— Маэстро Зороастро считал, что я похожа на эту женщину, — сказала она по-арабски, словно отвечая на его невысказанный вопрос.
— Его женщину? — спросил Леонардо.
— О нет, я знаю, она любила тебя, он рассказал мне об этом. Он всё рассказал мне, и о том, какой ужасный вред причинил он вам обоим. Но он тоже любил её. Так он говорил мне; но я всё же думаю, что он, наверное, любил и меня.
— Не сомневаюсь, — саркастически сказал Леонардо.
— Ты говоришь так из жестокости или искренне? — спросила она.
Леонардо заметил, что она дрожит.
— Чего ты боишься? — спросил он.
Женщина смотрела на него прямо, не отводя глаз, но молчала.
— Тебя прислал ко мне Бенедетто?
Она кивнула.
— Он тоже любил тебя?
Она отвела взгляд.
— Зачем Бенедетто прислал тебя ко мне?
— Отвечать на твои вопросы.
— О Зороастро?
Женщина пожала плечами.
— Бенедетто сказал, что вы с ним больше не увидитесь, разве что во Флоренции.
— Почему?
— Он уплатил свой долг.
— Какой ещё долг? — спросил Леонардо.
— Долг эмиру Куану, который спас ему жизнь.
— И Бенедетто уже знает, как добраться домой?
— Да, маэстро, — сказала она. — Ты хочешь отправиться с ним?
— Скажи твоему господину, что мои обязанности удерживают меня здесь.
— Он не мой господин, — сказала женщина. — Мой господин — ты. — И с этими словами она придвинулась ближе, положила голову на согнутый локоть Леонардо, как ребёнок, обнажив этим движением изгиб спины и шеи; под бледной кожей проступали бугорки позвонков. — Ты возьмёшь меня с собой?
— А ты знаешь, куда я отправляюсь?
— Да, — сказала она, поднимая голову и прямо глядя в его глаза. Она ласкала его грудь и живот окрашенными хной пальцами; быть может, Зороастро находил этот цвет возбуждающим.
— Если ты знаешь это, почему хочешь покинуть дворец?
Она не ответила.
— Тебе здесь грозит опасность? — спросил он.
— Я была рабыней предателя.
— Но теперь ты ведь будешь моей рабыней?
Она кивнула.
— А меня тоже считают предателем, разве нет? Со мной тебе не будет безопасно.
— Ты возьмёшь меня с собой?
— Да, — сказал Леонардо, потому что без Зороастро, без Бенедетто ей наверняка и в самом деле грозила опасность. Он позаботится о ней; быть может, Хилал согласится защитить её. Женщина между тем ласкала его, возбуждала и наконец оседлала его, словно она была Леонардо, а он Джиневрой, словно она испытывала к нему то же влечение, какое он когда-то испытывал к Джиневре — но это было так давно, в таком отдалённом прошлом, что уже не имело никакого отношения к настоящему. Он вдыхал её запах, сладость её духов смешивалась с острым запахом пота, превращаясь в мускус, словно она со всех ног бежала по полю цветов. Её жёсткие волосы щекотали его лицо, и он смотрел в её подведённые тушью глаза — смотрел испытующе, взыскующе. Он не мог — да и не хотел — делать вид, что считает её Джиневрой. Когда она нависла над ним, опираясь на сильные руки, он взял в ладони её груди, мягко привлёк её к себе, зарылся лицом в их упругой мякоти, ощущая касание твёрдых напрягшихся сосков, когда она раскачивалась над ним. Она была забытье, спасение, память о млечной материнской нежности — время обернулось вспять. Он родился вновь, он был tabula rasa[122], чистый и влажный, словно растворялся в струе прохладной воды; и вернулся всё тот же сон, и он ощущал мягкую тяжесть её бёдер и ягодиц и сильнее притягивал их к себе, когда его пенис немел от наслаждения; а потом, истощённый, уснул. Джиневра была сном, эта Джиневра была сном, и он попросту перешёл в другие сны, канул, онемевший, обездвиженный; и снова...
Шёл по трупам, усеявшим поле в ту ночь, когда был убит сын Уссуна Кассано.
Стонал, когда косы его колесниц рвали плоть и разрубали кости.
Считал пушки вместе с Абд аль-Латифом, мастером машин... горы пушек, и на каждой его имя, и кровь, и семя, и гной.
И Зороастро падал в своей смертоносной колыбели.
Он убил его, как убил Джиневру и изрубил в куски своими косами персидских солдат.
Джиневра преклоняла перед ним колени в студии Симонетты, и лицо её пылало от желания; она была внутри него, как Симонетта была внутри Сандро; как... и тогда сны уплотнились, стали занавесями, тяжёлыми и плотными, как те, которые Верроккьо окунал в гипс, чтобы потом ученики учились на них рисовать.
И проснувшись, как от толчка, Леонардо вспомнил, что его рабыня, отдавшись наконец наслаждению, выкрикивала имя Зороастро; и лёжа в темноте, которая вот-вот должна была уступить место рассвету, он гадал, как же её зовут.
Глава 27ПРОРЫВ ЦЕНТРА
О, сын шлюхи, что за океан!
Силу я определяю как духовную мощь,
бестелесную и незримую, коя на краткое
время рождается в телах, что случайным
насилием вырваны из естественного своего
состояния.
Они миновали края, где древние властители и боги, рождённые от смертных женщин, вознеслись над вершинами гор; миновали великие персидские города; теперь они находились в безлюдных землях, которые наверняка узнал бы Одиссей, в землях, сожжённых и обугленных, лишённых всякой жизни, где бродили лишь тени. Перед ними была плоская грязевая равнина. Селения были стёрты с лица земли; иные ещё дымились. Везде была лишь пыль и грязь — реки, забитые илом, горы, дома, деревни... а впереди, наверное, целые города из грязи. Сам воздух был удушливыми миазмами, словно грязь превратилась в газ, в туман. Леонардо часто казалось, что в мёртвых селениях что-то движется; он ощущал направленные на него отовсюду давящие чужие взгляды, затылком чувствовал, как жгут его эти взгляды, и мысленно видел призраков, трепещущих в эфире между жизнью и смертью. Расстояния и размеры превратились в мираж; цапля, стоявшая столбиком, чудилась огромной, но стоило ей тронуться с места, и она съёживалась едва ли не до самой земли, по которой так хозяйски расхаживала. Серая масса далёких гор Таурус казалась скопищем неподвижных облаков, смягчённых расстоянием и исчерченных бурыми потёками. Казалось, что вражеские войска выжгли, разграбили и разорили этот край тысячу лет назад и с тех пор время не двигалось, иссохло, точно труп, впиталось и растворилось в этой земле.
Но всё это была иллюзия, обман чувств, потому что Леонардо слышал отдалённый слабый рокот барабанов и пассаге[123], слышал приглушённый грохот, сопровождавшийся неразборчивым гулом военных кличей — это грохотали далёкие пушки, кричали люди, идущие в бой, люди, которые бросались друг на друга, рубили, кололи, убивали.
Солдаты, ехавшие неподалёку от Леонардо, начали возбуждённо и беспокойно переговариваться. Рабыня, что ехала рядом с Леонардо — женщина, похожая на Джиневру, — оставалась спокойна. Она взглянула на Леонардо и тотчас отвела глаза, как будто одним взглядом начала и завершила разговор. Её звали Гутне. Какое имя ей дали при крещении, она не знала — она была ещё младенцем, когда её захватили солдаты Кайит Бея.
Леонардо выехал вперёд, чтобы отыскать Хилала, который лишь пожал плечами и сказал:
— Возможно, мы уже не успеем помочь твоему другу-персу.
— Другу? — переспросил Леонардо.
— Мой повелитель, да будет он дважды благословен, сказал мне, что между тобой и персидским царём существует особая связь.
Леонардо промолчал, ожидая, что Хилал выскажется яснее.
— Персы странный народ, — продолжал евнух. — Как только человек может любить того, кто убил его сына? Пускай даже и по его собственному приказу. — Хилал говорил негромко, будто по рассеянности размышлял вслух.
— Откуда ты знаешь, что это именно Уссун Кассано? — спросил Леонардо. — Это может быть...
— Насколько я знаю нрав Великого Турка, он будет стремиться ударить прежде всего по самому царю. Как только его голова вознесётся к небесам на острие турецкого копья, персов охватит паника. Они будут обращены в бегство единым ударом топора, ибо, когда голова отсечена, тело умирает.
— А если бы, упаси нас Господи, был убит твой повелитель, началась бы паника в твоих войсках? — спросил Леонардо.
— Мы не персы, — сказал Хилал. Его полное гладкое лицо стало твёрдым, как слоновая кость. — Если сомневаешься в этом — сам увидишь, как дерутся люди, у которых ничто не болтается между ног.
Миткаль ехал позади них и явно подслушивал, потому что, вынырнув между Хилалом и Леонардо, язвительно вставил:
— Куда лучше, чем ты, мастер Леонардо, куда лучше!
Хилал рассмеялся и велел мальчику отъехать от них и не встревать в чужой разговор.
— Ну, мастер машин и капитан инженеров, что ты решишь? Будем ли мы ждать калифа или рискнём быть разбитыми или уничтоженными, но поможем персам?
— Нас для того и послали, чтобы помогать персам, — сказал Леонардо. — С чего бы это ты не подчинишься приказу своего повелителя?
— Я обязан беречь наш бесценный груз, дабы он не попал в руки врага. Я предоставляю выбор тебе.
Леонардо покачал головой.
— Никакого выбора у нас нет. Калиф велел нам ввязаться в бой с турками.
— Истинная речь воина.
— Каких же ещё слов ты от меня ожидал? Что мы останемся здесь? Если бы я Сказал так, ты бы... — Леонардо запнулся.
— Подчинился бы я тебе? — переспросил Хилал. — Подчинился бы... если бы меня устраивало твоё решение. Или же не подчинился бы. Я подчиняюсь лишь Аллаху, даже не моему сыну.
— Сыну?
— Да, мастер машин и капитан инженеров. Калифу.
Они учуяли запах битвы прежде, чем увидели её.
Перед ними стояла стена дыма; пыль клубилась, как облака. Пахло кровью и падалью, меч звенел о меч, свистели стрелы, скрежетали арбалеты, хрипло кричали люди — те, кто получил удар, и те, кто торжествовал победу — офицеры выкрикивали приказы, и... плескалась вода. Что-то колотилось в горле Леонардо, словно птица, бьющаяся в силках. Глаза щипало от пыли, но он не мог сдержаться: он жажд