елей. Человек пятнадцать ливрейных юнцов мчалось за зверями, чтобы догнать их и прикончить: быстро убив беглецов, юнцы могли уменьшить позор, который навлекли на себя и своих нанимателей.
Но вепри обезумели от ярости — полуголодные, испуганные, с пеной на мордах.
Леонардо покрепче сжал руку Никколо, и тут их сдавило и вытолкнуло на обочину. Кто-то попытался врезать Никколо по уху, но Леонардо отбил удар.
— Спокойно, Никко, — сказал он; и тут их качнуло назад, словно под напором приливной волны. Леонардо удалось устоять и удержать Никколо; не обними он его, мальчик упал бы и был раздавлен.
— Леонардо, я и сам справлюсь! — Никколо вырывался, пытаясь заглянуть поверх голов стоящих впереди.
Толпа вновь навалилась на них, и они смешались с ней. Вепрь порвал девочку лет десяти, прежде чем один из armeggiatori успел смертельно ранить его. Но даже с копьём, пронзившим шею, вепрь продолжал сражаться. Леонардо увидел его: пасть раскрыта, клыки покраснели от чужой и собственной крови. Огромная голова дёрнулась вправо, влево... и тут юноша в ливрее сразил его. Рёв зверя был зловеще похож на человеческий. Потом вепрь рухнул, ломая клыки, когда его морда ударилась о камни вымощенной ещё римлянами улицы. Упал ещё один кабан; смуглый юноша перерезал ему горло и брезгливо отпрыгнул, когда зверь в предсмертной судороге сперва помочился, а потом опорожнил кишечник. Другие вепри промчались мимо, один из них истекал кровью; armeggiatori бросились в погоню.
Кабанов и armeggiatori поглотили улицы, и опасность миновала.
Новость кругами расходилась по толпе. Слышались довольные возгласы. Отец раненой девочки и двое юношей в ливреях унесли её, и толпа вернулась к кровавой оргии смерти и жертвоприношений на Меркато Веккио.
Никколо ни на дюйм не отступал от Леонардо, и они позволили толпе вынести себя к арене и высившимся над ней трибунам. Люди, вооружённые копьями и защищённые подвижными деревянными панцирями «черепах», дразнили медведей. Распотрошённые трупы воняли на солнцепёке. Рыночная площадь превратилась в склеп, в жуткое напоминание о праздниках древнего Рима. Семь-восемь десятков хищников рыскали по арене, всматривались в толпу, принюхивались к запаху крови, дрались и убивали друг друга. Перед улицами были сооружены ограды; прореху, в которую прорвались кабаны, чинили двое перепуганных рабочих в голубых с золотом ливреях Пацци.
— Это armeggiatori Пацци упустили вепрей, — сказал Никколо. — Как думаешь — случайно?
Леонардо пожал плечами.
— Если бы они собирались устроить охоту на улицах, то пустили бы несколько человек впереди вепрей. И ты же сам видишь — ограда сломана.
— Они могли только что решить выпустить их. Ограду могли надломить прежде, чем её разнесли кабаны... Но я уверен, что Сандро будет доволен.
— Почему это? — спросил Леонардо.
— Потому что бесчестье падёт на Пацци. Ты разве не слышал, что происходит?
— Боюсь, что нет.
— Пацци и Медичи сцепились на улицах. Разлад зашёл слишком далеко.
Воистину Леонардо чересчур долго был отрешён от мира.
— Как так? — спросил он.
— Церковь на стороне Пацци. Но Сандро говорит, что Лоренцо слеп и глух ко всему. — Никколо приуныл, и Леонардо обнял его.
Он был всё-таки ещё совсем мальчишкой, хоть временами и очень походил на взрослого. Сейчас его заворожил большой косматый зверь, что твёрдо стоял на ногах, угрожающе наклоняя голову ко всякому, кто приближался к нему.
— Кто это? — спросил Никколо.
— Зубр, — отозвался Леонардо, печально глядя на трупы животных, устилавшие арену, как мусор. Если бы ему удалось получить несколько этих трупов для препарирования и изучения, это было бы не такой пустой потерей. Но медлить было опасно, потому что толпа требовала новых развлечений, новых зрелищ, и вполне вероятно, что кабанов и тигров выпустят с арены, чтобы охотиться за ними на улицах. Леонардо оглядел рукотворный цирк: поглазеть на кровавую оргию сюда собралось по меньшей мере тридцать тысяч человек. Прямо впереди, за полем была трибуна Медичи. Её сделали в форме замка — со рвами, сторожевыми башнями и пародией на укрепления. Дюжины вымпелов — алые полотнища и лилии на золотом фоне — безвольно свисали со стен. Воздух был недвижен и тяжек, не давая отдохновения от удушающих запахов пота и смерти.
— Идём, Никко, — позвал Леонардо. — Здесь становится небезопасно.
Вместе они пошли вкруг арены. Леонардо приходилось толкаться, а то и драться, чтобы держаться рядом с Никколо.
— Вон там, смотри, — сказал тот, указывая в дальний конец арены. Офицер только что дал сигнал выпустить львов, что сидели в большой, занавешенной до того клетке; первыми двинулись самки, подозрительно озираясь и прикрывая львят, у которых ещё сохранились пятнышки на шкуре; львы вышли следом, их блестящие, почти чёрные гривы резко контрастировали с длинными песочного цвета телами. Несколько людей в «черепахах» держались поодаль, не столько дразня львов, сколько присматривая, чтобы никто из львят не пострадал.
Толпа разразилась приветственными воплями.
— Идём дальше, — сказал Леонардо.
— Ты видишь львят? — спросил Никколо.
— Да, — сказал Леонардо. — Но, если с ними что-то случится, платить придётся дорого.
— Так ты всё-таки веришь в предзнаменования?
— Нет, Никко, но я верю в суеверных людей; а если они поверят, что с ними случится беда, то не успокоятся, пока её себе не устроят.
— По-моему, это то же самое, — заметил Никколо.
Леонардо против воли рассмеялся, и собственный смех показался ему чужим и пустым. Однако он чувствовал обречённость, словно его плоть и жилы не могли сдержать бушующей в нём бури. Он уже слышал, как она мягко бьётся в ушах; такие же удары слышал он ребёнком, когда плакал.
— Вот видишь, Леонардо, — сказал Никколо, необычайно гордый собой, — ты всё-таки можешь смеяться.
— Могу, конечно. — Леонардо заставил себя улыбнуться Никколо и обнял его за плечи. Он вдруг почувствовал странное облегчение; однако ощущал он и напряжение во всём теле, и то, как незримые бабочки бились паутинными крылышками в стенки его желудка, ибо это самое напряжение защищало его от скорби.
— Ты должен снова стать собой, — сказал Никколо, — тем Леонардо, которого все любят.
— А ты? — спросил Леонардо.
— Что ты хочешь сказать?
— Ты любишь только прежнего Леонардо, а не такого, какой я сейчас? — Никколо сильно разволновался, и Леонардо добавил: — Прости, Никко. Но прежний Леонардо ушёл навсегда.
— Тогда тебе придётся учиться заново надо всем смеяться.
— Прежний Никколо тоже ушёл, — заметил Леонардо.
Никколо с безмолвным вопросом повернулся к нему.
Они остановились среди толпы, но Леонардо тут же подтолкнул мальчика.
— Пока я... болел, ты, кажется, стал мужчиной. Теперь тебе хотелось бы снова стать ребёнком?
— Нет, Леонардо, — сказал Никколо. — Но мне, ничего не поделаешь, не хватает тебя.
— Так вот же я, с тобой.
Никколо ничего не ответил. Он пробирался вперёд, к трибуне-замку Медичи, которая была теперь прямо перед ними. Солдаты в цветах Медичи и шлемах с плюмажами охраняли единственный вход на лестницу, ведущую к скамьям, откуда видна была вся арена.
— Вот и вы. — Зороастро да Перетола перегнулся через амбразуру деревянной башни. — Антонио, — крикнул он одному из стражников, — это маэстро Леонардо и его друг. Без задержек проведи их внутрь. Я сейчас спущусь.
Стражник поморгал и, как будто признав Леонардо, ввёл его и Никколо в шутовской замок. Над ними вздымались галереи, до отказа набитые друзьями, сторонниками и прихлебателями Медичи. Шум стоял такой, будто ревело море; Леонардо и Никколо пришлось отскочить, чтобы не попасть под струю мочи.
— А нет ли здесь укрытия получше? — спросил Леонардо у стражника, глядя наверх сквозь ярусы скамей. Он видел тысячи ног; обрывки бумаги и куски еды падали сверху, точно манна с нечестивых небес.
— Тут надо держать ушки на макушке, — заметил он.
— Я хочу наверх, — со всхлипом проговорил Никколо.
Отсюда Леонардо видел часть арены. Казалось, прямо на него глянул волк — и через мгновение исчез. Поле зрения было узким, к тому же глаза слезились от пыли.
— Мы только дождёмся Зороастро.
— Он бы мог провести нас наверх, — сказал Никколо. — Оттуда было бы хоть видно, что происходит.
Взревела львица, но рёв её был едва различим за шумом толпы. Потом её стало видно — она волокла за шею трепыхающегося волка, возможно, того самого, что видел Леонардо. За ней следовал взрослый лев и двое львят, которые кормились на трупе.
— Ты видишь, Никколо?
Но Никколо, побледнев, смотрел в другую сторону.
— Леонардо! — окликнул подошедший Зороастро. Он был в лосинах и куртке — одежде щёголей; болезненно-жёлтое лицо лоснилось от жира и пота.
— Как тебе удалось получить приглашение? — Леонардо быстрым жестом обвёл «замок».
— Я же Медичи, — отмахнулся Зороастро.
— Я и не отрицаю твоих прав по рождению, — сказал Леонардо. Неужто кто-то из семьи Медичи действительно верил, что Зороастро происходит из семьи Руччелаи?
— Благодарю, но...
— Где Сандро? — перебил Леонардо. — Наверху с Лоренцо?
— Нет, Леонардо. Великолепный просил меня дождаться тебя и передать известие.
— Великолепный?
— Ну, Сандро. Но меня просили проводить тебя в палаццо мадонны Симонетты. Она больна.
Сердце Леонардо дрогнуло, но он постарался взять себя в руки.
— Никколо, если хочешь, оставайся с Зороастро.
— Но я должен проводить тебя, — возразил Зороастро.
— Я хочу с тобой, Леонардо. — Никколо подошёл ближе к своему мастеру.
Леонардо кивнул и обратился к Зороастро:
— Прошу тебя, окажи мне любезность.
— Какую?
— Сандро говорил, что я смогу получить несколько звериных трупов. — Леонардо указал на арену.