ой печи, из которой наполняется оболочка.
— А не может подъём вызываться жаром?
Куан пожал плечами.
— Логичней предпочесть дым жару.
Леонардо сделал запись в своей книжке. Он был уверен, что всё дело именно в жаре — но это он ещё успеет выяснить... если благополучно приземлится. Вокруг было сыро, словно их вместе с шаром поглотил густой влажный туман.
Куан вытянул руки и сжал кулаки, точно пытаясь ухватиться за край тумана.
— Какое разочарование — узнать, что облака сотворены... — он пожал плечами, — из ничего. Я, как ребёнок, верил, что, если смогу подняться к ним, смогу и прогуляться по ним. Мне казалось, что это небесные страны, и я ни о чём так не мечтал, как исследовать их.
Леонардо не знал, что на это сказать. Он всегда терялся, когда люди открывались ему. Он и подумать не мог, что Куан такая романтичная натура... но ведь они покинули мир законов и правил. Ветра не было, и Леонардо подумалось, что происходящее больше похоже на сон, чем на настоящий опыт. Внизу, казалось, проходили часы, словно время принадлежало лишь геологии и археологии, а для самого Леонардо превратилось в грёзу; он не ощущал бега времени — лишь бесконечность пустыни, такой слепящей белизны, что резало глаза... и небо, которое было миром само по себе — в один миг ясное, в другой мглистое и облачное. И вдруг из тумана появился призрак — отчётливый, словно отражение в зеркале.
Поодаль летел ещё один шар.
— Смотри, — сказал Леонардо Куану. — Вон там, видишь?
Куан посмотрел и кивнул.
— Кажется, ещё кто-то повторил твоё изобретение. Лучше нам держаться от них подальше. — Леонардо уже готов был взяться за вёсла, когда Куан сказал:
— Нет, маэстро, не бойся. Это только мираж.
— Мираж?
— Оптическая иллюзия. Такое можно увидеть и в пустыне. Будь я суеверен — счёл бы его дурным предзнаменованием.
Леонардо во все глаза смотрел на далёкий шар.
— Помаши фигуре, которую видишь в корзине, — предложил Куан. — Она тебе тоже помашет, потому что это ты и есть!
Леонардо так и сделал. Фигура передразнила каждое его движение.
— Вот видишь, — сказал Куан.
И тут шар подхватило сильным порывом ветра, налетевшего с запада. Видение рассеялось. Корзина бешено раскачивалась, и Куан крикнул Леонардо перейти на другую сторону — для равновесия. Однако ветер яростно трепал шар, раздирая в клочья верхнюю полусферу, оторвав вышитую голову верблюда. Шар тут же начал падать. Куан и Леонардо бросали в жаровню топливо, металл покраснел от жара, язычки пламени плясали над жаровней. Корзина кренилась и дрожала под порывами ветра. Шар стремительно снижался, однако даже теперь Леонардо казалось, что он неподвижен — это пустыня двигалась, летела им навстречу, чтобы нанести свой мягкий и смертельный удар.
— Сбрось всё, кроме воды! — крикнул Куан; однако было поздно — пламя перекинулось на верёвки, соединявшие корзину с шаром. Куан гасил огонь, как мог, а Леонардо влез было на сеть, как на корабельные ванты, чтобы потушить огонь и там; но от этого движения шар накренился так резко, что ему пришлось спуститься.
Шар падал, объятый пламенем; Леонардо чуял запах раскалённого металла и ладана: запах жаровни и ткани. Однако даже само падение казалось замедленным, как во сне, и он вспомнил комнату Джиневры, вспомнил огонь и жар, и ему представилось, что он слышит голос призрака Тисты — снова мальчик окликает его сквозь огонь и дым:
«Леонардо?.. Леонардо... ты хочешь сгореть?»
Пустыня надвинулась слепящей белизной... и в этот миг Леонардо увидел движение на востоке... тёмные тени, скользящие по блеску пустыни.
Туда, где шар приземлится... или рухнет.
Ветер пролагал следы в песке, взметая крутящиеся фонтанчики и позволяя им опадать песчаным дождём. Истерзанный, пылающий шар коснулся земли, его оболочка надулась — для того лишь, чтобы проволочь его вперёд по сыпучему песку, который покрывал скальные гребни. Куан от толчка вылетел из корзины; Леонардо швырнуло в мешанину сети, ноги его запутались в верёвках — а шар между тем снова поднялся, волоча за собой жаровню и корзину. За жаровней тянулся хвост огня и искр; потом она оборвалась, а корзину протащило дальше — но ненамного, в конце концов и она развалилась, ударяясь о камни. Наконец шар остановился. Вздувшаяся ткань опала на Леонардо, и он с бешеной энергией выпутался из верёвок и ожесточённо проложил себе путь через гору ткани, лишь в последний момент опомнившись и сообразив, что можно пустить в ход кинжал. Шар горел; обезглавленный силуэт верблюда обугливался у самых ног Леонардо.
Едва он отступил от оболочки, как конные бедуины — те самые тени, которые Леонардо заметил с шара, — бросились на него. Их было десять — двенадцать, все в головных покрывалах и чёрных плащах из верблюжьей шерсти, лица тёмные, одежды вонючие и драные; скорее всего они были изгоями одного из пустынных племён — Бени Захр, Сердиех или Ховейтат. Бежать было некуда, и Леонардо охватил страх за свою жизнь; однако он выставил перед собой кинжал, готовясь, как араб, погибнуть в бою. Что ещё ему оставалось? Дать себя зарезать, как зарезали Джиневру? Воспоминания захлестнули его, как волны — тонущего, и он ощутил прилив гнева. Словно его окружали убийцы Джиневры, бандиты и насильники; и Леонардо заберёт их с собой в смерть, будет рубить их на куски, пока тьма не сомкнётся над ним. Теперь его трясло, но не от страха, во всяком случае не от того, что он привык считать страхом, а от алчного предвкушения — словно здесь, в этом забытом Богом с первых дней творения месте, в этот день, что был ярче и резче, чем бывает в христианском мире... здесь и сейчас найдено им наилучшее время и место для смерти.
Да и разве не умер он вместе с Джиневрой в её пылающей спальне?
Разве не было погребальной палаты в его соборе памяти, и едва ли он мог не узнать обстоятельства и миг своей смерти.
Бедуины с криками: «Thibhahum bism er rassoul!» — кружили вокруг него, рубя скимитарами воздух, но приблизиться пока не осмеливались. Леонардо понял, что они кричат: то был клич войны, клич священного джихада: «Убить во имя Пророка!»
Но они, похоже, боялись его не меньше, чем он их. Они приближались к краю догорающей оболочки, низко свешивались из высоких седел, чтобы поразить трепещущую, вздуваемую ветром ткань своими мечами, словно шар был живой сам по себе — набухшее чудище, которое следовало убить, пока не убило оно.
Кем же тогда был для них Леонардо? Просто слугой дымящегося чудовища?
Когда ветер выдохся и оболочка осела, бедуины повели себя ещё более угрожающе. Оставаясь в сёдлах, они придвигались ближе, покуда копыта коней не коснулись ткани. Когда никакой мгновенной кары не последовало, всадники проехали по оболочке, тесно окружив Леонардо.
— Не джинн ли ты, если смог превратить обычный муслин в чудовище, что летает но воздуху? — спросил высокий бедуин, судя по всему, их вожак. В отличие от остальных, борода у него была заострённой, по арабской моде, и в седле он держался прямо. Щёку его, обрываясь у челюсти, рассекал глубокий шрам.
Леонардо был в затруднении. Если он ответит «нет», убьют ли его бедуины?
Или они убьют его, если он ответит «да»?
Что ж, пусть попробуют.
— Нет, — сказал он. — Я человек.
— Ты одет не как подобает человеку, — заметил вожак.
— А ты готов осмелиться убить джинна? — крикнул Куан. Он стоял за кругом всадников, бесстрашно уперев руки в бёдра.
Вожак взглянул на Куана, захваченный врасплох богатством его одежд, и сказал:
— Никто не может убить джинна; потому, если этого, — кивок в сторону Леонардо, — я убью, то, значит, он не джинн.
— А если он джинн, то ты навлечёшь смерть и бесчестье на всех вас, на ваше племя и семьи. — Куан подошёл ближе. — Если, конечно, у вас есть семьи... и честь.
Все всадники развернулись при этих словах и, кажется, были готовы изрубить его скимитарами; но тут Куан сказал:
— Я под защитой Кайит Бея аль Махмуди аль Заири, калифа калифов, и этот... джинн также. Он гость калифа и защищён законами гостеприимства. Только коснитесь его — и прольётся кровь.
Вожак явно потерял уверенность.
— Можете оставить себе мехи с водой и одежду, чтобы прикрыть наготу, а остальное мы заберём, и летающее чудовище тоже.
— Но ты же сам сказал, что это просто ткань, — возразил Куан.
— И мы возьмём её. — Вожак сделал знак своим людям скатать оболочку. Бедуины — народ романтический, но в то же время практичны.
— Ты разве не желаешь узнать о летающем чудовище? — спросил Куан.
— Раздевайтесь и сложите драгоценности на землю перед собой. Мои люди отвернутся. — Вожак занервничал, сообразив, что Куан пытается выиграть время. Он крикнул своим людям забрать оболочку шара, но те не решались сойти с коней.
— Вы что — женщины?! — рявкнул на них вожак и, спешившись, сам принялся скатывать ткань. Видя, что ничего дурного с ним не приключилось, другие бедуины тоже спешились и присоединились к нему. Вид у них был пристыженный. Воспользовавшись случаем, Леонардо перешёл поближе к Куану, чтобы не путаться у них под ногами.
Вожак повторил:
— Раздевайтесь, или я сам убью вас!
Куан пожал плечами, порылся в глубинах своих муслиновых одежд и вынул письмо с печатью калифа.
— И ты решишься обобрать тех, у кого есть это? — Он протянул письмо вожаку, и тот неохотно взял его. — Ты сумеешь прочесть?
Вожак покраснел. Он прочёл письмо и возвратил Куану. Они обменялись взглядами — так могли бы смотреть друг на друга люди, некогда бывшие друзьями, — затем вожак кивнул и приказал своим людям садиться на коней.
— Бросьте добычу! — велел он и, вскочив в седло, поскакал прочь, не оглядываясь; прочие помчались следом и скоро скрылись за холмом.
Куан спрятал письмо и улыбнулся.
— Они убили бы нас? — спросил Леонардо.
— Это зависит от того, изгои они или вышли на ghrazzu.