Иногда допоздна засиживаются у калитки Баглаи. Изменился за два года Иван, другим вернулся, Верунька чувствует это. Особенно когда рассказывает ей о том загадочном, белоснежном Тадж-Махале, который в одном месте украшен черным камнем, и тот камень поет. Не каждый услышит это диво, но если вслушаться хорошенько — и в самом деле чуть слышно поет: так удивительно поставлен тот камень умелыми индийскими мастерами. Поныне их тайна не разгадана: почему же ой поет? И уже оба вслушиваются невольно и в свой собор, который перед ними возвышается на майдане, тает верхами в сумраках неба, не запоет ли он тоже — тихо, отдаленно?
Молчит собор.
Не видно облупленности, ржавчины на куполах — ночь скрадывает травмы времени.
Вокруг бушуют страсти, ломаются копья в беспрерывных баталиях строителей с браконьерами, а он стоит, думает свою извечную думу. О чем она? Многие и многие события жизни проходили тут перед ним, как перед свидетелем и перед судьей. Еще недавно, кажется, скрипели мимо него в воловьей упряжке арбы со снопами, клокотала революция на этом майдане соборном, били в набат колокола, звали на сходки, на пожары, то радостно, то тревожно будили предместье, колотя пудовыми языками свою литую, с примесью серебра медь… С тоской и болью в последний раз смотрели на свой собор полные отчаянья глаза девушек-полонянок, когда их тысячами гнали из этих предместий по Широкой, к невольничьим эшелонам, на немецкую каторгу. Рыдания слышал он, и крики надежды, и железные грохоты войны, и еще более страшную ее тишину… Теперь велосипедисты ночных смен неслышно обтекают его ежедневно и еженощно.
Все он видит и видел все. Ярмарки бурлили вокруг него, смушковыми серебристыми шапками красовались, бурунами жизни вскипали, буйно смеялись пунцовым, со звоном проносясь лихими санями в затейливой резьбе степных мастеров. Все он видел и видит все. И так ли уж бесследно все это могло исчезнуть? Или сохраняет он в себе отголоски жизни неумирающей, мелькание пик запорожских, разноголосье ярмарочного люда, шутки цыганские, распри прасолов, ржание коней продано-оскорбленных, будоражащий смех шинкаров счастливых, ночные шепоты влюбленных… Полон, полон всего! Окутанный сумраком ночи звезд достигает шеломами своих глав крутолобых… А сталь в печах клокочет, заводские ночи не ведают сна, и когда плавку дают, шлак за Днепром выливают, все небо тогда наполняется половодьем зарева столь мощного, что верхушки садов высвечиваются чеканно, — можно различить каждый листочек. В такую пору облитый светом заводов вдруг выступает из темноты ночи собор. И пока багрянится, дышит небо надо всем Приднепровьем, стоит он среди заводского поселка, весь светлый, парусно-полный и чистый, как в те давние времена, когда впервые тут возник, вычаровался из души своих мудрых и сильных мастеров.
1967
Черный ярРассказ
Было еще темно, когда его разбудил телефонный звонок. Аппарат всегда стоял у кровати. И вот теперь подал голос, позвал настойчиво. Петро Демьянович взял трубку и, включив лампу торшера, стал слушать, бросая изредка реплики туда, откуда звонили.
Жена Зося Дмитриевна тоже проснулась, ее уже давно перестали удивлять эти ночные звонки. Что поделаешь, такая у него должность. Если бы и небо где-нибудь проломилось, то, наверное, и тогда бы позвали товарища Гайдамаку: принимай меры, латай… Однажды даже в новогоднюю ночь, когда другие с бокалами шампанского в руках слушали звон курантов, Петро Демьянович был поднят прямо из-за стола; где-то прорвало городской водопровод, надо было, все бросив, мчаться спасать положение. Поехал и трое суток отсутствовал, не знала жена что и думать…
Зосе Дмитриевне приятно, что ее Петро Демьянович нарасхват, что его уважают подчиненные, товарищи по службе. Иной раз слышит от них: «Демьянович наш — это же сила… Сегодня он правая рука у мэра, а завтра…» — и палец возводится вверх… В такие минуты у Зоси Дмитриевны сразу улучшалось настроение.
А теперь этот внезапный звонок, — видно, снова возникли какие-то неполадки в том Черном Яру, на коронном сооружении Петра Демьяновича. Появились какие-то опасные воды. А самая мощная помпа, оказывается, занята в другом месте… Это же надо!
Жену охватывает тревога.
— Только без паники, — вразумляет кого-то в трубку хозяин. — Немедленно на объект! Я тоже скоро буду.
На целый день теперь махнет Петр Демьянович. Ведь чем-то же вызван этот звонок спозаранок?
Однако то, что муж, не торопясь, прошел в ванную и принялся бриться, несколько успокоило Зосю Дмитриевну. Ведь не стал бы он наводить лоск, если бы ситуация на объекте сложилась и впрямь угрожающая.
То, что он называет объектом, как раз и есть Черный Яр, тот стоклятый Яр, на который люди Петра Демьяновича в свое время повели наступление земснарядами. Не всех восхищает сооружение, которое Зося Дмитриевна привыкла считать самым монументальным творением мужа, некоторым оно представляется попросту кабинетной выдумкой, непродуманностью, даже показухой, и за нее, мол, будущее спросит.
А каких усилий стоило «пробить» проект, довести до утверждения и реализации! Были противники проекта — Гайдамака их подмял, кое-кто требовал «народной экспертизы», он их высмеял. Маловерам возле Гайдамаки не было места, оставлял рядом с собой лишь тех, кто не колебался. Зося Дмитриевна иной раз этому тоже способствовала, при случае улещивала кого надлежит своими обворожительными улыбками… Одним словом, запруда возведена, массивное тело ее пролегло через Яр, а в верхнюю его часть кирпичные заводы гонят и гонят пульпу, чтобы способом гидронамыва заполнить отсеченный сектор Яра, чтобы твердь появилась на месте прежних мусорных свалок, овражистых балок, с извечной мрачностью чащ, с буреломами, где еще в допотопные времена князья охотились на волков и вепрей.
После гидронамывных работ Яр, собственно, перестанет существовать, овраг исчезнет, а на вновь образованной земляной подушке будет со временем распланирован парк с искусственным озером, со стрельбищем, появятся аттракционы и, как вершина мечты, поднимется в небо гигантское чертово колесо — реализуется, таким образом, давнишний замысел Петра Демьяновича. На бумаге легко давалось, а как до дела дошло, сколько нервов вымотал этот Яр. Наверное, только Зося Дмитриевна и знает, какое сопротивление оказывал кое-кто ее мужу на этом пути. Сколько хлопот! То ли в самом проекте допущены были какие-то просчеты, то ли бульдозеры принялись за этот Яр в недобрый час, а может, намыв начали не под тем знаком Зодиака?
Хозяин, стройный, с чаплинскими темными усиками, в коротеньком французском пальто, в красивой меховой шапочке (на одном из артистов оперы видела такую), готовый к выходу, остановился на пороге:
— Я поехал.
Жена даже загляделась: воистину «бiле личко, чорний вус…» Не положила бы на него глаз какая-нибудь из тех руководящих, незамужних, которые так и охотятся за своими перспективными коллегами…
— Ты надолго?
— Там видно будет. Может, зряшная тревога, это ведь у нас умеют… Не беспокойся, дорогая!
Приветливый взмах рукой на прощание, после чего Петро Демьянович сразу становится строже, и его элегантная фигура в ярком кашне, в новых туфлях «Саламандра» исчезает за дверью.
У подъезда Гайдамаку уже ждала служебная машина. Прежде чем сесть, он бросил взгляд за реку, за острова: горизонт там заметно светлел, в небе крупным алмазом блестела утренняя звезда. Такая большая, с острыми гранями, точно обломок какого-то небесного тела.
— Мы с тобой сегодня ранние птицы, — деланно бодрым голосом сказал Петро Демьянович, усаживаясь рядом с шофером, и велел: — На объект.
— Как поедем?
— По низовой давай… (то есть нижней дорогой).
Водитель, длинношеий пижон с рыжими бакенбардами, попытался было завести разговор о вчерашнем хоккее, но Петро Демьянович, хотя и был рьяным болельщиком, на этот раз отмахнулся: не до хоккея сегодня, Черный Яр — вот болячка, которою он сейчас полностью поглощен.
С низовой дороги объект виден как на ладони. На склонах гор, изрытых донизу оврагами, поперек одного, самого большого, урочища среди бурого естественного ландшафта выделяется как инородец серого бетонного цвета стена, назначение которой непосвященному вряд ли и угадать. Это и есть воплощенный замысел Гайдамаки, его «Асуан», как он иногда шутит. Когда впервые погнали сюда вспененную пульпу с кирпичных заводов, это давало Гайдамаке почти эстетическое наслаждение. Прикипев взглядом ко дну яра, стоял, смотрел, как оно медленно покрывается глинистой жидкостью, как свершается задуманное: откладывается вечное дно! Море откладывает свои напластования миллионами лет, а тут все на твоих глазах, и по твоей воле… Вот они, твои мезозой!..
Запруда намывалась не один год, работы в верховьях Яра ведутся еще и сейчас, правда, с горем пополам. В том месте, где со временем должны появиться аттракционы, тир и чертово колесо, среди парка, горожане видят пока что огромную воронку. Лишь отчасти заполненный котлован, в котором на сегодняшний день собралось, может, сотни тысяч тонн тяжелой болотистой воды, вернее, пульпы, накачиваемой из соседних кирпичных заводов. Мощные насосы должны бы все время откачивать излишек вод, сбрасывать их в дренажные канавы, однако из-за этих вечных неувязок с техникой, повсеместного равнодушия, разгильдяйства… Порой Гайдамаку прямо отчаяние берет: удастся ли пробить стену чиновничьего формализма и крючкотворства? Тут недолго и в мистику удариться: может, и вправду в недобрый час взялся ты состязаться с Черным Яром, а может, и вправду это место от века заклятое, каким считали его когда-то старые люди?..
Петро Демьянович вырос у этого Яра. В древние времена Черный Яр, ясное дело, был населен ведьмами и ведьмаками, всякими лешими, загадочными красотками-обольстительницами да похожими на ярмарочных конокрадов местными демонами, которые справляли там в темнейшие купальские ночи свои шабаши. Маленький Петрик в такие ночи, одолевая страх, тоже бегал в Яр с ватагой слободских мальчишек — их так и подмывало поглядеть, что же творится в самой глубине урочища в пору наистрашнейшую — полуночную, колдовскую… В темноте можно было увидеть живых светлячков и взят