрих и Вернер Бест в 1936 г. формировали Службу безопасности рейхсфюрера СС (СД)[178], которая «занималась организацией и приводила в исполнение» гитлеровскую программу массовых убийств, эти люди закономерно оказывались в первых рядах. В «асессорский детсад»[179], растивший будущих убийц, принимались только студенты-отличники юридических факультетов, которые занимали «четкую позицию», происходили из «национально мыслящих семей», были готовы к «частой перемене функций» и демонстрировали прежде всего «безоговорочное подчинение руководству национал-социалистической партии». Но главным критерием отбора была «молодость (годы рождения 1900–1910), принадлежность „к поколению детей военных лет“». Как справедливо отмечает Рютерс, этот процесс показывает, насколько «морально нестойкими были молодые интеллектуальные элиты».
Михаэль Вильдт[180] говорит в той же связи о «бескомпромиссном поколении». Из его исследования видно, что не менее 60 процентов сотрудников службы государственной безопасности — иными словами, основные исполнители нацистских преступлений — родились между 1900 и 1910 гг. Они, как и те, кого они вербовали, служили культу молодости: «молодости, понимаемой не в смысле обычного генеалогического конфликта поколений, а как зачаток нового мира, для которого крушение старого служит оправданием и сути собственных притязаний, и их бескомпромиссного характера».
«Бескомпромиссными» были, впрочем, не только палачи, служившие нацистскому режиму, но и многие из казненных нацистами. Поколение, о котором мы говорим, нельзя красить одной краской. К нему принадлежали почти все офицеры-аристократы, входившие в «кружок Крейзау»[181] и участвовавшие позже в неудачном мятеже 20 июля 1944 г. Не только исполнитель покушения на Гитлера граф Клаус Шенк фон Штауффенберг (1907 г. р.), но и графы Шуленбург (1902), фон Шверин (1902), Йорк фон Вартенбург (1904), фон Мольтке (1907), Хеннинг фон Тресков (1901) и Ганс фон Донаньи (1902), Ганс-Бернд фон Хафтен (1905) и Адам фон Тротт (1909) происходили из той же возрастной когорты. Все они отдали жизнь за Германию достоинства и чести — страну, которую окунули в грязь и навеки опозорили их ровесники из службы государственной безопасности.
Существуют и другие причины ограничивать наше исследование рожденными между 1900 и 1910 гг. В таком ограничении есть, безусловно, известный произвол. Это особенно заметно при взгляде на временные зоны, прилегающие к избранным нами границам. Почему мы исключаем из этого поколения Фридриха фон Хайека, родившегося в 1899 г.? Или Чеслава Милоша (1911)? Разве не были эразмийцами люди, родившиеся раньше, как Сальвадор де Мадариага[182] (1886)? Или позже, как Вацлав Гавел (1936)? Некоторых из них, как и других публичных интеллектуалов, мы тоже не оставим без внимания. Тем не менее, при всей необозримости этого круга, сознательный произвол, ограничивающий наш анализ поколением 1900–1910 гг., имеет определенный практический смысл. И, что важнее, смысл исторический: дело в том, что в интересующий нас момент эти люди были достаточно взрослыми, чтобы относиться к событиям неравнодушно, но еще не настолько утвердились в своих взглядах, чтобы оставаться невосприимчивыми к соблазнам.
Рожденные в начале XX в. утратили наивное восприятие мира очень рано. Испытания сменяли друг друга с чудовищной скоростью. И каждое испытание заключало в себе соблазн. В первых главах мы показали, как эти соблазны действовали на интеллектуалов, как много оказалось тех, кто не устоял. Тогда же мы отметили, что оба соблазна несвободы помогали друг другу набирать силу. Уже Муссолини, вначале бывший, как многие фашисты, активным социалистом, хотел оградить Италию от большевизма. Это побуждало многих антифашистов искать союзников в рядах коммунистов. После захвата власти Гитлером взаимозависимость стала еще более выраженной. В дальнейшем картину ненадолго затуманили гражданская война в Испании и пакт Гитлера — Сталина. Только после нападения нацистской Германии на Советский Союз прежняя взаимозависимость ясно обозначилась вновь. В 1945 г. было покончено с фашизмом, но не с соблазнами несвободы. Последовали еще без малого 45 лет международной напряженности и холодной войны.