21. Англия с точки зрения англичан
В эразмийской стране, строго говоря, нет эразмийцев. Даже публичных интеллектуалов здесь не тревожат соблазны, способные оживить эразмийские добродетели. Когда к соблазнам несвободы невосприимчива вся страна, нет ничего особенного, да и просто примечательного в том, чтобы им не поддаваться. Тем не менее в тоталитарные времена XX в. возникли исключения из общего правила. Я имею в виду два уродливых порождения лейбористской партии: фашистских чернорубашечников Освальда Мосли[266] и членов карликовой коммунистической организации, маршировавших под красными знаменами[267]. Но в сравнении почти со всеми остальными странами Европы те и другие остались эпизодическими явлениями. Британские публичные интеллектуалы пользовались привилегией: им не нужно было принимать подобные группки всерьез.
Эта привилегия имела, впрочем, неожиданные следствия. Те, кто ею наслаждался, становились не эразмийцами, а обычными английскими политиками-интеллектуалами или интеллектуалами-политиками. Примером может служить упомянутый выше Ричард Кроссман[268], рассудительный издатель сборника исповедей бывших коммунистов «Бог, обманувший ожидания» и депутат от лейбористской партии. Другим персонажам в отсутствие соблазнов жилось «слишком скучно», и они были вынуждены либо поддерживать фашистские и коммунистические тенденции внутри Англии, чтобы создать и в ней обстановку суровых испытаний, либо отправляться в Европу, чтобы участвовать в грозных событиях эпохи. Таковы были сестры Митфорд[269], ни в коей мере не эразмийцы и лишь в ограниченном смысле публичные интеллектуалы; тем не менее они воплощали возможные последствия ennui[270] в эразмийской стране.
Истинно английская — может быть, даже британская — фигура эразмийца была слеплена из другого теста. Такому интеллектуалу ничего не оставалось, как пускаться на поиск опасностей, отправляясь в наиболее горячие точки планеты. Между мировыми войнами эту возможность предоставляла прежде всего гражданская война в Испании. (Более поздняя аналогия — события переломного 1989 г., когда мир переживал драматическое крушение коммунизма.) Сознательный выбор пути, ведущего в самое пекло, заведомо содержит в себе нечто неэразмийское. Этот выбор, помимо прочего, требует особого мужества, превосходящего мужество одинокого борца за истину. Кроме того, он требует, хотя бы на время, такого неравнодушия, которое не может удовлетвориться наблюдением. Среди английских интеллектуалов интересующего нас поколения эти черты были наиболее отчетливо выражены в Джордже Оруэлле. Оруэлла можно назвать потенциальным эразмийцем, прибегавшим из-за своего английского происхождения к окольным путям, в которых не нуждались Раймон Арон или Исайя Берлин.
Ричард Кроссман, сестры Митфорд и Джордж Оруэлл составляют, таким образом, крайне разнородное трио. Но все они, каждый на свой лад, показывают, чем оборачиваются соблазны несвободы в стране, которая к ним невосприимчива. В случае Ричарда Кроссмана эти соблазны, самое меньшее, закалили характер «благополучного островного англосакса, настроенного антикоммунистически». Именно так, мы помним, описывал глубоко неортодоксального депутата-лейбориста — по британским меркам, радикала — Артур Кёстлер. Ричард Кроссман, писатель и политический деятель (он родился в 1907 г. и получил «классическое» школьное и университетское образование в Англии), сам задавался вопросом, почему его абсолютно не тревожили соблазны несвободы. «Почему чары коммунизма не находили во мне внутреннего отклика?» Причиной, отвечает Кроссман в специфической английской манере, была его sheer nonconformist cussedness («или, если угодно, гордость»). Перевести это словосочетание нелегко. В Англии слово «нонконформизм» указывает, среди прочего, на независимые церкви, расходящиеся с государственной церковью ничуть не меньше, чем с Римом; cussedness же означает не просто упрямство (как можно узнать из словаря), но и задиристость, которая никому не дает спуску. «Для меня не существует папы — ни духовного, ни светского!» — добавляет Кроссман. То же, кстати, можно было сказать о его друге Стивене Спендере, который пару месяцев числился в коммунистической партии. Кроссман дополняет сказанное общим описанием эразмийской страны:
Как нация мы, британцы, в чересчур большом количестве производим еретиков: стоит появиться непогрешимому учению, выясняется, что у нас непропорционально много уклонистов. Генрих VIII, с поправкой на эпоху, по сути был предшественником титоизма.
Тито считался в свое время «протестантом» и нонконформистом, заметно выделявшимся среди твердокаменных сталинистов.
С присущей ему cussedness Кроссман критиковал и лейбористскую партию, которая, несмотря на это, его ценила; в остальном он всегда оставался типичным англосаксонским антифашистом и антикоммунистом. Он, впрочем, чувствовал, что живет в опасные времена. «Дьявол когда-то жил на небесах, и тот, кто дьявола не видел, при встрече едва ли отличит его от ангела». Иными словами, знать о соблазнах, с которыми англичане у себя в стране раньше не сталкивались, никому не помешает, полагал Кроссман. Поэтому он считал важным прислушиваться к тому, что говорят эмигранты и перебежчики.
Некоторым, однако, этого было недостаточно. Эразмийская страна, при всей ее nonconformist cussedness, казалась им слишком пресной. Они хотели все знать доподлинно, хотели изнутри понять суть схватки, в которую были вовлечены другие. Крайне озадачивающий пример причудливых путей, на которые может завести поиск соблазнов или, лучше сказать, маниакальное к ним влечение, дает семейство лорда Редесдейла, известного под гражданским именем Митфорд.
У второго лорда Редесдейла, сравнительно мирного обывателя, о котором история умалчивает, было шесть далеко не мирных дочерей; все они, хотя не были публичными интеллектуалами в строгом смысле слова, производили в обществе фурор и, кроме того, писали книги, в основном романы, полные намеков на интимную жизнь членов семьи. Наиболее одаренной была старшая, Нэнси Митфорд, родившаяся в 1904 г. Романы Нэнси «Любовь в холодном климате» и «Noblesse oblige» принесли ей литературную известность не только в Англии, но и за границей. Она, кстати, отличалась наиболее эразмовским складом характера среди сестер, из которых две следующие, Памела (род. в 1907 г.) и Диана (1910), появились на свет в интересующем нас десятилетии. За ними последовали еще три: Юнити (1914), Джессика (1917), чаще называемая Деккой, и Дебора (1920).
Бурная жизнь сестер Митфорд началась рано и с самого начала была политически окрашенной. В начале 1930-х гг. Диана, Юнити и Декка, надо полагать, едва ли много смыслили в политике. Но уже в это время посетители имения Редесдейлов сообщали следующее: «Лишь только гость вступал в прихожую, Юнити и Декка подлетали с вопросом: „Вы фашист или коммунист?“ Когда молодой человек отвечал: „Ни тот ни другой, я демократ“, они дружно восклицали: „Тряпка!“ и теряли к нему всякий интерес». Эразмийством в этом семействе не пахло!
Юнити и Декка определили свои политические предпочтения в юности, хотя позже в наиболее ожесточенный конфликт столетия были втянуты Декка и Диана: они язвили друг друга со всей холодной ненавистью и заботливо взлелеянной злобой, на какие были способны члены семейства Митфорд. Отношения между другими сестрами были при этом довольно двусмысленными. Юнити и Декка оставались добрыми подругами даже тогда, когда Юнити, желавшая снискать расположение своего обожаемого «Волка», более известного как Адольф Гитлер, осуществила этот план в мюнхенской «Остерии», ресторане, где тот часто бывал, а Декка со своим другом, журналистом Эсмондом Ромилли[271], отправилась в Бильбао, чтобы сражаться в гражданской войне в Испании на стороне коммунистов. Тесная связь между Юнити и Гитлером, с которым она в течение пяти лет (1934–1939) встречалась не менее 140 раз, не составляет секрета, как и ее неудачная попытка покончить с собой в начале войны. Гитлер приезжал к Юнити в больницу с цветами, но тем все и кончилось; оставшиеся годы, вплоть до смерти, которая последовала в 1948 г., она влачила безрадостное существование инвалида.
Фашистские симпатии Дианы также были обусловлены личными обстоятельствами. Она прервала блестящий и вполне благополучный брак с Брайаном Гиннессом, вторым лордом Мойном[272], чтобы навсегда посвятить свое сердце и незаурядный ум лидеру Британского союза фашистов сэру Освальду Мосли, которому и осталась верна до конца своей долгой жизни. Сейчас, когда мы знаем об убийстве миллионов в Аушвице и других лагерях уничтожения, о гибели еще большего числа людей на killing fields[273] Второй мировой войны, это трудно понять. Но в свое время Освальд Мосли, первоначально консерватор, затем депутат от лейбористов и государственный министр, в глазах многих англичан олицетворял третий путь, зарождавшуюся новую силу, отличную от традиционных сторон вестминстерского противоборства. Этих людей не смущало даже его восторженное отношение к Муссолини, хотя они отводили глаза, видя, как сторонники Мосли в костюмах «чернорубашечников» маршируют все более многочисленными колоннами по улицам британской столицы. Во время войны, когда Диану арестовали по подозрению в «государственной измене», но в конце концов все же освободили без предъявления официального обвинения, она была наиболее ненавидимой женщиной Англии; тем не менее до начала войны в ней и ее любовнике, а затем супруге видели политиков, предлагающих альтернативу большевизму. В британской элите были люди, какое-то время мечтавшие о переходе к фашистской версии полицейского государства — с опорой на полную трудовую занятость и, отчасти, принудительные работы, а также с легким антисемитским креном.