Леонардо не принял вызова. Он смотрел на Джиневру, но она отвела глаза; и в этот миг он был уверен, что она разлюбила его. И однако, он знал, что это неправда. Это лишь его же чувства обратились против него. Как он мог ждать от неё иного?
— Леонардо, теперь ты должен звать меня Америго, как и твой отец, — сказал Америго де Бенчи, притянув к себе дочь. — В конце концов, ты отныне наш семейный художник.
При этих словах Джиневра осторожно улыбнулась Леонардо, но вдруг побледнела, словно вот-вот лишится чувств.
— Что с тобой, Джиневра? — Леонардо захотелось обнять её и прекратить весь этот балаган.
— Всё хорошо, — сказала она, предостерегая его. Она смотрела на отца и на престарелого жениха. — Правда, хорошо!
Жестом собственника Николини привлёк её к себе и что-то зашептал на ухо. В ответ она покачала головой, но он всё равно не отпустил её. Пару секунд он твёрдо смотрел на Леонардо, будто говоря, что он, и только он, имеет права на эту девушку. Обозлённый, униженный, Леонардо всё же отвёл взгляд.
Гости сомкнулись вокруг Джиневры, её отца и Николини, засыпая их поздравлениями. Джиневра снова была весела и оживлённа. Америго де Бенчи пожимал руки друзьям, принимал поздравления, а потом сказал Леонардо:
— Твой отец сожалел, что не сможет присутствовать на этом празднике. Он уехал по делам Синьории.
— Вот как? — Леонардо рассеянно кивнул. Поздравители всё теснились, толкая его локтями. Он понятия не имел, где находится в эти дни его отец. Синьор Пьеро да Винчи взял третью жену, юную Маргериту ди Джултельмо, и надеялся, что она подарит ему законного наследника. Хотя отец всегда был щедр и любил семейные встречи, Леонардо знал, что теперь, когда Маргерита на сносях, он стал в отцовском доме нежеланным гостем.
С радостью Леонардо позволил Сандро увлечь себя в тихий уголок студии и пригубил густого терпкого вина, предложенного Боттичелли.
— Стало быть, ты отпустил Джиневру, — заметил Сандро.
Леонардо молча кивнул.
— Свободным быть лучше, — с улыбкой продолжал Сандро. — К тому же тебе надо поддерживать репутацию.
— Что я и делаю. — Леонардо глотнул ещё вина.
Сандро наклонился к нему.
— Не тревожься, друг мой. Кто любит тебя — поймут; остальные же пусть считают, что ты поменял её на другую или бросил ради солидного приданого.
— Спасибо за поддержку, старина, — сказал Леонардо. — Стоит только помнить, что Джиневра выходит за одного из богатейших людей Флоренции. Вряд ли даже тебе удастся убедить наших друзей и дружков, что это я её бросил. Петух не несёт яйца.
— Ну, были ведь и другие слухи, — усмехнулся Сандро. — Как же без них? Все уважают и любят Америго де Бенчи, но даже его друзья не настолько слепы и глухи, чтобы не прослышать о... сделке.
Леонардо горько улыбнулся. Итак, слухи уже поползли.
— Я знаю, что она значит для тебя, — продолжал Сандро, — и все мы подыграем тебе, обещаю. Прежде ты выплывал из более глубоких омутов — на одной лишь браваде. Её у тебя всегда было в достатке. Так себя и веди.
— Она выйдет за меня. — Леонардо проговорил это настойчиво, но, едва сказав, пожалел о своих словах.
Сандро слегка опешил.
— Н-ну что же, — сказал он, приходя в себя. — А между тем приятно хотя бы на время заполучить тебя в компанию. Ты стал ужасным занудой с тех пор, как попался в сети Купидона. Тебе будет полезно ещё чуть-чуть погулять с друзьями... конечно, только для того, чтобы сохранить свою репутацию в глазах толпы. — Сандро заразительно улыбнулся.
— Конечно, — сказал Леонардо. — Ты прав. И... спасибо тебе.
Он ещё отыграется за всё — потом, когда вернёт себе Джиневру.
— Вот и ладно, — сказал Сандро. — Только прекрати накачиваться вином мастера Андреа — ещё обделаешься. Пожалей штаны.
Сандро имел в виду, конечно, подштанники — костюм Леонардо был достаточно узким и откровенным.
— Не волнуйся, — хмыкнул Леонардо. — Я белья не ношу.
— Так вот почему ты едва кланяешься! — съязвил Сандро, разряжая напряжение. Тем не менее Леонардо казалось, что все вокруг перешёптываются и смеются над ним, как будто ему наставили рога. Частичка злости на Джиневру за то, что она с ним сделала, застряла льдышкой в его груди.
Он решил, едва закончится праздник, с головой уйти в работу. У него был важный заказ на завершение части алтаря в церкви Св. Бернарда, двух изображений Богоматери в различных стадиях работы, и ещё ему надо подумать над Великой Птицей, которую не худо бы подготовить к первому полёту...
Дел, чтобы занять себя, у него было предостаточно.
По студии разнёсся звон колокольчиков и приглушённый стук дверного молотка. Система колокольчиков была придумана Леонардо, потому что мастер Андреа никогда не слышал стука в дверь и всё время боялся нанести оскорбление важному заказчику.
— Кто бы это мог быть — в такое время? — проворчал Верроккьо и послал одного из учеников вниз — выяснять. Мгновение спустя запыхавшийся мальчишка примчался назад и объявил, что внизу дожидаются блестящие дамы и господа, и среди них — правители Флоренции, братья Лоренцо и Джулиано Медичи. Верроккьо заторопился вниз, но не успел он спуститься, как послышался голос Лоренцо — он поднимался по лестнице, фальшиво и громко распевая песенку собственного сочинения:
Помни, что во цвете лет,
Юн не будешь бесконечно.
Нравится — живи беспечно:
В день грядущий веры нет.
Лоренцо и его брат Джулиано, пыхтя и смеясь, вошли в комнату и только тогда пропели второй куплет. Лоренцо любил развлечения, и, куда бы ни шёл, его сопровождали остряки, поэты и философы. Лоренцо и сам был даровитым поэтом: он писал ballate[14], canzoni di ballo[15] и canzoni carnascialesche[16]. Вся художественная жизнь Флоренции находилась под его влиянием. Любил он и фривольные стихи, пьесы, приёмы и маскарады; часто устраивал карнавалы для всего города.
— Ага, — сказал Лоренцо, войдя, — мой художник Андреа устраивает вечеринку, но нас не приглашает. А кто, спрошу я вас, может любить его больше Медичи? — Лоренцо картинно протянул к Андреа руки, а потом обнял его, словно он был членом семьи.
Лоренцо был одарён, обаятелен, чарующ — и уродлив. Одет он был не вычурно, но богато, в zuppone[17] и без куртки. Нынче ночью горожане и крестьяне, собравшиеся на улицах в ожидании шествия, должны были принимать его за своего. На его грубом лице выделялся большой приплюснутый нос. К тому же у него снова обострилась экзема, и его подбородок и щёки покрывал розоватый налёт. У него была бычья шея и длинные прямые каштановые волосы, но держался он с таким достоинством, что казался выше тех, кто его окружал. Привлекательнее всего были его глаза, они смотрели так пристально и дружелюбно, точно видели насквозь и вещи и людей. Его брат Джулиано был; напротив, на удивление красив, с девически нежным лицом и каштановыми кудрями.
Рядом с Лоренцо и Джулиано стояли Анджело Амброджини Полициано — поэт, философ и близкий друг Медичи — и Луиджи Пульчи, выдумщик и поэт. Лудовико Сфорца, брат герцога Миланского и гость Медичи, расположился рядом с красавицей Симонеттой Веспуччи; поговаривали, что она любовница Лоренцо, но уверенности в том не было ни у кого; Джулиано же сходил по ней с ума.
— Благодарение Господу, что Симонетга не сошлась с этим боровом Сфорца, — сказал Сандро. — Его братец ничто так не любит, как трупы. Говорят, последней своей бабёнке он загнал в грудь гвоздь и сидел рядом, покуда не дождался её предсмертного хрипа. Думаешь, Лудовико лучше?
После этих слов Сандро оставил Леонардо и устремился к Симонетте. Ни для кого не было секретом, что он тоже влюблён в неё. Точнее говоря, он был одержим ею, и Леонардо гадал, может ли Сандро писать чьё-либо другое лицо, кроме лица Симонетты, ибо она стала чем-то вроде подписи в последних работах Боттичелли. Она была Флорентийской Венерой, самой обожаемой женщиной города.
Женщины любили её не меньше, чем мужчины: она была нежна и воздушна, образец земных добродетелей и классической красоты. Она не подводила почти незаметных бровей, и это придавало её лицу выражение вечного удивления. В открытом шёлковом платье с прорезными, на венецианский манер, рукавами, выставлявшем напоказ её светлую кожу и пышную грудь, в золотом с сапфирами ожерелье она казалась воплощением моды.
Она прямо взглянула на Леонардо и улыбнулась.
Сандро Боттичелли, близкий друг Медичи, обнял Джулиано и покружился с Лоренцо, рисуясь перед Симонеттой, которая позволила ему обнять себя.
— Итак, Андреа, — сказал Лоренцо, обращаясь к Верроккьо, — я вижу, твой музыкант дома.
— Вы про моего ученика, Леонардо? — Андреа обернулся, взглядом нашёл Леонардо и поманил его к себе. — Он работал со мной в ваших садах, восстанавливал статуи.
— Я так и понял, — сказал Лоренцо, улыбаясь Леонардо. — Он щедро одарён Господом, однако мы слыхали, что любознательность порой мешает ему выполнять заказы. Добрые монахи Святого Бернарда потеряли терпение, дожидаясь, пока ты продолжишь свою дивную работу у них в алтаре. Вот что бывает, милый Лудовико, — Лоренцо похлопал гостя по плечу, — когда Бог расточает свои дары. — Тут он обратился прямо к Леонардо: — Я узнал, что ты изобрёл лиру, коей нет равных. Из-за неё мы и пришли... а также, разумеется, чтобы проведать своих дорогих друзей. Но прекрасная Симонетта пожелала увидеть это чудо и услышать твою игру. Разве могли мы ослушаться?
Леонардо поклонился своим покровителям, и его представили Лудовико — коренастому и тяжёлому, со смуглой кожей и блестящим шлемом тёмных волос. Симонетта взяла Леонардо за руку и под завистливыми взглядами остальных проговорила: