– И я, и я заметил это же! – воскликнул молодой человек, названный Петром Андреевичем. – Тут ничто не сковано традицией, канон скорее намечен, чем соблюден. Архитектура сия свободна!
– Любимое словцо ваше, Вяземский, – «свободно», – без всякого раздражения, с небольшой улыбкой заметил князь Кочубей. – Вам бы только о свободе поговорить.
– А господину Карамзину о романтизме! – парировал Петр Андреевич, разворачивая карты веером и утыкаясь в них носом, потому что был близорук и плохо видел знаки на них. – И то правда, тем и хорош дом, в нем любой найдет то, что ему мило: богач – роскошь, прелестная дама – изысканность, романтик – загадку…
– А старая картежница вроде меня – удобный мраморный столик! – подхватила Загряжская. – Князь Николай Владимирович, я бы, право, хотела от вас самого услышать то, что мне князь Василий рассказывал. Правда ли, что вы чуть ли не первый в Петербурге познакомились с господином Монферраном?
– Это правда, – подтвердил Лобанов-Ростовский, который не играл, а, сидя возле стола, продолжал посасывать свою трубку и только наблюдал за игрой. – Случилось это четыре с лишним года назад, господа. Я куда-то или откуда-то ехал, не помню, право… Лето было, дожди… И вдруг экипаж мой на одном повороте едва не сшибает с ног какого-то прохожего. Он вслед мне: «Невежа!» Я кучеру тотчас велел остановиться да после его отчитал как следует. Говорю: «Ты ж, мерзавец, мог зашибить человека!» А он мне: «Нет, ваша светлость, я его за сажень целую объехал, да вот, видать, чуток обрызгал…» Это я потом уже узнал. Ну, я тут извинился, тот, прохожий-то, любезно ответил, что сам, мол, виноват. Я было подумал, что он совсем юн, вид у него был… Да он и сейчас ненамного старше выглядит, потом: ростом невелик, блондин такой, что даже лицо в веснушках… Вижу – приезжий, наверное, только-только из Парижа. Я из одной любезности предложил ему помощь в поисках службы, ежели трудно придется. Ну, вот тут он и показал характер: глаза засверкали, лицо побледнело, и говорит: «Если вы хотите предложить мне место учителя или гувернера, то это мне не подходит, я имею счастье быть архитектором!» Я подумал – бахвалится, какой он там архитектор… Ну, назвал ему себя, на всякий случай, что-то в нем меня весьма расположило. А он мне тоже себя называет: «Огюст Рикар де Монферран!» И говорит, что если я в свою очередь буду нуждаться в его услугах, то, мол, он милости просит!
– Дерзкий малый! – заметил гренадерский генерал, крутя седоватый ус и вытаскивая из колоды червового туза так, что всем это было видно.
– Помилуйте, где ж тут дерзость! – удивился Кочубей. – Человек знает себе цену, а что она не мала, так это мы знаем теперь…
– О да! – усмехнулся князь Лобанов-Ростовский. – Ну так вот, представьте, через год я ведь и явился к нему сам! Дом этот заказывать. Как раз вот рядом с его будущим великим творением – собором, если только он умудрится построить его, пока мы будем еще живы, господа. Четыре архитектора отказались строить на треугольном участке, а он ведь взялся, Монферран этот. И вот что выстроил! А теперь Василию Петровичу особняк на Фонтанке перестраивает. И когда только его на все хватает?
– Одного не могу понять… – задумчиво произнес Вяземский. – Как это такому молодому и неизвестному архитектору, приезжему, да без связей, такой заказ доверили? Как он сумел понравиться Бетанкуру? Ведь генерал суров, его улыбками да лестью не проймешь!..
– Пф, пф! – вскричал, едва не выронив карты, гренадерский полковник, подвижный, краснолицый толстяк. – Да вы что же, господа, не слыхали, что ли, что этот господин весьма ловкий пройдоха? Он во Франции еще государю нашему альбомчик своих проектов преподнес, да своей лестью сумел ему, видно, запомниться… И здесь он сразу же стал при дворе себе поддержку искать, и сыскал…
– Простите меня, граф Аркадий Андреевич, – сухо возразил полковник Кочубей. – Но слова ваши лишены смысла. Разве ж только пройдохи делают подарки императорам, и разве такой подарок, да еще Бог весть когда сделанный, мог обеспечить господину Монферрану любовь и даже внимание императора, ежели он и подарков получает немало, и лести слышит предостаточно ежедневно? Ну а связей у господина Монферрана при дворе не было, да и нет, я уж знаю это хорошо, я ведь сам при дворе, да не первый год. Нет, что хотите, а мне он нравится. Он гениален, оттого-то его Бетанкур и выделил, он видит это.
– Согласна с вами, князь Василий! – поддержала родственника Наталья Кирилловна. – Я вот приобрела альбом, изданный сим архитектором, с описанием и рисунками будущего собора. Диво, да и только! Это в тридцать лет такое придумать! Боже мой! Говорят, он альбом этот издал в долг, разорился на нем, в долги вошел. Ты бы, князюшка Васильюшка, ему побыстрее за особняк-то расчет выдал…
– Ну, прежде, чем закончит, как я могу?.. – поднял брови Кочубей.
– А я тут встретил вчера господина Оленина, президента Академии художеств, – подавая взятку Загряжской, заметил Карамзин. – Мы как раз много говорили о проекте Исаакиевского собора, о господине Монферране… Ох Алексей Николаевич и не любит его… Ох и не любит… Такого наговорил мне… Я, признаться, удивился…
– И что он вам сказал? – поинтересовался Лобанов-Ростовский.
Писатель усмехнулся. Его выразительное лицо на миг сделалось жестким, но тут же смягчилось.
– Да ведь он все по обществу измеряет, – проговорил Николай Михайлович. – У него, хоть он и умница, и учен, и способностями обладает немалыми, свое мнение всегда как-то исподволь от общественного проистекает, да не от того общественного, которое мы вот с Петром Андреевичем каждый на свой лад сделать стараемся, а от того, что из салонов течет, из самых изысканных… Он свое мнение высказывает обыкновенно тогда, когда оно ему безопасно кажется. А тут, видите ли, больно уж неожиданный и яркий случай попался – новый гений на голову упал! Да еще какой-то своевольный, да еще иностранец, а у нас сделалось модно иностранцев ругать… Впрочем, президент Академии не удаляется от мнения своих академиков, а большинство из них, как я слышал, сомневаются в талантах господина Монферрана.
– От зависти, что ли? – резко спросил Кочубей.
– Почем же мне, к ним не имеющему отношения, знать, кто и почему? – развел руками Карамзин. – Говорят, проект для молодого такого, а они его молодым именуют, хоть ему и за тридцать уже, говорят, слишком смел. И потом, альбом он издать издал, да без чертежей, ну, по нему и не видно, как рассчитано здание, фундамент, стены. Сомнения вызывает. Так мне господин Оленин сказал.
– Да ведь у нас издательства чертежей не публикуют! – воскликнул Вяземский.
– Ну да, так вот и получилось, что вышли одни картинки.
– Но какие! – Загряжская хлопнула последней картой по карте Карамзина, как всегда первой выйдя из игры. – Какие картинки… Какая мысль… Ах, что за скучные люди эти академики! Неужто они свободы в мыслях не терпят?
– Осторожно, Наталья Кирилловна! – усмехнулся Петр Андреевич. – Так вы и до «свободомыслия» договоритесь!
– А кого мне бояться? – повела плечом достойная дама. – Ежели только заподозрят меня в связи с каким-либо тайным обществом… Их, говорят, много теперь завелось. Все от французов набрались идей!
– Свое бы лучше знали, чем в чужие идеи поигрывали! – морщась, бросил Карамзин и тоже сдал карты. – Революционеры… Ну кому в России нужна революция, милостивые государи?
– Тем же, кому и во Франции! – вспыхнув, воскликнул Вяземский. – Передовым и свободно мыслящим людям – во-первых, народу – во-вторых! И самой России, России, Николай Михайлович, хоть вы и видите для нее рай в умиленных сельских идиллиях!
Карамзин бросил на молодого человека взгляд, в котором недоумение смешалось с сожалением, и ничего не сказал.
– Вы мне не отвечаете? – поправляя очки, с вызовом проговорил Петр Андреевич.
– Ответил бы, голубчик мой, – грустно сказал Карамзин, – если бы вы, во-первых, не вывернули все наизнанку – не поставили бы Россию на последнее место, а передовых людей на первое. А во-вторых, если бы верил, что ваши убеждения суть ваши и вы за них отвечаете, как я за мои… Но спорить с вами не буду, потому как надобности в том не вижу.
Вяземский открыл было рот, чтобы ответить что-то язвительное и злое, но Загряжская движением руки велела ему молчать.
– Петр Андреевич, вы паж мой сегодня, и я вам ссоры за столом учинять не дозволю, хотя бы и за карточным столом! А вы, душечка, князь Николай Владимирович, могли бы мне представить вашего гениального архитектора, мне уж очень хочется на него посмотреть. Он у вас сегодня?
– Что?! – переспросил совершенно ошеломленный Лобанов-Ростовский. – У меня?! Как у меня?!
Загряжская махнула рукой:
– Ах, Боже ты мой, я и позабыла, что сие неприлично – на великосветский бал зодчего пригласить. А что, он ведь дворянин, как мне говорили…
– Да… Но… Но…
Князь не знал, что еще сказать.
– Но не звать же на бал, скажем, мужиков, что кирпичи укладывали! – рассмеялся гренадерский полковник. – Хотя я опять же слыхал, что сей архитектор кровей благородных, да и притом русских. Говорят, он побочный сын нашего графа Строганова, который, помнится, живя во Франции, изрядно там победокурил!
– Ну это уж просто чистый вздор! – расхохотался князь Василий Петрович. – Еще одна попытка наших взбешенных академиков объяснить, как это Монферрану такой заказ доверили… Лишь бы не признать, что Бетанкур его по таланту выбрал. Надо же, придумали, граф Строганов…
– А мне говорили, – пробурчал генерал, задремавший было над картами, но проснувшийся от чужого смеха, – мне говорили, что собор Исаакиевский так, как он задуман господином Ман… Монферраном, выстроен быть не может… Государь ведь заставил оставить от старой церкви алтарные стены, старые опорные столбы и фундамент. Ну и вот, старые столбы сильно мешают новому куполу.
– Да не мешают… – пожал плечами Карамзин. – Оленин объяснил мне: там что-то не так ложится – купол вроде бы опору имеет не такую, как обычно. Ну так и что в том? Разве все делается в мире по-старому? Разве нельзя ничего нового изобрести? И мне так славно думать, что такое грандиозное и совсем новое здание, как этот собор, будет в России возводиться, вот уже возводится! Я к вам сюда ехал, так еще гул раздавался оттуда, из-за забора высоченного – сваи забивали… Разве это не диво – на болоте такую громадину ставят! А что француз ставит – так в этом ли дело? Вдуматься – и это хорошо, значит, хороша в России почва для новой мысли, для смелых затей, не то бы сюда ваш белобрысый гений не приехал…