— Ничего, — сказал Леонардо, но стиснул плечо Никколо, словно давая понять, что говорит не то, что думает.
— Я видел твои наброски военных машин и чувствовал... покой. Они ведь просто игра ума, не так ли? Неужели же ты в самом деле пройдёшь мимо возможности воплотить свои мечты в жизнь... дать им плоть и кровь?
— Для этого мне не надо ехать на Восток.
— А, — сказал Куан, — так ты уже получил должность военного инженера.
— Я вёл переговоры по этому поводу с Лудовико Моро Миланским.
— Леонардо, — нетерпеливо проговорил Тосканелли, — Лудовико ещё хуже, чем Лоренцо. Если он примет тебя ко двору, это может угрожать его миру с Флоренцией. И ты думаешь, что он всерьёз считает тебя инженером? Тебя — художника Великолепного?
— Не знаю, — сказал Леонардо, — и более того — мне всё равно. Я пришёл сюда не затем, чтобы...
— Отправляться в путешествие? — договорил Куан. — Но что же ещё тебе остаётся?
Леонардо ничего не ответил, но соблазн был велик: он не мог не воображать летающих машин и начиненных порохом снарядов, которые взрываются среди огромных армий и уничтожают их. Мысленным взором он видел пляску уничтожения и смерти; и его видения искорёженного металла и разодранных тел были столь же нейтральны и естественны, как зелёные холмы и оливковые деревья. Святой, великолепно отлаженный механизм природы.
Настойчивый стук в дверь прервал его грёзы.
— Что там, Филиппино? — крикнул Тосканелли одному из своих младших учеников.
— Там, снаружи... на улицах... беспорядки. Там солдаты, но они...
— Ну?..
— Это турки, маэстро. — Мальчик был заметно перепуган. — Они жгут город. Вы чуете дым?
Все бросились во двор. Сквозь узкие оконца виднелись силуэты солдат.
В дверь громко стучали.
— Открой, — велел Тосканелли, выглянув, — это Бенедетто и Зороастро.
— Зороастро? — удивлённо переспросил Леонардо.
Ученик Тосканелли отворил двери для Бенедетто Деи и Зороастро да Перетолы. С ними во двор вошёл офицер — в тюрбане, на боку скимитар в прекрасно украшенных ножнах, за спиной — щит с коршуном. На улице ждали два-три десятка мамлюков и по меньшей мере столько же всадников. Ученик Тосканелли принял этих рабов-солдат калифа вавилонского за турецких янычар. Видимо, они принадлежали к какому-то торговому каравану, потому что арабские кони были навьючены большими тюками — вероятно, с Дамаском, бархатом, златотканым шёлком... чудесами Флоренции.
— Что происходит? — спросил Тосканелли.
— Леонардо, — сказал Бенедетто, заметив друга, — это горит твой дом.
Когда караван переходил через мост Рубиконте, Леонардо снова увидел Джакопо Пацци: уличные мальчишки бросили труп в Арно. Теперь они бежали за ним по берегу, кричали и пели:
Старый Джакопо плывёт
Вниз по Арно, точно плот...
Удивительно, но труп плыл по поверхности воды, словно пытаясь нагнать караван. Поглазеть на него собралась толпа.
А навязчивая песенка всё вертелась и вертелась в голове Леонардо.
До Венеции добирались две недели.
Леонардо, въехав в город, ощутил, что свободен. Воздух был чище, свет ярче, чем во Флоренции. В этом сияющем месте он мог рисовать, писать и думать — небо и вода здесь смешались так, словно были единым целым; и Леонардо чудилось, что довольно лишь раскинуть руки — и полетишь в воздушном голубом море, среди облаков.
Но Леонардо не остался бы в Венеции. Сейчас уже каждая частица его трепетала от восторга и возбуждения, торопясь окунуться в приключения, исследования, новые земли.
Караван быстро, не останавливаясь, проследовал через город высоких шпилей и прекрасных, хотя и вонючих каналов к гаваням.
Деватдар, сопровождаемый Кристофоро Колумбусом и его офицерами, тепло приветствовал Куана и его спутников. Казалось, особенно он был рад увидеть Леонардо и Бенедетто Деи. С уверенностью короля он немедленно завладел Айше, которая незаметно отдалилась от Леонардо — и им овладело внезапное и удивившее его самого чувство потери. Айше словно исчезла — её место заняла высокая прекрасная незнакомка в шелках и длинной вуали.
Пред ним тихонько покачивались у причала корабли Деватдара: флагман венецианской постройки, ощетиненный вёслами и пушками, и две кургузые венецианские каравеллы с высоко поднятой кормой и большими латинскими парусами на носу и корме. На палубах стояли матросы и солдаты с арбалетами и фальконетами; над ними реяли яркие стяги длиной чуть ли не в сами суда. Паруса были спущены. Запахи свежей краски, пеньки, вара, свежеструганого дерева, смолы, жира, китового масла, одуряющая вонь из трюмов одновременно услаждали и отравляли воздух.
Леонардо охватила дрожь, когда он смотрел на эти суда, казалось скованные с морем рядами вёсел, которые держали наготове гребцы.
— Это прекрасно, маэстро Леонардо, что ты присоединился к нам, — сказал Колумбус; солнце покрыло его лицо веснушками и играло светлыми бликами в длинных рыжих волосах.
Леонардо отвёл взгляд от судов.
— Благодарю, — ответил он довольно холодно, всё ещё помня последнюю стычку с этим человеком. Возможно, Никколо прав в своём заключении — комманданте Кристофоро Колумбус и в самом деле безумен.
— У меня есть тайные мотивы для радости, друг мой, — сказал Колумбус. — Видишь ли, мы потеряли одного из лоцманов, а поскольку ты учился у маэстро Тосканелли и разбираешься в математике и навигации, да к тому же умеешь читать эфемериды...
— Я не моряк, — сказал Леонардо. — Бенедетто Деи, без сомнения, подойдёт вам больше.
— Тогда вы оба останетесь на моём корабле — вон на том. Это «Девота». — И он указал на каравеллу поменьше, с глубокой осадкой и латинским парусом.
Айше прошептала что-то Деватдару, и тот сердито покачал головой.
— Не тревожься, — сказал Бенедетто Леонардо, — шкипер поможет нам справиться. — И он быстро покачал головой, подавая Леонардо знак не спорить.
— Тогда решено, — сказал Деватдар. — С третьей вахтой отходим.
Множество оборванцев, среди которых были и совсем глубокие старики, суетилось на причалах, грузя на корабли большие запечатанные бочки с вином; матросы переносили привезённые караваном товары и вещи пассажиров.
— Идёмте, — сказал офицер Леонардо и Бенедетто.
Леонардо помахал на прощание Зороастро и Америго Веспуччи, которым предстояло стать гостями Деватдара. Айше, хоть и стояла рядом с Деватдаром, не сводила с Леонардо глаз, в которых читались её чувства. Но когда за Леонардо последовал Никколо, Колумбус окликнул его:
— Молодой человек, ты идёшь не на тот корабль!
Офицеры и матросы рассмеялись. Разозлённый, Никколо с пылающим лицом повернулся к Колумбусу.
— Для тебя на «Девоте» каюты не припасли, — продолжал Колумбус. — Разве что ты решишь спать с матросами на палубе или в трюме — с крысами и рыбой.
Эти слова вызвали новый приступ хохота.
— Мы найдём ему место, комманданте, — сказал Леонардо.
— Где, маэстро, в твоей постели? — осведомился Колумбус, и все опять засмеялись.
Леонардо шагнул к нему, хватаясь за меч, но Бенедетто удержал его:
— Уймись, Леонардо.
Деватдар что-то сказал Колумбусу, и на сей раз залился краской генуэзец.
Очевидно, он не знал об обвинениях против Леонардо.
— Умоляю о прощении, маэстро, — сказал он. — Я только хотел пошутить.
— Тем не менее, — сказал Деватдар, — мальчик поплывёт с нами.
Леонардо заспорил было, но без толку. Тогда он шагнул вперёд — Никколо должен остаться с ним. Но прежде чем он подошёл к мальчику, несколько стражей Деватдара преградили ему путь. Его схватили за руки, под рёбра и в пах упёрлись клинки. Здесь распоряжался Деватдар — не только кораблями, но и человеческими жизнями; все были в его власти, включая и Леонардо.
И когда песенка про Джакопо вновь вспыхнула в голове Леонардо, его посетило внезапное и жуткое предчувствие, но он схоронил его в своём соборе памяти.
Старый Джакопо плывёт
Вниз по Арно, точно плот...
Плывёт, точно плот...
Глава 18
Погода была подобна апрелю в Андалузии...
единственным, чего недоставало, было пение
соловьёв.
И мёртвые, и живые будут счастливы в эту ночь.
Прочь с быстролётнейшим ветром,
его оседлавши...
Корабли шли на юг по Адриатическому морю, окаймлённому папскими областями и итальянскими королевствами, с одной стороны, и землями оттоманов и мамлюков — с другой. Шли прямо, потому что это был хорошо известный морской путь, разветвлявшийся в Средиземноморье: на запад, в Берберию, на восток — на Кипр, за медью; а на юге был Вавилон или Эль-Каири, Великий Базар. Говорили, что на одной улице Каира живёт больше людей, чем во всей Флоренции. Говорили также, что это место, откуда исходят все знания, ибо там до потопа жил Гермес Трисмегист.
Юг был местом их назначения, и они шли и шли на юг, словно дни на море были молитвами, формулами, закреплёнными раз и навсегда ритуалами солнца и звёзд. В ясную погоду ход времени размечался переворотом склянок, по восьми склянок на вахту; но время считалось также и как в церкви: заутреня, обедня, вечерня. Капитан и матросы были глубоко религиозны, и всегда можно было услышать молитву — если не солдата-мусульманина, то матроса-христианина или молодых юнг, переворачивавших часы с пением традиционных «Отче наш» или «Аве Мария».
Была полночь, и Леонардо с Бенедетто Деи находились уже на своём посту, когда юнги перевернули склянки, отмечая наступление новой вахты, и запели: «Qui habitat in adiutorio Altissimi, in protectione Dei caeli commorabitur». Голоса у них были высокие и приятные.