Флинн подошел к алтарным ступенькам и остановился, но не в нерешительности, а наоборот – вызывающе, демонстративно, и посмотрел на церковные хоры, а затем на алтарный орган. Никто не издал ни звука, не сделал движения, но он нарочито подождал еще несколько секунд, пристально глядя в зал, затем спустился по ступенькам алтаря. Около сидящего у двери склепа Галлахера приостановился и сказал:
– Передохни, Фрэнк.
Галлахер посмотрел на него и на Морин, и Флинн увидел в его взгляде понимание и одобрение. Глаза Галлахера встретились с глазами Морин, он начал что-то говорить, но потом повернулся и поспешил вверх по ступенькам.
Флинн посмотрел вниз, на дверную решетку, закрытую на замок и цепь, и повернулся к Морин. Она поняла, что Брайен хочет вновь показать себя лидером и навязывать свою волю другим. Но она поняла также, что он хочет идти дальше и собирается освободить ее, но не осознавала для чего: ради нее, ради себя, а может быть, просто, чтобы продемонстрировать свою власть, показать, что может сделать все, что хочет, напомнить, что он – Финн Мак-Камейл, вождь фениев. Морин спустилась вниз по ступенькам и остановилась у дверей. Флинн последовал за ней и махнул рукой в сторону ризницы.
– Два мира встретились здесь: мир духовный и мир светский, жизнь и смерть. Вот уж никогда не думал, что такие противоречивые понятия разделены столь тоненькой преградой.
Морин настороженно всмотрелась в безмолвие ризницы и увидела лишь свечи, мерцающие на алтаре в часовне для священнослужителей, потом различила покровы на столах, стоящих у стены, на которых лежали аккуратно сложенные белые и пурпурные одеяния, используемые во время великого поста. «Пасха, – подумала она. – Весна. Воскресение и жизнь». Морин подняла глаза на Флинна.
Заговорил он первым:
– Выберешь ли ты жизнь? Уйдешь ли одна без других?
– Да, уйду, – кивнула Морин.
Поразмыслив немного, он вытащил из кармана ключи. Дрожащими пальцами отпер замок на решетке, а также замок, висящий на цепи, и начал разматывать цепь. Отодвинув левую створку, Брайен заглянул в коридор – полицейских там не было.
– Поторопись.
Морин взяла его за руку.
– Я уйду, но только с тобой.
Флинн долгим взглядом посмотрел на нее и спросил:
– Ты оставила других, чтобы уйти со мной?
– Да.
– И ты сможешь сделать это и жить потом, не испытывая мук совести?
– Да.
Он молча смотрел на открытые двери, а затем проговорил:
– Мне придется долго сидеть в тюрьме. Ты будешь меня ждать?
– Да, буду.
– Ты любишь меня?
– Да.
Флинн хотел вытолкнуть ее наружу, но она оказалась проворнее: быстро взбежала по лестнице и остановилась на полдороге к склепу.
– Ты не выпроводишь меня одну, если мы уйдем, то только вместе.
Флинн стоял, глядя на ее силуэт в лучах света, проникающих из-за двери склепа.
– Я не могу уйти.
– Даже ради меня? Ведь я уйду с тобой ради тебя. Разве ты не хочешь сделать то же самое?
– Не могу… ради Бога, Морин… Не могу. Пожалуйста, если ты любишь меня, уходи. Уходи!
– Только вместе. Любым путем, но вместе.
Флинн опустил глаза и покачал головой, а спустя минуту-другую, показавшуюся ему часами, услышал шаги – она поднималась вверх по лестнице…
Он закрыл на замок двери и пошел за ней и, когда поднялся на алтарь, увидел, что она опять лежит около Бакстера, с наручником на запястье и закрытыми глазами.
Флинн спустился с алтарного помоста, подошел к одной из скамеек в центре зала собора и сел, уставившись на высокий алтарь. Его поразило, с какой легкостью он заполучил, как дар богов, то, чего многие добиваются всю жизнь, – лидерство, отвагу, способность распоряжаться собственной судьбой. Но любовь – истинная основа всех чувств обыкновенных людей, возможность жить с любимой женщиной, детьми, друзьями – всегда ускользала от него. Лишь однажды к нему пришло это чувство, и оно навсегда осталось в нем кровоточащей раной, боль от которой не проходила, как он ни силился перебороть ее. Каждый раз она приходила вновь и вновь.
«Любовь побеждает все», – вспомнил он слова отца Майкла на проповеди. Брайен покачал головой: «Нет, это я победил любовь». И в тот момент он ощутил, что внутри у него пустота. Но в то же время он почувствовал, что снова обрел право управлять собой и повелевать своим миром, и от этого ему, к собственному ужасу и недовольству, стало легче.
Задумавшись, он еще долго сидел на церковной скамье.
Флинн посмотрел вниз на Пэда Фитцджеральда, который лежал, скрючившись около органной консоли, укрывшись одеялом до подбородка, залитого кровью. Флинн приблизился к Джону Хики, лежащему с другой стороны органа, у клавиатуры, и пристально всмотрелся в бледное, почти восковое лицо старика. Зазвонил телефон, и Хики пошевелился. Телефон снова зазвонил, и Флинн быстро схватил трубку.
Послышался голос Маллинса:
– Я вернулся в колокольню, колокола пока будут молчать?
– Да… Как дела снаружи?
– Внизу все очень тихо. А дальше… на улицах до сих пор толпы народа.
Флинн услышал в голосе молодого человека изумление и пояснил:
– Они все еще празднуют, разве не так? Мы подарили им незабываемый день святого Патрика.
– Они даже не объявляли комендантский час, – с удивлением добавил Маллинс.
Флинн улыбнулся. Америка представилась ему «Титаником»: в борту пробоина длиной в триста футов, корабль кренится на бок, а пассажиры все еще пьют и веселятся в салоне.
– Не похоже на Белфаст, правда?
– Да.
– А не заметно там, внизу, признаков беспокойства?.. Какие-нибудь передвижения?
Маллинс выглянул наружу и доложил:
– Нет, они все еще вроде как расслабленные. Замерзли, конечно, подустали, но веселятся по-прежнему. Не слышно никаких команд, не видно никаких признаков подготовки к штурму.
– А ты-то как терпишь холод?
– Я уже привык.
– Ну ладно. Ты и Рори первыми увидите лучи рассвета.
Еще несколько часов назад Маллинс решил потихоньку бежать из собора, но виду не подавал.
– О-о, увидеть рассвет в Нью-Йорке с колокольной башни собора святого Патрика – да про это же поэму надо писать.
– Прочтешь ее мне позже, – ответил Флинн, повесил трубку и набрал новый номер: – Соедините с капитаном Шрёдером, пожалуйста.
Он смотрел на Хики, пока оператор соединял его с кабинетом епископа. Лицо старого экстремиста было обычно выразительно и живо, но когда он спал, напоминало скорее неподвижную маску мертвеца.
В трубке послышался невнятный голос Шрёдера:
– Да…
– Это Флинн. Не разбудил тебя?
– Нет, сэр. Мы ждали очередного звонка мистера Хики. Он сказал… но я рад, что позвонили вы. Хотелось поговорить с вами.
– Предполагал, что я сдох, не так ли?
– Нет-нет, что вы… Вы ведь играли на колоколах, верно?
– Ну и как тебе понравилось?
Шрёдер откашлялся:
– Вы же обещали устроить представление.
Флинн рассмеялся:
– Ты вроде как начинаешь понимать юмор, капитан?
Шрёдер самодовольно засмеялся.
– Или ты так развлекаешься, поскольку беседуешь со мной, а не с Хики, от которого у тебя башка кругом идет?
Шрёдер ничего не ответил, а Флинн между тем продолжал:
– Как идут дела в интересующих нас столицах?
– Они удивляются, почему вы ничего не ответили на предложение, переданное через инспектора Лэнгли, – ответил Шрёдер.
– Боюсь, мы не совсем поняли это предложение.
– Я не могу растолковывать подробности по телефону.
– Понятно… Тогда почему бы тебе сейчас не подойти к дверям ризницы, и мы бы поговорили.
Последовало долгое молчание. Наконец Шрёдер сказал:
– Я не имею права сделать это… Это против правил.
– Тогда пусть горит собор, что обязательно случится, если мы не поговорим, капитан.
– Нет, вы не так поняли, мистер Флинн. Эти правила были тщательно разработаны… Да вы и сами, наверное, знаете… И человек, ведущий переговоры, не имеет права лично встречаться с теми, кто…
– Да не собираюсь я убивать тебя.
– Да-да… Я знаю, что вы не убьете… но… послушайте, у вас с лейтенантом Бурком… Может, вам лучше поговорить у дверей с ним?
– Нет, я должен поговорить там с тобой.
– Я…
– Тебе даже не любопытно взглянуть на меня?
– Любопытство не играет здесь никакой роли…
– Неужели? А мне кажется, капитан, что ты единственный из всех людей, который признает ценность личного контакта.
– Какой-либо особой ценности не существует в…
– Как много войн можно было бы избежать, если бы главы государств сумели посмотреть друг другу в лица, дотронуться друг до друга, унюхать запах страха у противника.
– Подождите, не кладите трубку, – прервал его Шрёдер.
Флинн услышал в телефоне щелчок, минутой позже снова послышался голос Шрёдера:
– Хорошо, договорились.
– Встречаемся через пять минут. – Флинн повесил трубку и грубо толкнул Хики. – Ты слышал? – Он крепко сжал ладонь старика и сказал: – Когда-нибудь, старый козел, ты расскажешь мне об исповедальне и о том, что ты наговорил Шрёдеру и что натрепал моим людям и заложникам. А еще расскажешь о компромиссе, который нам предложили.
Хики сморщился от боли и выпрямился.
– Давай! Жми! Старые кости сломать не трудно.
– Сломать бы тебе шею!..
Хики взглянул на Флинна, в глазах у него не было и следа боли.
– Осторожно! Поосторожнее со мной обращайся!
Флинн отпустил его ладонь и оттолкнул от себя.
– Тебе меня не испугать.
Хики ничего не ответил, но пристально уставился на Флинна, и в глазах его мелькнула непритворная злоба. Флинн спокойно встретил его взгляд. Затем посмотрел вниз на Пэда Фитцджеральда.
– Ты хоть присматриваешь за ним?
Хики промолчал. Флинн внимательно всмотрелся в лицо Фитцджеральда и увидел, что оно стало неестественно бело-восковым, точь-в-точь как у Хики.
– Он мертв, – сказал Флинн и повернулся к старику.
Хики проговорил безо всяких эмоции: