— Леонардо, — позвал Сандро, — как ты?
— Всё хорошо, Пузырёк. Просто я устал. — Леонардо улыбнулся и кивнул Америго.
— Спасибо... что спас мне жизнь, — сказал Сандро, старательно пряча глаза от Леонардо. — Мне представлялось, что калиф — искатель правды, гуманист, как наш Лоренцо. Я давал ему советы, как давал бы Лоренцо, и рассказывал о том, что видел. Я рассчитывал по меньшей мере на его защиту.
Леонардо резко глянул на него.
— Знаю, — сказал Сандро, — здесь везде уши. Я буду осторожен.
— Твоя откровенность и доверчивость вечно доводят тебя до беды, — сказал Америго, и Сандро лишь растерянно улыбнулся.
— Странный из тебя вышел посол, — заметил Леонардо.
Сандро принуждённо рассмеялся.
— Ещё бы! Но дело своё я, во всяком случае, сделал. Я возвращаюсь во Флоренцию.
Удивлённый, Леонардо спросил:
— Ты сказал об этом кому-нибудь?
Калиф конечно же задержит Сандро здесь, пока он, Леонардо, не убьёт сына Уссуна Кассано.
— Рабу калифа, Куану. Он всё приготовил. Он сказал, что ты уезжаешь этой ночью.
Леонардо кивнул. Оставалось лишь продолжать игру. Возможно, ему удастся отвертеться от убийства принца.
— Я еду с ним, Леонардо, — сказал Америго. — Лоренцо обещал мне защиту; дома мне ничто не грозит. — Он вздохнул; Сандро, без сомнения, рассказал ему, какая участь постигла его семью из-за заговора Пацци. Семья Веспуччи вела с Пацци дела. — А ты, с тобой всё будет в порядке?
Леонардо кивнул. Их словно разделил меч, как Тристана и Изольду[114]. Сандро и Америго не осмеливались говорить ни о чём серьёзном. Что они знали — Леонардо мог только догадываться. Так, в меланхолическом настроении, они следили за последней игрой, которая называлась kabak. На поле установили высокие шесты, увенчанные золотыми и серебряными сосудами. На самом деле сосуды были клетками, и в каждой сидел голубь. Всадники по одному бешено мчались к мишеням и, поравнявшись с шестом, выпускали стрелы. Когда искусный стрелок поражал мишень, испуганная птица вспархивала из клетки и уносилась прочь. Победителей Кайит Бей награждал лоскутами от «летучего шара», а также золотыми и серебряными сосудами.
Зрители хлопали и кричали; потом всеобщее веселье переросло в ссоры. Тут появились телохранители калифа, и толпа испуганно отпрянула.
Шорох рассекающих воздух клинков.
— Смотри, Леонардо, — сказал Америго. — Вот твои изобретения; их доставили сюда, чтобы произвести впечатление на персов.
— А заодно и на солдат самого калифа, — добавил Сандро, и Америго одарил его неприязненным взглядом, потому что здесь и на самом деле повсюду были уши, и кто знает, который из солдат, рабов или шлюх окажется знатоком тосканского наречия?
Невероятно — но так же невероятен был меч Куана у горла Сандро.
Леонардо пробился вперёд, чтобы лучше видеть.
Всё верно. Зороастро воплотил в жизнь его наброски. Одетые в чёрный шёлк мамлюки скакали на лошадях, запряжённых в колесницы, на которых были укреплены косы. Они мчались по полю, как призраки, всадники низко пригнулись к гривам кобыл. К каждой колеснице прикреплены были по четыре огромные иззубренные косы, соединённые со ступицами изогнутыми стержнями. Косы были само изящество и мощь, одновременно устрашающие, уродливые и прекрасные — машины для сбора не урожая, но людей, их рук, голов и ног, словно всё это были трава либо колосья.
Леонардо не мог сдержать восторга, хотя и отвернулся, когда калиф, чтобы показать, как убивают колесницы, велел бросить на поле собаку.
За колесницами последовали ещё двое коней — они везли лёгкую пушку на колёсах, похожую на связку органных труб. Всадники остановились, спешились, повернули орудие к большой роще финиковых пальм и подожгли фитили. Двенадцать стволов выпалили разом, снеся верхушки пальм. Толпа зашлась в радостных воплях. Один канонир повернул рукоять, переменив траекторию стрельбы, другой в это время перезаряжал стволы. Грянул новый залп... потом ещё один...
Зрители неестественно притихли.
Пальмы разлетелись пылающими кусками и ошмётками обугленной коры и листьев.
И снова многоствольная пушка выстрелила.
Задымилась ещё одна пальмовая роща.
Тогда Леонардо повернулся и, как сомнамбула, пошёл прочь от арены — к шатрам. Всё казалось сном. Он слышал, как откуда-то издалека его окликает Сандро.
Убийца...
Всё это сон...
Леонардо не мог быть в земле сарацин. Джиневра не могла умереть. Никколо не мог быть в тюрьме. Его наброски не могли воплотиться в жизнь, не могли отнимать жизнь. И разве мог он согласиться убить принца?
Изнурённый, Леонардо спал в тени шатра — и в полубредовом сне плыл в машине Куана надо всеми звуками, движениями и смертью.
Глава 23ПРАВО КОРОЛЕЙ
Сын против отца, отец против сына...
Были ли эти мои преступления истинными или простой подготовкой к более великим делам; ибо какое преступление может совершить нетренированная рука?
Разве та змея, что зовётся ламия, не притягивает к себе неподвижным взглядом, как магнит притягивает железо, а соловей скорбной песней не торопит свою смерть?
Караваны мамлюков и персов скакали на северо-восток три дня — через холмы, чёрные базальтовые плато, долины с гротескными столбами песчаника, высокими, как минареты, и пустошь, что так и звалась — Запустение. Семьи и кланы мамлюков, персов, парфян, грузин и татар скакали бок о бок, перекрикиваясь друг с другом, продвигаясь небольшой армией; фланги их были широки, колонны коней и верблюдов — коротки. Все вместе голаумы Уссуна Кассано и гвардейцы Кайит Бея больше походили на медленную, непадающую волну, чем на обычный караван.
Целью их был Небк, ибо там можно было пустить пастись животных и было вдоволь воды. По пути же разбивали лагеря вокруг солоноватых колодцев в голых, выжженных солнцем оазисах, меж пальм и колючих кустов. О горячей пище, пока не доберутся до цели, нечего было и мечтать; зато каждую ночь в пергаментно-сухом воздухе пустыни повисали запахи кофе и табака.
Леонардо, сопровождавшему калифа и Куана, чудилось, что он скачет навстречу своей смерти. Однако его грёзы и помыслы были о вещах военных: бомбардах и гигантских арбалетах, ракетах со взрывающимися стреловидными наконечниками, катапультах и баллистах, а чаще всего — об усовершенствовании Куанова летучего шара. Часы проходили быстро, и мысли Леонардо не раз обращались к его матери Катерине и приёмному отцу Ачаттабриге. Как тосковал он этими днями и ночами в пустыне по их крепким грубоватым объятиям... Он словно снова собирался прыгать с горы, как прыгнул в Винчи, чтобы показать Лоренцо, чего он стоит.
Когда он спросил о Сандро и Америго, Куан только рассмеялся. Да, им позволят отправиться домой... когда Леонардо сделает всё, что должен, к вящему удовольствию калифа. Пока же они едут с женщинами.
Их держали под стражей.
На Небк обрушились змеи.
Гвардейцы объявили это дурным предзнаменованием; а посланцы селения, доставившие нехитрые дары — страусиные яйца, сладости, верблюдов и заморённых коней, — рассказали, что змеи просто появились сами собой, как появляются черви на трупе. Селение отдало рогатым, чёрным и прочим гадюкам и кобрам сорок человек. Всё, что можно было сделать для жертв — перевязать их раны змеиной кожей, читать сутры из Корана и ждать, пока Аллах изъявит свою волю.
И в сущности, это было правильно.
Пятнадцать персов и семь из восьми мамлюков умерли в страшных мучениях от укусов после первой же ночёвки в Небке. Куан спас нескольких, отрубив поражённые члены, но по большей части жертвы отказались от его помощи, предпочитая вверить себя Аллаху.
Леонардо делал, что мог, чтобы помочь Куану.
Смертельно боясь змей, он провёл на ногах всю ночь и прилёг поспать днём — так, решил он, его не застать врасплох ни гадюкам, ни кобрам. Но -из лихорадочного, с испариной сна его вырвали вопли и стенания. Женщины издавали звуки столь пронзительные, что вначале Леонардо принял их за нечто замогильное, не принадлежащее миру живых. Слышны были и мужские голоса.
— О мой господин! — на разные лады повторяли они.
Леонардо выскочил из шатра узнать, что случилось, — и услышал, что Уссуна Кассано укусила гадюка.
Он только что умер.
К его сыновьям отправили гонцов.
Леонардо вздохнул с облегчением: теперь ему не придётся убивать Унгермамета, любимого сына царя; и он пошёл через лагерь, мимо причитающих, укутанных в покрывала женщин, мимо верных гвардейцев Уссуна Кассано, раздирающих дорогие шелка и бьющих себя в грудь, — искать Сандро и Америго.
Но так и не смог их найти.
На закате следующего дня Леонардо был приглашён почтить усопшего царя. Перед чёрным траурным шатром стояли дервиши; они царапали себе лицо и грудь и молились, наложницы и служанки били в тамбурины и кричали: «Увы, нам!» Одни молились, а другие причитали непрерывно и днём и ночью. Хотя обычай требовал, чтобы царь был похоронен на следующий день, не было ни погребальной процессии, ни чтения правоверными «Soorat el AnAm» — шестой сутры Корана: лагерь ждал сыновей Уссуна Кассано, чтобы они забрали тело отца и погребли в родной земле.
Следом за Куаном Леонардо прошёл под полог шатра, где действительно стояли носилки — точнее, длинная скамья; на ней, покрытый алым кашмирским платом, вытянулся громадный труп. Слабо пахло камфарой, розовой водой и разложением.
А ещё — кофе и табаком.
Куан повёл Леонардо дальше, и они перешли с мужской половины, за тяжёлые завесы персидских ковров, в гарем. Уссуна Кассано не сопровождали жёны — только наложницы; а сейчас их всех увели в шатёр Кайит Бея.
В гареме они увидели калифа — возлежа на персидском ковре, он как ни в чём не бывало покуривал трубку и пил кофе.