– Мистер Салливан, где ваша волынка? Леди и джентльмены, давайте споем.
И он запел. Как-то нерешительно к нему присоединились другие голоса, и послышались резкие звуки волынки.
Ночь темна, давно закончен бой,
Улица О'Коннел в лунном свете.
Я один – и нет друзей со мной,
Никогда мне их уже не встретить.
Джон Хики поднял трубку раскалившегося от звонков телефона.
Из нее донесся взволнованный голос Шрёдера, потерявшего всякий контроль над собой:
– Что у вас случилось?! Что случилось?!
– Заткнись, Шрёдер! – злобно прорычал в ответ Хики. – Все заложники живы. Твои люди все видели. Сейчас заложники закованы в наручники, и больше им не удастся бежать. Все, разговор закончен.
– Подождите! Послушайте, они ранены? Может, прислать врача?
– Они все в довольно неплохой форме. Но, если вам интересно, один из моих парней серьезно ранен. Сэр Гарольд Бакстер, рыцарь империи, ударил его в горло автоматом. Так что тут у нас не спортивные состязания…
– Господи… послушайте, я пришлю доктора…
– Если он нам понадобится, мы дадим вам знать. – Хики бросил взгляд на Пэда Фитцджеральда, горло которого сильно распухло. – Нужен лед. Передайте его через дверцы. И дыхательную трубку.
– Пожалуйста… Разрешите мне прислать…
– Нет! – Хики прикрыл глаза и, тяжело наклонившись вперед, оперся на орган. Он очень устал и желал только, чтобы все закончилось быстрее, чем он хотел прежде.
– Мистер Хики…
– Да заткнись ты, Шрёдер! Закрой свою пасть!
– Могу я поговорить с заложниками? Мистер Флинн сказал, что я могу поговорить с ними после пресс…
– Они потеряли право говорить с кем-либо, даже друг с другом.
– Насколько серьезно они пострадали?
Хики бросил взгляд на четверых избитых людей, примостившихся на ступеньках алтаря.
– Им чертовски повезло, что остались в живых.
Но Шрёдер настойчиво продолжал уговаривать:
– Не теряйте достигнутого. Мистер Хики, позвольте мне сказать вам, что сейчас на вашей стороне уже очень много людей. Ваше выступление… было потрясающим, великолепным. То, что вы высказали о своих страданиях, о страданиях всех ирландцев…
Хики лишь грустно усмехнулся:
– Ну да, это традиционный ирландский взгляд на историю, когда факты никогда не скрываются, но иногда искажаются. – Он улыбнулся и зевнул. – Но все поверили мне, не так ли? Телевидение – это чудо!
– Да, сэр, и эти колокола – вы видели по телевизору?
– Что случилось с нашим музыкальным заказом, который мы передали вам?
– Я уже получил кое-какие…
– Ну давай, запускай их.
После краткого молчания Шрёдер продолжал:
– Как бы там ни было, это просто невероятно! Знаете, мне никогда не доводилось видеть ничего подобного в этом городе. Не теряйте завоеванного, не…
– Да я уже потерял. Всего хорошего, Шрёдер!
– Подождите! Не кладите трубку! Еще одна проблема. Мистер Флинн говорил, что это вы создали радиопомехи…
– Не сваливайте своих проблем со связью на нас. Купите оборудование получше.
– Я только боюсь, что без радиосвязи полиция не сможет быстро реагировать на возникающую опасную ситуацию…
– Ну и что из того?
– Да ведь такое уже чуть не случилось. Когда я захотел узнать, собираетесь ли вы прекратить…
– Прекратим, когда собор взлетит на воздух. – Хики злобно рассмеялся.
– Послушайте, мистер Хики… Вы говорите так, будто очень устали… Почему бы вам не поспать часок-другой? Я гарантирую вам это время на передышку и готов прислать продукты, а также…
– А может, он и не взорвется, а сгорит при пожаре. Ведь этому зданию сорок долгих лет, вспыхнет оно как порох, а гореть будет не более двух часов.
– Сэр… я предлагаю вам передышку. – Шрёдер опять глубоко вздохнул и заговорил таинственным тоном: – Инспектор полиции ведь сообщил вам… о том, как складывается ситуация. Я считаю, что…
– Кто сообщил? А, тот высокий малый в дорогом костюме. Присмотритесь к нему – ведь он оголтелый взяточник.
– Вы обдумали все, что он сказал вам?
– Как любят повторять ирландские протестанты, «ни дюйма», или, может, теперь они говорят «ни сантиметра»? Дюйма, только дюйма…
– Вам ведь предлагается справедливое решение…
– Оно неприемлемо, Шрёдер. И не талдычь мне больше про него.
Шрёдер решил сменить тактику.
– Могу я поговорить с мистером Флинном? – спросил он.
Хики посмотрел вверх, на хоры. Там на органе стоял параллельный телефон, но Флинн им не пользовался.
– Он сейчас начинает исполнять трудный пассаж, – ответил Хики. – Разве не слышишь? Подумай хоть немного.
– Мы уже давно не говорили с ним. Все ждали его на пресс-конференции. С ним все в порядке?
Хики достал трубку, раскурил ее и потом сказал:
– Он, как и все молодые люди, имеет право поразмышлять о своей неминуемой смерти, погрустить по утраченной любви, подумать о трагедии потерянной страны и об утрате последнего шанса.
– Но ведь ничего еще не потеряно…
– Шрёдер, ты же знаешь, что такое ирландский фатализм, не так ли? Если ирландцы начинают играть заунывные песни и ронять слезы в кружку с пивом, это значит, что они готовы совершить что-то безрассудное. И выслушивание твоего нытья не улучшит расположения духа Брайена Флинна.
– Но поймите, вы близки к потере, но еще ничего не потеряли…
– Нет, потеряли! Вслушайся в звуки этих колоколов, Шрёдер, и между их ударами услышишь стон банши,[4] бродящей среди холмов и предупреждающей нас всех о приближающейся смерти.
Хики повесил трубку. Меган подняла на него вопрошающие глаза. Хики взглянул на Пэда и тихо проговорил:
– Он умирает, Меган.
Она растерянно кивнула, и старик перевел взгляд на нее. Меган была сильно испугана и выглядела совсем ребенком.
– Я могу передать его полицейским, и, может быть, он выживет, но… – начал Хики.
Меган вдруг ясно поняла, что не будет никакой победы, не будет амнистии ни для них, ни для друзей в Северной Ирландии и что скоро все, кто находится в соборе, погибнут. Она внимательно вгляделась в бледно-синюшное лицо брата.
– Я хочу, чтобы он был здесь, со мной.
– Да, правильное решение, Меган, – кивнул Хики. К ним повернулся отец Мёрфи:
– Его нужно срочно везти в госпиталь.
Ни Меган, ни Хики ничего не ответили.
– Тогда позвольте мне совершить таинство… – продолжал отец Мёрфи.
– Ты уже совершал свой проклятый ритуал для всех, не правда ли? – резко оборвал его Хики.
– Чтобы уберечь его душу от вечных мук… – продолжал священник.
– Да это же такие, как ты, обрекают людей на вечные муки еще при жизни. – Хики рассмеялся. – Бьюсь об заклад, что ты все время носишь с собой святое мирро. Никто не знает, когда добрый католик найдет смерть у твоих ног.
– Да, я ношу освященное мирро с собой, вы правы.
– Отлично! – усмехнулся Хики. – Позднее мы поджарим на нем яйца.
Отец Мёрфи отвернулся. Меган подошла к Морин и Бакстеру. Морин видела, что она приближается, и намеренно не отводила глаз.
Меган остановилась рядом с закованными в наручники людьми, опустилась на колени подле Бакстера и выдернула из его брюк ремень. Поднявшись, она размахнулась и изо всех сил ударила его по лицу.
Отец Мёрфи и кардинал закричали, пытаясь остановить ее.
Меган снова замахнулась ремнем и стегнула им по поднятым рукам Морин. Следующий удар Меган должен был опять достаться Бакстеру, но Морин бросилась на его защиту, и хлещущий удар ремня пришелся ей по шее.
Меган вновь и вновь размахивала ремнем и с ожесточением стегала Морин по спине, ногам, ягодицам.
Кардинал отвернулся, а отец Мёрфи начал кричать во все горло. Хики, сев за алтарный орган, вновь заиграл, вторя колокольному звону, Фрэнк Галлахер сидел на орошенном кровью полу, где пару минут назад лежал Пэд Фитцджеральд, и слушал свист ремня, но вот огромное пространство собора вновь заполнили мелодичные протяжные звуки «Смерти повстанца», заглушая все другие шумы.
С помоста алтаря выглянул Джордж Салливан и подхватил мелодию на своей волынке. Абби Боланд и Имон Фаррелл прекратили было пение, но Флинн по микрофону призвал их включиться снова, и они запели опять. Хики подхватил в органный микрофон хрипловатым старческим голосом:
Я однажды видел смерть героя.
Он молил: «О Боже, мне внемли!
Сохрани мой домик в Типперери!
Наше дело Ты благослови!»
На чердаке Джин Корней и Артур Налти лежали, обнявшись, на голых досках и страстно целовались. Джин со стоном перекатилась на спину, и Артур накрыл ее тело своим.
Рори Дивайн снова выглянул из окна северной башни и выпустил последнюю ракету. Толпы народа внизу продолжали петь, и он подхватил песню, чтобы не чувствовать своего одиночества.
Дональд Маллинс стоял на этаж ниже колоколов, ни на что не обращая внимания, ему досаждали лишь гулкие удары колоколов да пронизывающий насквозь холодный ветер. Он достал из кармана тетрадь, исписанную стихами, и начал их перечитывать. Ему припомнились слова Пэда Пирса, обращенные к себе самому, Джозефу Планкетту и Томасу Мак-Донахью, когда они начали восстание в 1916 году: «Даже если мы ничего не сделаем, то хотя бы избавим Ирландию от трех плохих поэтов сразу». Маллинс рассмеялся и вытер глаза. Он швырнул тетрадь, и она полетела вниз в ночную темень.
Сидящий на хорах Лири наблюдал за Меган через прицел винтовки. Он припомнил, что никогда, даже в детстве, никого не бил, и сам поразился этой мысли. Следя за лицом Меган, за ее движениями, он внезапно ощутил, что безумно желает эту женщину.
Брайен Флинн наблюдал за всем, что происходило на алтаре, в большое вогнутое зеркало. До него доносились крики Морин и звуки резких ударов ремня по ее телу, но он пропускал эти звуки мимо ушей, внимательно вслушиваясь в мелодичный перезвон колоколов, визгливый вой волынки, пение и прекрасные густые звуки органа.