Гипотеза 2: Выгоды индивида. В фокусе второй гипотезы – неравное распределение материальных ценностей внутри Церкви. Как и прежде, главная цель религии – создание коллективных благ в интересах своих адептов. Религии почти неизменно предусматривают защитные меры против «безбилетников», включая и контроль за главенствующими лицами: мы видели это на примере Женевы времен Кальвина. Но несмотря на эти меры, на деле в Церквях часто господствует своеволие, и некоторые их члены обогащаются за счет других – или, по крайней мере, обогащаются, не делясь своим состоянием, вопреки самоотверженному духу религии. Когда Церковь становится заметно порочной, тогда самые благочестивые прихожане, ставшие к этому времени и самыми бедными, покидают ее и создают собственную Церковь, обновляя защиту от «безбилетников». Церковь со слабой дисциплиной дает жизнь суровой секте.
Прекрасный пример такой логики – рассказ Исаака Башевис-Зингера о еврейских общинах в романе «Раб», о котором я говорил в главе 4. Иаков искренне набожен. Он чтит дух своей религии. Многие его собратья, а возможно, и почти все, также пытаются проявлять бескорыстие, насколько могут. Но кое-кто исповедует религию притворно, а на самом деле использует ее ради личных выгод. Эти люди находят способы обойти даже самые строгие меры противодействия «безбилетникам». Они пробираются на главенствующие позиции и развращают дух религиозного закона даже несмотря на то, что следуют его букве во всем. Очищение Церкви требует либо извергнуть из нее развращенных, либо оставить ее саму и создать новую Церковь.
Важно прояснить, в каком смысле в двух предыдущих абзацах использованы слова «дух», «порочный» и «очищение». По-видимому, в любых религиозных группах есть те, кто усердно работает на общее благо, и те, кто живет за чужой счет. Если во всех религиях есть «безбилетники» – так не нужно ли включить возможность «безбилетного проезда» в определение религии? Нет, это не обязательно. Религиозные люди, несомненно, видят в религии идеал, к которому реальные вероисповедания только стремятся. Идеальная религия полностью исключает и своеволие, и сопутствующее ему желание «проехаться бесплатно». Да, реальные церкви только приближаются к идеалу – но это не значит, что нужно менять идеал. Рассмотрим по аналогии теорию многоуровневого отбора, разделяющую естественный отбор на внутри– и межгрупповой. В идеальной модели группового отбора полностью устранен отбор внутри групп. Конечно, большинство реальных групп не дотягивают до этого идеала – но ведь это не требует от нас менять определение группового отбора! К счастью, соответствие между «идеальной» религией и «идеальным» групповым отбором довольно близко. И даже несмотря на то что термины «дух», «порочный» и «очищение» пронизаны религиозным смыслом, в теории многоуровневого отбора они могут приниматься в их прямом значении.
Критически важный фактор в так называемых «порочных» церквях – их размер. Малые группы с легкостью контролируют всех, кто в них входит, включая и предводителей: их избирают из «своих», и сместить их тоже легко. Малые группы также очень отчетливо знают о своих основных потребностях. По мере роста религиозных движений им необходимо добиваться единства во все возрастающем масштабе. И дело не только в том, что становится сложнее осуществлять социальный контроль, но и в том, что коллективные действия, задуманные как благие для Церкви в целом, не всегда приносят одинаковые выгоды каждому приходу на местном уровне. Если прихожане стремятся прежде всего утолить свои собственные нужды, они, возможно, сочтут, что их же церкви их просто используют – и появится соблазн уйти и создать свою секту. Эту динамику можно довольно четко проследить в истории квакеров (Ingle 1994) – впрочем, как и в истории многих других религиозных движений.
Гипотеза 3: Религия как побочный продукт. Суть третьей гипотезы – утверждение, согласно которому религия – это не адаптация на групповом уровне, а побочный продукт. Здесь главная цель религии – не увеличить благосостояние адептов через коллективные действия, а скорее дать недоступное путем выдумывания сверхъестественных сил. Психология, скрытая в сути религии, в высшей степени благотворна, но только в мирском контексте, где благодаря ей можно преуспеть в получении базовых доступных ресурсов. А в контексте религиозном «экономический ум» просто попусту крутит свои шестеренки, пытаясь получить недоступное. И вместо того чтобы идти к процветанию, религиозные группы будут беднеть в своих усилиях обменять реальные блага на обетованные награды, которых они так никогда и не обретут.
Что же тогда отвечает за систематическое возрастание сект и культов до состояния церквей, которые, в свою очередь, порождают новые секты и культы? Представьте маленькую секту обедневших людей, пылко вымаливающих то, чего они не могут иметь – от вечной жизни до материальных благ, для них недостижимых. Да, эти вымаливаемые блага не могут быть получены, но от этого желание их получить не становится слабее – и появляются боги. Причем в этом сценарии в материальном положении сектантов не может измениться ничего – ну, разве что они станут чуточку беднее. Если взглянуть на следующее поколение сектантов, мы увидим, что им придется молиться еще жарче, выпрашивая все, что выпрашивали прежде их предки – а равно так же то, что уже было пожертвовано богам. Чтобы объяснить переход от культов и сект к церквям, первая и вторая гипотезы опираются на допущение о процветании в материальном плане, достигаемом через коллективные действия. Теории, согласно которым религия представляет собой побочный продукт эволюции, не могут воспользоваться этим объяснением – тогда что они предлагают взамен?
Рассмотрим религиозные потребности богатых и бедных индивидов в заданной популяции. У богатых есть все, что можно купить за деньги, но недостает только того, чего получить просто нельзя – скажем, вечной жизни. Бедным недостает и того, что есть у богатых, и того, чего просто нельзя получить. А значит, молиться совместно богатым и бедным будет как-то неловко. Вот как это выражают Старк и Бейнбридж (Stark and Bainbridge 1985, 103):
Религиозной организации очень сложно предложить некоторым из тех, кто в нее входит, надежную и полезную компенсацию за скудное вознаграждение, если в то же время выставляется напоказ узаконенное присутствие таких вознаграждений в жизни наиболее влиятельных членов такой организации. Скажем, самая надежная форма религиозной компенсации за неосуществленные мирские желания – отвержение мирских ценностей. Для бедных людей самые полезные компенсации определяют материальные блага как малоценные по сравнению с небесным блаженством: самоотречение на земле приобретает богатства грядущего мира.
Я понимаю это так. Лучший способ для бедняков обрести счастье – это признать мирские ценности ничтожными, особенно в сравнении с небесным блаженством, которое наступит после смерти. Это верование никак не повышает мирское благосостояние верующих. С ним просто проще и легче жить. К сожалению, у этого «счастливого» решения есть изъян, поскольку в том же самом религиозном сообществе присутствуют богачи. Как именно они разбогатели, сейчас неважно. А богачам не доставляет удовольствия, когда бедные им завидуют или избегают по этическим соображениям. И эти два типа людей раскалывают сообщество: бедные уходят в секты, ориентированные на мир потусторонний, а богатые – в церкви, привечающие мир земной.
Это моя самая удачная попытка сформулировать теорию отношений Церкви и секты, в которой религия предстает не адаптацией на уровне групп, а побочным продуктом человеческого развития. Чтобы убедить читателей в том, что я не искажаю мнение Старка и Бейнбриджа, рассмотрим следующий фрагмент:
Наша формулировка теории отношений Церкви и секты ведет к заключению, что ни одна религиозная организация не может удовлетворительно обслуживать весь спектр потребностей и желаний на религиозном рынке. Ни одно общество не может выжить с Церковью, всецело устремленной к иному миру: мы должны существовать в этом мире, а значит, некоторые люди должны быть свободны от религиозных оков, чтобы преследовать мирские цели. Более того, люди, склонные к «заботам земным», обретут власть создавать (или видоизменять) религиозные организации под свои нужды. Но многие другие жаждут утешений из мира иного – поскольку земной мир им счастья не принес. Это создает социальную пропасть, и перешагнуть ее не может ни одна организация (Stark and Bainbridge 1997, 111).
Этот пассаж не оставляет сомнений в том, что религия осмысляется как «оковы», а не как богатый источник мирских благ, производимых коллективными действиями. Можно ли еще яснее выразить разницу между гипотезой «побочного продукта» и гипотезой адаптации?
Я полагаю, что сочетание двух первых упомянутых гипотез куда более убедительно с концептуальной стороны и куда лучше подтверждается на опыте, нежели гипотеза третья. Но я не буду пытаться оценить эмпирические свидетельства в деталях: я не уверен, что сторонники теории рационального выбора, знакомые с ними лучше меня, не оспорят мое мнение. Истинная проблема теории рационального выбора не в том, будто она непоколебимо представляет религию как побочный продукт. Проблема в том, что она бесцельно бродит от одной концепции религии к другой: то религия – это «оковы, дающие счастье», то религия – это необходимое средство для выживания и воспроизводства, как будто разница не стоит и комментариев. Нам еще предстоит оценить все три гипотезы, но теория многоуровневого отбора уже проделала важную работу, проведя различие между ними и указав на важность понимания этой разницы.
Если комбинация первых двух гипотез возьмет верх над третьей, тогда все религиоведы, включая сторонников теории рационального выбора, должны согласиться, что жизненный цикл религиозных деноминаций служит мощным доказательством центрального тезиса этой книги: повсюду в мире и всегда в истории религии работали в качестве мощных двигателей коллективных действий, производящих блага, которых хотят все люди.