те и имеются недостатки, то укажите мне, господа, проекты, в которых бы таковых вообще не было. В процессе строительства они, как правило, устраняются, если же и нет, то здания от них не падают. Проект, о котором мы говорим, смел и грандиозен, в России подобных еще не бывало, и с нашей стороны было бы неразумно, а то и преступно не дать такому проекту осуществиться.
Зал снова зашумел. Огюст смотрел на Росси, окаменев от удивления, сгорая от стыда и боясь, что дрожание губ и краска на щеках выдадут его. И это говорит человек, на которого он так незаслуженно обиделся, когда тот давал ему разумные советы…
Монферран вышел наконец из зала заседаний. От перенесенного смятения и досады, от сознания унижения у него заболела голова. Ему хотелось поскорее выйти на ветреную набережную Невы.
Нева в этот день была неспокойна. По ней, как по морю, гуляли волны с густыми лохмами пены, она вздыбилась мощной серой, отливающей серебром спиною. Низко над нею ветер гнал густые дождевые тучи.
Огюст остановился возле парапета, всматриваясь в противоположный берег, левее различая на нем знакомую фигуру всадника на взвившемся коне. Ему опять вспомнилось далекое видение, призрак собора, который он увидел десять лет назад в Италии, когда лежал раненый на берегу незнакомой реки и готовился умереть… Тот ли это был собор, что ему удалось создать в чертежах? Суждено ли ему построить великолепный памятник, возвести это чудо на суровом берегу Невы, позади памятника великому Петру, стоит ли ради этого терпеть унижения, сомнения, надежды честолюбия? А не бросить ли все? Не уехать ли, как советовал ему мсье Ферронэ, назад, во Францию, к скромному, но спокойному существованию?.. Ибо здесь, в Петербурге, ему уже не будет покоя… А впрочем, его, верно, не будет уже нигде… Раз он взялся за это – строить…
Он вновь посмотрел на Неву, невольно испытав дрожь от самой близости этой торжествующе могучей реки, от повелительной силы ее неукротимого течения. И вдруг он почти с испугом подумал: «Нет, я не смогу! Я люблю эту реку… Я люблю этот город… Я не смогу бросить его и убежать, не подарив ему собора, любимому городу, – который подарил мне такую веру в себя».
– Господин Монферран! Август Августович! – послышалось за его спиной.
Запыхавшись, поправляя на буйных своих кудрях сбившийся набок цилиндр, к нему подбежал Росси.
– Август Августович, – проговорил он, не дав Огюсту и рта раскрыть и с бесцеремонной порывистой искренностью хватая его за локоть, – я прошу вас простить меня! Я был перед вами не прав, очень не прав.
– Вы? – только и сумел выговорить Монферран.
Росси увидел его смущение, наивно приписал его плохому знанию языка и тотчас заговорил дальше по-французски:
– Помните наш нелепый разговор в Комитете год тому назад? Да нет, теперь уж больше прошло… Я вас тогда очень глупо и незаслуженно обидел… Простите же меня, я вас очень прошу!
И он нерешительным движением протянул руку молодому человеку. Огюсту вместо рукопожатия захотелось кинуться ему на шею, но он устыдился своего порыва и лишь стиснул руку Карла Ивановича с такой силой, что тому, наверное, стало больно.
– Спасибо вам! – глухо, преодолевая спазм в горле, проговорил Монферран. – Это я виноват перед вами, и вы же вступились за меня перед всем собранием… Господи, ну зачем же они так-то?..
Росси видел отчаяние и почти детскую обиду на выразительном лице молодого архитектора и подивился его восхитительной сдержанности во время заседания. Он ласково взял Огюста под руку, и они вместе пошли по набережной к понтонному мосту, который три года назад протянули от университета и Двенадцати коллегий к Адмиралтейству, точнее, к Сенатской площади.
– Не обижайтесь на наших академиков, – виноватым тоном говорил Карл Иванович. – Они, право, не из жестокости… Но у нас, вы же это поняли, еще очень сильны старые традиции. А вы так сразу и так по-новому… Ваша смелость, ваша уверенность, неожиданное ваше возвышение при дворе, дерзость вашего проекта, его ошеломляющая новизна, и сам ваш талант, такой сильный и яркий…
– Спасибо! – опять, на этот раз заливаясь краской, проговорил Огюст.
– Да я же не льщу вам, я же правду говорю! – вскричал Росси. – О, вам трудно будет, поверьте мне, очень, очень трудно… Мне бывало, и не раз, да и теперь бывает…
Они уже шли по мосту. Мост пугливо и зябко вздрагивал под ногами, сотрясаемый осенним буйством Невы.
– Быть наводнению, – с тревогой глядя на высоко поднявшуюся воду, сказал Карл Иванович. – Вот ведь еще напасть!.. И как с ней справиться? Этот Модюи все говорит о проектах каких-то дамб защитительных, да уж я-то вижу, что разговорами да чертежиками пустыми он и ограничится. А наше с вами дело работать. Кому больше дано, с того больше и спросится.
– Но проект мой не так уж плох, как по-вашему? – заглянув в лицо своему спутнику, спросил Монферран.
– Я уже говорил вам, проект поразительно талантлив. – Голос Карла Ивановича не выдавал никакого сомнения. – И в любом случае, мсье, знайте: я в вас и в проект ваш верю. Слово Карло Росси. Надеюсь, в архитектуре оно чего-то стоит.
– Спасибо! – в третий раз горячо прошептал Огюст.
XI
На другой день Огюст шел на строительство в самом тяжелом настроении. Несмотря на поддержку Росси, он чувствовал себя беспомощным и одиноким перед стеной недоверия и предубеждения, которую вчера воочию увидел. Ему казалось, что и его руководитель, сам отважный Бетанкур, потерял уверенность в их совместном предприятии и решил бросить своего товарища на произвол судьбы, не то как можно было объяснить его вчерашнее отсутствие?..
Ночью прошел дождь, и архитектор, к своему негодованию, увидел, что кучи только что привезенного свежего песка, ссыпанного возле длинного полуоткрытого барака, в котором шло приготовление цемента, намокли и стали расползаться, и башмаки рабочих кое-где уже втоптали в жирную черную грязь сероватые пятна этого песка.
Монферран на ходу поймал за руку проходившего мимо и поспешно поклонившегося ему смотрителя работ Савина.
– Я кому велел накрыть песок брезентом? – зло спросил Огюст.
– Так нету брезента, ваша милость, – пожимая плечами, ответил Савин. – Лежал тут, в сарае, с уголочка, так вчера его унесли.
– Кто унес и для чего?
– А бес его знает! – В глазах мастера вдруг загорелся какой-то колючий огонек, и он усмехнулся. – Итальянец приказал забрать. Какие-то там обломки у него получились, так чтоб их вывезти, ему их в брезент завернуть понадобилось. Я ему сказал: «Для чего гранит в брезент заворачивать? Чай не песок». А он мне: «Не твое, дурак, дело!» А я не дурак. Я понимаю: под брезентом-то чего хошь вывезешь!
Огюст так и вспыхнул. Он понял намек мастера, и его окатило горячей волной бессильной ярости. Карлони! Вот оно что… Среди бела дня! И сразу после ревизии… А рабочие видят и еще злорадствуют, что архитектор ничего не может поделать…
Он отправился искать каменных дел мастера, но вначале встретил Алексея. Слуга, поджидая его, крутился возле шлифовален, где в этот день как раз началась обработка одной из привезенных буксиром гранитных колонн. Алеша сидел на штабеле свежих белых досок и, повернув голову так, что виден был его ясный, хотя и немного неправильный профиль, смотрел, как десятки людей, вскарабкавшись на козлы и подставки, корпят над телом круглого недвижимого чудища, похожего на спящего красного дракона из какой-нибудь китайской сказки.
– Ты чего здесь? – спросил его Огюст. – Тебя не берешь, так ты сам являешься. Чего надо?
– Элиза Эмильевна меня послала, – ответил Алексей. – Спрашивает, не поедете ли вы с ней сегодня в Петергоф? Вы вроде рано освободиться собирались.
– Какой еще Петергоф? – пожал плечами архитектор. – На ночь глядя? Хорошо, ты скажи, я еще не знаю… Может, и уйду раньше.
В это время из-за угла шлифовальни показался Джованни Карлони.
Едва взглянув на его физиономию, суховатую, с быстрыми и нахальными черными глазками, Монферран пришел в бешенство. Он широким шагом пошел навстречу итальянцу, и когда тот остановился и на скверном французском пробормотал: «Доброе утро, мсье!» – желая поскорее обойти начальника, Огюст преградил ему дорогу.
– Доброе утро, Карлони. Чем вы заняты, позвольте вас спросить?
– Ничем, мсье, – ответил каменных дел мастер.
– То есть как это ничем? – Голос архитектора дрогнул, выдавая ярость. – Вам что, делать нечего? Я вам два дня назад велел приготовить партию блоков для закладки в западный котлован. Ну и что там?
– Там место еще не выровняли, – пожал плечами Карлони. – Некуда класть блоки. А надобно их положить к самому котловану, не то потом опускать трудно будет.
– А кто выравнивать место должен, а? – уже совсем резко спросил Монферран. – Дать распоряжение землекопам должны были вы. Или у вас там что-то не в порядке?
Карлони еле заметно переменился в лице, взгляд его забегал, он смущенно поглядел себе под ноги, но тут же оправился.
– Что может быть не в порядке, сударь? – спросил он по-русски, ибо русский язык знал отлично, куда лучше французского, и говорить предпочитал на нем. – Все там в порядке. Но земляные работы не мое дело. Сами распоряжайтесь.
– Что?! – взвился Огюст, потеряв всякое равновесие. – Не ваше дело?! А воровать гранит со строительства дело ваше, с-сударь мой?!
Позади них топтались привлеченные шумом люди. Подошли несколько рабочих, два-три мастера, среди них был и Савин, которого, похоже, весьма радовала спровоцированная им стычка. Он одинаково терпеть не мог и Карлони, и Монферрана.
Каменных дел мастер съежился, сразу сделавшись совсем маленьким, ибо он и так был невелик ростом, да еще и изрядно худощав. Его лицо побледнело, но одновременно приняло какое-то крысиное выражение, он только что не оскалил зубы.
– Вы… не можете предъявлять мне обвинений! – кривясь и дергаясь, пробормотал он. – Вы… и никто… никто не мог такого видеть! Как вы смеете?
– Я как смею?! – вскричал архитектор. – Ах вы… А кто унес брезент, для того чтобы им прикрыть на телегах ворованное, а? Я ведь все равно узнаю, сколько вы украли и кому продали, учтите! Хватит вашего воровства! А работу извольте сегодня сделать, не то я не потерплю вас у меня на строительстве! Ясно вам?