Он очнулся внезапно, задыхаясь и колотя руками воздух, словно и впрямь тонул. Было темно. Лампа горела, как роковой глаз, и источала маслянистый запах, что смешивался с болезненным запахом его тела. В настенном канделябре горела одинокая свеча, освещая тяжёлые драпировки.
Америго де Бенчи стоял у массивной, о четырёх столбах, кровати и был бледен как призрак. У него было мягкое, однако породистое лицо с благородными чертами, доведёнными до совершенства в Джиневре: тяжёлые веки, полные губы, вьющиеся волосы, длинный, слегка приплюснутый нос. Вздохнув с облегчением, он сказал:
— Благодарю тебя, Боже, — и перекрестился.
— Пить, — сдавленно попросил Леонардо.
Америго налил ему воды из кувшина, стоявшего на полке рядом с умывальным тазом.
— Ты вспотел — значит, поправишься. Так сказал доктор.
— Давно я здесь? — спросил Леонардо, напившись.
— Больше двух недель. — Америго забрал у него стакан. — Я позову твоих друзей, Боттичелли и юного Маккиавелли, они обедают в кухне. Пока ты был в лихорадке, они не отходили от постели.
— Буду очень тебе благодарен, если ты их поскорее позовёшь, потому что я не хочу оставаться здесь, — прошептал Леонардо. Он попытался встать, но у него от слабости тут же закружилась голова.
— Ты был очень болен... Мы так тревожились о тебе, Леонардо. — Америго всё ещё стоял над ним, явно не желая уходить. — О тебе справлялся отец.
— Он был здесь?
— Нет... но его вызвали в Пизу по делам podesta[96]. Скоро его ждут назад.
Леонардо промолчал.
— Леонардо... во всём виноват я один.
— Перестань, Америго. Не может быть одного виноватого во всём.
— Но я не хочу, чтобы ты винил Джиневру. Она просила меня выдать её за тебя, а не за Николини.
— Она могла и отказаться.
— Я её отец.
Измученный, Леонардо отвернулся. Только тогда Америго сказал:
— Нет, Леонардо. Боюсь, у неё не было выбора.
Леонардо смотрелся в таз с водой у постели: шрам на лице всё ещё оставался алым рубцом, печатью его глупости. Он слышал приглушённые удары резца и молотка: в bottega Верроккьо кипела работа. Франческо, старший подмастерье, держал учеников в ежовых рукавицах, да и сам Андреа каждый час бурей налетал на нерадивых; казалось, он вообще не спит. Сделать надо было слишком многое; просроченных заказов у Андреа было не меньше, чем неоплаченных счетов. Усталый, покрытый пылью, он больше походил на каменотёса, чем на хозяина большой bottega.
А следующие дни обещали быть ещё более напряжёнными. Андреа взял трёх новых учеников и ещё один заказ от Лоренцо на терракотовый рельеф Воскрешения.
Никколо, конечно, объявил, что новые ученики совершенно бесталанны.
— От них даже кошкам нет спасения, — сетовал он Леонардо. — Они поймали Бьянку — маленькую серую киску — и сбросили её в лестничный пролёт.
— Кошка пострадала?
— Нет, но такие глупости неуместны.
Леонардо взболтал воду в тазу и помахал в воздухе мокрыми руками; смотреть на себя он не мог. Поднимать руки было всё ещё трудно, выпрямляться тоже — болела раненая спина.
— Никко, чем ты так недоволен? Они ещё мальчишки, и я уверен, что синьор Франческо скоро отыщет занятие их пустым рукам.
Никколо пожал плечами.
— Ты боишься, что тебя отошлют назад, потому что взяли их.
— Это три лишних рта, которые надо кормить.
— Маэстро Тосканелли посылает Андреа куда больше, чем стоят твои стол и кров. Уверяю тебя, ты в безопасности.
— В этот раз ты пострадал куда хуже, чем когда свалился с неба, — заметил Никколо.
— Как же низко я пал, — пробормотал Леонардо; но ирония отлетала от Никколо, как горох от стенки.
— Твоё лицо можно сделать прежним. Я тут кое-что разузнал.
— Ну, разумеется, — едко заметил Леонардо.
— Это правда, — настаивал Никколо. — Есть один хирург, еврей, он живёт близ Сан Джакопо олтр'Арно — он исправляет любые повреждения и уродства. Он творит чудеса. Лепит плоть, как глину.
— И как же он творит все эти чудеса?
Никколо снова пожал плечами.
— Его ученик рассказывал мне, что хирургу принесли мальчика, у которого недоставало части носа; кажется, он и родился с этим пороком, и его все жалели, потому что он был похож на чудовище.
— Никколо...
— Хирург изменил форму носа, разрезав предплечье мальчика и засунув нос в рану — так глубоко, что мальчик головы повернуть не мог; так он и оставался в течение двадцати дней. Потом, когда хирург вырезал нос мальчика из раны, к носу пристал кусочек мяса. Потом хирург вылепил мальчику новые ноздри в этом мясе — да так искусно, что никто не мог определить, где проходит шрам. Подумай теперь, Леонардо, в сравнении с этим твой рубец — просто детские игрушки.
— Как ты узнал об этом хирурге? — Леонардо стало любопытно — он никогда не слышал о такой технике хирургии.
— Маэстро Тосканелли посылал меня к нему с поручением. Его зовут Исаак Бранкас. Я помню, где он живёт, и могу...
— Ты не станешь ничего делать, — резко сказал Леонардо. — Моё лицо заживёт само.
— Но, Леонардо...
— И если на нём есть шрам — так тому и быть. Пусть это будет мне памятка, что в будущем не надо быть упрямым ослом. — Ладно, Никко, — продолжал Леонардо как ни в чём не бывало, — не сказал ли Сандро, что, если он не придёт к этому часу, нам надо отправляться без него?
Праздник Мардзокко начался: рыночная площадь уже, верно, полна народу.
— Сегодня первая обязанность Сандро — быть с Великолепным; вот кому без него действительно не обойтись.
Никколо одарил Леонардо внимательным взглядом.
— Ты хочешь сказать, что пойдёшь без него? Вправду пойдёшь?
— Хочешь сказать — пойду ли я с тобой? Конечно, пойду, Никколо. Ты такой же мой близкий друг, как Сандро. Ты мне как сын. Я что — плохо обращался с тобой в последние дни?
— Нет, — смутившись, быстро ответил Никколо.
— Знаю, что плохо, — продолжал Леонардо, — но теперь всё это в прошлом. Обещаю: сегодня я буду заниматься только тобой. Мы набросимся на самых злобных зверей, и наша жизнь будет в наших собственных руках.
Никколо кивнул.
— А что, и вправду много народу погибает в Мардзокко?
— Порядочно, — сказал Леонардо. — Если ты передумал, я, конечно...
— Я хочу пойти.
— Тогда я возьму тебя. Но это тяжкая ответственность — защищать тебя от диких тварей всех мастей... и обоего пола. — Леонардо не смог удержаться от улыбки, намекая на склонность Никколо к служанкам, кухаркам и просто шлюхам.
Никколо засмеялся, потом лицо его застыло.
— Ты перепугал всех друзей, Леонардо. Мы так волновались за тебя.
— Со мной всё будет в порядке.
— Сандро считает, что ты...
— Что — я?
— Отравил себя, как он — с Симонеттой.
— А ты, Никко, — ты тоже так думаешь?
— Я — нет, — сказал Никколо.
— Почему?
— Потому что ты слишком... зол.
Идя с Никколо к рыночной площади, Леонардо думал о Симонетте. Как только к нему возвратились силы, он попытался навестить её, но получил вежливый отказ: её юный слуга Лука сказал, что Симонетта спит и в любом случае — слишком слаба, чтобы принимать гостей. Однако Леонардо знал, что она виделась с Сандро. Её болезнь уносила силы Сандро, что, как с удивлением обнаружил Леонардо, было весьма важно.
Но он скоро увидит друга; и Леонардо приготовился предложить ему любую помощь, на какую только способен.
Однако эти мысли лишь маскировали его тревогу о Симонетте. Она была его зеркалом; полностью он открывался только ей. И хотя они теперь почти не виделись, он не мог потерять её.
Только не сейчас, не вослед Джиневре...
Они приближались к Меркато Веккио, и на улицах стало так людно, что приходилось пробиваться через толпу. Даже сегодня торговцы стояли у своих раскладных лотков и торговали мясом, птицей, овощами и фруктами. Их вывески были украшены грубо нарисованными крестами. Один торговец ощипывал живых цыплят. Рядом с ним крупная плотная женщина жарила на вертелах над жаровней дичь и продавала её на самодельном прилавке вместе с хлебцами, бобами и медовыми пастилками.
Пучки петрушки, розмарина, базилика и фенхеля благоухали на заваленных требухой улицах. Там в клетках выставлялись на продажу кошки, кролики и живые птицы; один купец выставил даже нескольких волков и запрашивал за них бешеную цену; впрочем, он мог надеяться, что продаст их, потому что не могло не найтись в толпе таких, кто захочет уподобиться Первому Гражданину и заслужить публичное virtu[97], выставив для стравливания собственных зверей. На другой улице продавали священные предметы и фигурки зверей, особенно геральдических львов. Фигурки были вырезаны из камня и дерева или сделаны из золота и серебра. Предусмотрительные златокузнецы платили солдатам за охрану товара.
Леонардо и Никколо держали путь по лабиринтам улиц и площадей; дома, построенные на останках старых башен, что некогда принадлежали высокородным вождям, вздымались как тюремные стены, заслоняя собою солнце. Они ещё не дошли до главной рыночной площади, когда услышали крики горожан и рычание и вой хищников. Леонардо сжал руку Никколо, чтобы их не смогли случайно разделить, и они стали пробиваться сквозь толпу.
Наконец они добрались до Меркато Веккио. Ограждённая по углам четырьмя церквами, она была превращена в арену. Лотки торговцев спешно убрали и установили большие трибуны; высотой они были с некоторые дома. Вымпелы с изображением Мардзокко и гербами Медичи реяли над самыми высокими точками трибун, над крышами и башнями домов.
— Смотри! — закричал Никколо, и лицо его вспыхнуло одновременно восторгом и страхом.
Толпа вдруг с воплями раздалась. По улице мчались самые большие вепри, каких Леонардо когда-нибудь доводилось видеть. Животные сбежали с арены, где их охраняли armeggiatori братства покупат