Выражение этики через религию
Я уже многое рассказал о самой эволюции, об эволюции человека, об этике и о культуре, но мало уделил внимания собственно религии. Даже если мы принимаем, что системы моральных норм позволяют группам людей действовать в качестве адаптивных единиц, то позволительно спросить, что отвечает за выражение этики в религии? Почему люди не могут просто, с практической точки зрения, говорить о том, «что такое хорошо» и «что такое плохо», и не апеллировать к сверхъестественным силам и всяким верованиям, которые для неверующего человека выглядят оторванными от реальности? Религия привлекает внимание ученых (и нередко вызывает презрение у неверующих) отчасти потому, что пренебрегает канонами научной мысли. А кроме того, для многих сверхъестественная суть религии – и попытки ее объяснить – важнее и интереснее ее общественной сути.
Почему так происходит? Кто-то говорит – из-за того, что религии – это просто наивные научные теории, попытки простецов понять сложный окружающий мир – и, увы, попытки ложные. И потому верующим следовало бы отказаться от своих верований перед лицом более совершенного знания. Они этого не делают? Значит, они просто неразумны! Эта идея снова и снова появляется в стихийных спорах, а кроме того, составляет основу для более формальных теорий религии (Frazer 1890; Tylor 1871). Впрочем, она не соответствует фактам. Во-первых, люди всех культур, даже самых «примитивных», владеют основами научного рассуждения – сложным фактическим пониманием своего мира и способностью делать выводы на основе свидетельств (Malinowski 1948; Boehm 1978). Даже «примитивные» племена не живут в полной мере в тумане потусторонности. Этот «туман» – если это слово вообще здесь уместно – опускается лишь при определенных обстоятельствах. А во-вторых, еще не получены доказательства того, будто наука вытеснила религию из современного мира. Америка в ходе истории стала еще более религиозной – и это несмотря на влияние науки и техники (Finke and Stark 1992). Многие ученые признаются в том, что верят в Бога и принимают участие в организованной религии, и их доля очень велика (Stark and Finke 2000). Очевидно, мы должны воспринимать религиозную мысль как нечто сосуществующее с мыслью научной, а не как посредственную версию последней.
Пролить свет на природу вопроса может верное – с точки зрения эволюционной теории – понимание эпистемологии. До появления теории Дарвина человеческую способность знать (то есть точно и без искажений воспринимать характеристики внешнего мира) можно было объяснить как дар Божий. После Дарвина многие философы и биологи пытались поместить эпистемологию на эволюционное основание, провозглашая, что способность знать адаптивна (Bradie 1986). Обладавшие ею выживали и оставляли потомство – а иных в числе наших предков нет. И в этом аргументе есть доля правды. Естественно, мне нужно точно понимать, где находится кролик, которого хочу поразить дротиком. Впрочем, есть и другие ситуации, в которых возможно адаптивно исказить представление о действительности – и таких ситуаций много, очень много (Wilson 1990, 1995). Даже крайне фантастические верования могут повысить приспособленность, если обеспечивают мотивацию для действий, позволяющих адаптироваться к реальному миру. В лучшем случае наша превозносимая «способность знать» – лишь одно из орудий среди механизмов мышления, причем такое, что им часто пренебрегают в пользу других. Это не редкость во многих культурах, и наша – не исключение.
При таком подходе нам стоит ожидать, что системы моральных норм часто будут отличаться от способа аргументации, апеллирующего к фактам. Стоит свергнуть этот способ с пьедестала, перестав считать его единственно адаптивным образом мышления, и появляется целая россыпь альтернатив. Например, так одним из механизмов, возникших в ходе эволюции и мотивирующих адаптивное поведение, становятся эмоции – гораздо более древний вид психической активности, нежели когнитивные процессы, ассоциируемые с научной мыслью. А значит, мы можем предположить, что призвание этических систем – направлять мощные импульсы эмоций нам на службу: увязывать радость с правильным поведением, страх – с неправильным, гнев – с проступком. А еще вполне можно ожидать, что истории, музыка или ритуалы будут по меньшей мере так же важны для управления поведением групп, как и логические доводы. Эти элементы религии не могут всецело заменить научные способы мышления – иногда последние наиболее эффективны – но и религию наукой не заменить.
А теперь сделаем беседу не столь отвлеченной – и приведем второй пример этики охотников-собирателей. Нижеприведенный отрывок из книги Тернбулла (Turnbull 1965, 180) описывает, как мужчины племени мбути, обитающего в джунглях экваториальной Африки, единогласно принимают решения.
Нджобо был великим охотником. Он знал эти земли не хуже других и за свою жизнь уже лично убил четырех слонов. Но он был хорошим мбути и никогда не пытался вмешаться, когда шел разговор об охоте в лесу. Он участвовал в таких разговорах, как и любой другой, и если когда-либо оказывалось, что он ведет себя слишком воинственно или чрезмерно настаивает на своем, другие перекрикивали его или осмеивали всем скопом, несмотря на весь его авторитет. Экианга, напротив, был не столь знаменит в племени, и иногда его поступки вели к спорам и ссорам; а кроме того, он имел трех жен (а одна была сестрой другого важного члена племени). Но он был прекрасным охотником, очень выносливым, и тоже хорошо знал местность. Даже на пике своей «непопулярности» он оставался одним из лучших «предводителей» охотников. То же можно сказать и о юноше Никиабо. Едва выйдя из отрочества, Никиабо убил буйвола и тем стяжал себе славу. Он был холостяк, но у него были свои силки, и он принимал заметное участие в беседах охотников. Макубаси, юный охотник, уже успел жениться. Ему оказывали особый почет за отвагу, силу и знание края. Но при всей своей славе никто из четверых, и даже все они вместе, не могли навязать другим охотникам свое мнение при голосовании. Если их мнение отличалось от мнения большинства, их принуждали либо согласиться с общим решением, либо отказаться в этот день от охоты. Никто из четверки не имел даже намека на власть над другими. Они никогда не давили морально, пытаясь влиять на решение – ни из личных соображений, ни ради подтверждения своего авторитета. Иногда говорили только о том, что решение группы должно быть «хорошим», «приятным лесу». Считалось, что те, кто отвергает решение, не хотят сделать лесу приятно, а это нехорошо. Охотник, желая усилить свой аргумент, всегда мог апеллировать к лесу, сказав что, по его мнению, предлагаемое решение будет «хорошо» и «приятно». Впрочем, лишь окончательный вердикт позволял понять, так ли это на самом деле.
Этот пассаж – прекрасная иллюстрация равенства среди охотников-собирателей, при котором воля группы преобладает над волей самых сильных личностей, по крайней мере тех, кто с радостью бы стал доминировать в отсутствие механизмов социального контроля. Решение таких личностей о том, где охотиться, почти наверняка обращено к практическим доводам, а те, в свою очередь, основаны на глубоком знании, то есть на том, что мы ассоциируем с научной мыслью. И тем не менее этот способ мышления неразрывно сочетается с верой в то, что лес способен испытывать удовольствие и эта способность отвечает благополучию группы. Интересно, почему мысль мбути приняла столь «иррациональный» оборот? Разве споры об общей выгоде не должны вестись в исключительно прагматичной и «рациональной» плоскости? Впрочем, ответ должен основываться, прежде всего, на рассмотрении потенциала повышения приспособленности, достигаемой действиями, мотивация к совершению которых формируется альтернативными способами мышления. Как только рассуждение, свойственное научной мысли, перестает считаться единственным способом повысить приспособленность, тогда способы рассуждения, ассоциируемые с религией, уже не презираются и не отбрасываются, а могут по праву изучаться как формы адаптации.
Мнения эволюционных биологов
Главная цель этой книги – научная оценка гипотезы об органическом характере религиозных групп. А данный раздел призван провести обзор уместных концепций, предлагаемых эволюционной биологией. Мы уже охватили огромный массив и затронули множество сложных вопросов, а ключевое утверждение можно выразить так: естественный отбор – это процесс, идущий на нескольких уровнях как между группами, так и между особями в группах. Любая единица наделена свойствами, присущими организму, в такой степени, что становится единицей отбора. История жизни на Земле знает много примеров, когда группы организмов переходили в группы-организмы. Такие группы достигают единства через механизмы, подавляющие естественный отбор внутри группы; при этом поведение индивидов не становится всецело альтруистическим. Теория эволюции человека охватывает и парадигму многоуровневого отбора, и концепцию главных эволюционных переходов форм жизни. Этические системы обеспечивают действие многих механизмов, позволяющих группам людей функционировать как адаптивные единицы. А кроме того, эти системы включают как психологический компонент, присущий изначально, так и постоянно развивающийся культурный компонент, что позволяет группам приспосабливаться к унаследованным условиям окружающей среды. Верования в сверхъестественные силы и разные иные стихии, ассоциируемые непосредственно с религией, могут играть немалую роль в устроении и функционировании моральных сообществ.
Во введении я указал, что наука лучше всего работает тогда, когда проверяет различные гипотезы, четко выраженные и позволяющие предсказать измеряемые свойства окружающего мира. В отношении религии теория эволюции предлагает не одну, а несколько таких гипотез, и они различаются в предсказаниях, как это показано в таблице 1.1. Главное различие – ответ на вопрос, повышает ли религия приспособленность – или, напротив, снижает ее. Среди «адаптивных» объяснений есть такие: религия может быть адаптацией на уровне групп (главный