т его тронуть. Силой воли своей он будто еще надеялся ее остановить, отворотить. Но грязища с верховьев летела ракетно, катила потопом, крушила все на своем пути. Гайдамака услышал нечеловеческие крики, стоны больничных людей на холмах, еще успел глазом схватить, как отставник кинулся, вопя не своим голосом, к дереву и не по возрасту быстро, с обезьяньей ловкостью покарабкался меж ветвей вверх…
А сам Гайдамака, очумевший, чувствуя себя уже как бы за пределами жизни, хотел сейчас одного: чуда, которое мгновенно заступило бы, пересекло ревущей темной той силе путь. «Сам возводил, по твоей воле возникло… Вот тебе и возмездие!..» Нечто подобное путалось хаотичными обрывками Мыслей в голове, а страх лишь тогда завладел им, когда неподалеку сверкнуло, взрывом сотрясло воздух, и пламень столбом ударил вверх — понял: снесло газовую подстанцию, вырвался газ, вспыхнул. Рев, грохот, молнии электрических разрядов, деревья падают и с вывернутыми корнями летят прямо на него…
— Беги! Сметет! — взвизгнуло человеческое откуда-то с холма.
Ошеломленный, он с гневом, с чувством стыда бросился бежать косогором вниз, где еще какие-то люди вопят, бегут, падают и, поднявшись, снова бегут…
Сатанинский грохот догоняет, вал мути, напоминающий вулканическую массу, летит по дну Яра бешеным потоком, гонит палки, ящики, консервные банки, драные канистры. Гайдамаку, когда он на мгновение оглянулся, ледяной грязью ударило в лицо, он даже захлебнулся, сбитый с ног вырванным корневищем, летел куда-то, а меховую шапку его уже завертело в водоворотах. Подхваченный тяжелой водой, Гайдамака обеими руками вцепился в корягу, она, по-оленьи рогатая, перевернувшись, вместе с ним погрузилась в муть, в ледяной вал, потом, вынырнув, подняла и его с собой, вытолкнула, оглушенного, на поверхность, как бы только затем, чтобы Гайдамака еще раз глянул на этот белый свет.
Дерево бросало в бурунах туда-сюда, вверх-вниз, но потерпевший, барахтаясь, держался за корни с цепкостью утопающего, еще и сейчас не до конца осознавая, что произошло, какая сила несет и швыряет его среди этого бурлящего неостановимого потока грязи. А в те мгновения, когда оказывался на поверхности, успевал сквозь рев уловить пронзительные крики людей на холмах, в которых ему чудилось что-то спасительное. Летучая холодная грязища мчит его среди этого гвалта, крика, мутная тяжелая вода, взбунтовавшаяся пульпа неистово швыряет Гайдамаку куда-то вниз, бросает, как щепку, меж сокрушенных заборов, калиток, меж фонарных столбов с ошметками проводов, приближения которых он сейчас почему-то больше всего боялся. Металлической бочкой стукнуло его в плечо, обломком забора — в другое, еще чем-то оглушило так, что даже в глазах потемнело, и свет для него исчез, свет не возвращался…
Долго еще будут жить в этом предместье предания, услышат их и дети, сейчас еще и не рожденные, будто о чем-то нереальном будут звучать для них жуткие рассказы о том, как миллионы тонн, грязищи через разваленную плотину ринулись сверху вниз, сметая все на своем пути, ибо скорость грязепада была жуткая, снарядная… Будет рассказано, как мужественно спасали потерпевших команды военных, вертолетами снимали людей с крыш, а все-таки жертв не удалось избежать… Заиленные, опрокинутые трамваи лежали, полные пассажиров, захлебнувшихся под многотонным валом. Рассказывались не легенды, а чудовищная в своей невероятности правда, когда даже больные из лечебницы бросились с холмов к Черному Яру спасать погибающих, как с глазами, полными ужаса, выносили они на холмы малышню из детсада, трогательно кутая детей в свои жесткие больничные халаты, прижимая к груди насмерть перепуганных малышей…
…Когда, спасенный больными, Петро Демьянович очнулся, лежа навзничь на холме, первое, о чем подумалось, было: «Зачем я пришел в себя, ожил? Зачем спасли меня?.. Больные из лечебницы спасают здоровых людей! Нет, это уже, наверное, конец света, светопреставление!»
Они, его спасители, с безумными от страха глазами, стояли над ним в мокрых, грязных халатах, все были еще крайне возбуждены, взглядами нестерпимо острыми следили за этим незнакомцем, выхваченным из потопа, удивляясь, верно, тому, что он оживает, некоторые, близко нагнувшись, всматривались в него, вряд ли веря в его воскресение. Какой-то из них, с беспредельной тоской в глазах, спросил:
— Суда боишься?
Нет, он не боится суда. Самое страшное уже произошло. Хотел сделать добро, а содеял зло. Хотя ему и сейчас еще до конца не верится, что все это происходило в реальности, а не во сне, происходило с ним, и что это его кувырком несло в грязевом потоке в какие-то тартарары, где он погибал… Но за что же ему такая кара, то самое «возмездие»? Где отец? Успел ли спастись? Снизу откуда-то, словно сквозь толщу пульпы, долетают сердитые голоса о техническом дилетантстве проекта, о волевом решении, кто-то сообщает об опрокинутом трамвайном вагоне возле депо, о пассажирах, которые грязью в вагонах захлебнулись все до одного… Бред? О, если бы он мог сейчас погрузиться в мир бреда!
Сколько же времени прошло? Мгновение или вечность? Однако еще было утро, небо по-весеннему ясно голубело над ним, а ниже… Серость какая-то незнакомая, пустынная ударила в глаза. Садов нет, улочка исчезла, домики со стороны Яра посносило, стесало, в считанные минуты смело ураганом воды. Вся твоя страна детства лежит безмолвная, посеревшая, как та Помпея, под напластованием свежего ила, под тяжестью притихшей, уже недвижной грязищи, которая только что ревмя ревела по этому Черному Яру.
Попытался шевельнуться, и тупая боль во всем побитом теле напомнила ему, что он жив.
— Боишься суда? — спросил, склонившись над Гайдамакой, еще один измученный, рыжебородый, спросил с искренним сочувствием в голосе. И все они, точно на нечто неземное, нездешнее, смотрели на потерпевшего глазами острыми и безмерно печальными.
Вышедший из небытия, он перевел взгляд на верхний город, на его ансамбли. Там все стояло на месте, кроме его, Гайдамаки, сооружения: в верховьях Яра, где была стена запруды, светилось небо. Светилось сквозь проломину ясно-голубое, будто в детстве, будто вторично подаренное матерью.
Об Олесе Гончаре
У романа Олеся Гончара сложилась необычная и сложная судьба. Пожалуй, ни у одного произведения писателя — будь то «Знаменосцы» или «Земля гудит», «Человек и оружие» или «Циклон», «Таврия» или «Перекоп», «Бригантина» или «Маша с Верховины», «Тронка», «Берег любви» или «Твоя заря» — не было такой судьбы.
Написанный в конце шестидесятых годов, «Собор» был опубликован в журнале «Витчизна». И начались мытарства. В «Дружбе народов» он был набран в переводе на русский, но дальше… дело не пошло.
Объяснение этому надо искать в тех негативных явлениях нашей жизни, о которых шла речь в решениях апрельского (1985) Пленума ЦК КПСС и XXVII съезда партии. Как видим, они коснулись и литературы.
И вот сейчас роман Олеся Гончара вышел к широкому читателю. К счастью, он не утратил своей остроты, злободневности и чисто художнических достоинств. Более того, те, кто не знает судьбы романа, могут утверждать, что роман написан только что — вчера или сегодня. Такова особенность, пожалуй, каждого настоящего литературного произведения.
«Собор» затрагивает важнейшие проблемы морали и нравственности, правды и лжи, честности и приспособленчества, наконец экологии и отношения к истории, к тем материальным и духовным, ценностям, которые накопило человечество. Стоит сказать, что эти важнейшие проблемы всегда волновали Олеся Гончара и когда он писал о минувшей войне, и когда создавал картины народной истории, и когда обращался к сегодняшнему дню.
Действие романа разворачивается в украинском рабочем поселке Зачеплянке на окраине крупного индустриального центра. Главные действующие лица — династия сталеваров Баглаев. И хотя в романе немало сцен, связанных с работой металлургов, «Собор», как говорится, слава богу, нельзя отнести к числу произведений на так называемую «производственную» тему. Дети и семьи Баглаев, семья Изота Лободы — главные персонажи «Собора», и все они выписаны с завидной индивидуальностью, неповторимостью, разными чертами характера, состояния души и отношения к жизни. Даже образ отсутствующего в романе главы баглаевской династии, погибшего в годы войны, живет на страницах романа.
«Собор» наполнен яркими красками украинской природы, как и природы Индии (действие некоторых глав происходит на строительстве металлургического комбината в этой стране), он живописен и глубоко эмоционален. Эти особенности романа лишь ярче высвечивают его правдивую бескомпромиссную реалистичность.
В романе мы видим много хороших людей, но фигуры их неоднозначны, сложны и лишены розовых красок.
Ярко и убедительно показывает О. Гончар и перерожденцев (к примеру, Владимир Лобода), превратившихся в высокопоставленных чинуш, оторвавшихся и от людей и от жизни.
И очень знаменательно, что основной конфликт «Собора» возникает не в сфере производства, чем, увы, грешили и не раз авторы так называемых «производственных» романов и пьес, а в сфере — жизнь. Жизнь сложнее, и потому именно она закаляет или ломает судьбы людей и порождает самые неожиданные парадоксы, в частности и в их трудовой деятельности.
Древний девятиглавый собор — шедевр восемнадцатого века — олицетворяет собой и вольный полет вдохновения, и высокое искусство человеческих рук, и живую связь времен, и даже порождает свою символику, свои ритмы.
Недаром автор пишет о соборе как о поэме человеческого казацкого зодчества.
«Берегите соборы ваших душ!» — говорит один из персонажей романа, и эта мысль как бы пронизывает все произведение.
Помню, как еще в далеком 1947 году (а мы познакомились с Олесем именно тогда, на Первом Всесоюзном совещании молодых писателей) меня очаровали «Альпы», положившие начало эпопеи «Знаменосцы». Это, была книга о только что пройденной нами войне, казалось бы о том, о чем мы, фронтовики, отлично знаем, но написанная человеком, в таланте которого не просто слиты, а живут в едином первородстве реализм и романтизм. И когда «Знаменосцы» были закончены и соединились в одну книгу, эту особенность дарования Гончара оценили миллионы читателей. Не хочется употреблять слово «бестселлер», но со «Знаменосцами» в нашу литературу вошел крупный мастер, а роман его читался и зачитывался буквально всей страной.