Говоря это, он снова вспомнил о долге ростовщику Семипалову…
Прошла неделя, наступило второе ноября. Откладывать посещение ростовщика больше было нельзя, и рано утром, еще до начала службы, Монферран отправился по адресу, который хотел бы забыть…
До рассвета прошел дождь. Заморозки накануне кончились, и с утра на деревянных тротуарах стояли лужи. Прыгая через них, Огюст иногда ударял их тростью, так что фонтаном взлетали брызги. Это мальчишеское развлечение немного отвлекало его от мучительных мыслей.
В конторе ростовщика не было посетителей, и от этого Огюсту стало немного лучше: больше всего он боялся свидетелей…
Господин Семипалов тотчас же вышел к визитеру:
– Чем могу служить вам, сударь мой?
Вопрос был несколько странен, но Огюсту некогда было размышлять об этом.
– Я пришел к вам, господин Семипалов, поговорить относительно моего долга, – отрывисто сказал архитектор. – Сегодня срок выплаты, но я…
Лицо ростовщика выразило вдруг настоящее изумление, и затем в глазах его возник какой-то особенный лукавый интерес.
– О-о-о, сударь, сударь! О чем вы говорите?! – вскричал он. – Долг ваш уже неделю назад был уплачен со всеми причитавшимися процентами.
Теперь изумление испытал Огюст, и у него сразу даже не нашлось сил скрыть это.
– Долг уплачен, вы сказали?! – Голос архитектора звенел и дрожал. – Кем, сударь?!
– Долг выплачен через третье лицо, господин Монферран, я не имею понятия, кем именно. Доверенному, производившему оплату, мною выдан соответствующий документ, и ваш вексель он сжег при мне, сударь… Я полагал, вы знаете…
– Нет. – Совершенно смешавшись, испытывая одновременно смятение, неистовое облегчение и стыд, Огюст не мог солгать. – Нет, я не знал этого… Что, черт возьми, это значит? Вы, сударь, знаете в лицо этого доверенного?
Ростовщик вздохнул:
– Увы. Мне знакомо пол-Петербурга. Этого человека я никогда не видел… Он явно лицо подставное, верьте моему опыту.
Два часа спустя, едва дождавшись прихода в Комитет Бетанкура, Монферран, как буря, ворвался в его кабинет.
– Послушайте, ваше превосходительство! – еще с порога закричал он, в волнении забывая обо всех приличиях. – Не кажется ли вам, что это слишком?! Если я имел счастье оказать вам услугу, это не означает, что вы получили право благодетельствовать мне без моего ведома и ставить меня в самое дурацкое положение!
Генерал едва не лишился дара речи от такой атаки, но потом опомнился и рявкнул, когда Огюст умолк:
– Вы что, сошли с ума?! О чем вы говорите?!
– О том лишь, что я не говорил вам ни слова о моих денежных затруднениях и не просил вас, коли уж вы узнали о них, оплачивать мои долги!
Бетанкур, привставший было в своем кресле, тут же опять упал в него. Его лицо было маской изумления.
– Я?! – только и выговорил он. – Ваши долги?..
– Не прикидывайтесь! – чуть ли не со слезами в голосе воскликнул Огюст. – Кроме вас, никто не мог узнать о моем долге и тем более никто не мог его оплатить!
Генерал схватился за голову.
– Святая Мадонна, это уже слишком! – возопил он. – Вы что, хотите меня свести на тот свет, Огюст?! Или все-таки сами не в себе?!
Монферран в изнеможении прислонился к двери кабинета. У него тряслись руки.
– Так, значит, – прошептал он, – это не вы?
– Не я, конечно, и глупо, что вы на меня подумали, сударь. А велик ли был долг?
– Больше половины моего годового дохода в настоящее время, – еле слышно ответил архитектор. – И мне было ни за что не уплатить этого долга, ни за что… Но кто мог это сделать, а?
– Это вам виднее, – уже сердито отрезал генерал, – припомните всех своих знакомых и подумайте. А может быть, – и тут он пристально и очень выразительно взглянул на молодого человека, – может быть, это услуга кого-либо не совсем знакомого?..
Вечером, когда Элиза спросила Огюста, чем закончилось свидание с Семипаловым, он мгновение раздумывал и ответил, отвернувшись:
– Ростовщик согласился дать отсрочку на год. За год у меня будут заказы – мне уже обещали. Во всяком случае, можно не продавать библиотеку…
– Слава Богу! – с искренним облегчением воскликнула Элиза.
В последующие дни через своих знакомых Монферран попытался осторожно выяснить, не проявляло ли к нему интереса какое-либо высокопоставленное лицо. Разумеется, никто не сообщил ничего особенного, и он понял, что благоразумнее будет не разыскивать благодетеля, тот явно не хотел быть узнанным.
XV
В один из последних дней ноября, вернувшись домой раньше обычного, Огюст нашел поджидавшее его в кабинете письмо в небольшом желтоватом конверте, надписанном незнакомым ему почерком. Внутри конверта оказалась только одна короткая записка без подписи:
«Если господин придворный архитектор желает испытать острые ощущения, очень советую ему посетить на этих днях цирк „Шапито“».
«Что это значит? – подумал Монферран, вертя в руках записку. – На что мне цирк?» И тут вдруг его кольнула неприятная догадка, еще неясная, но болезненная. Он посмотрел на часы. Они показывали без двадцати семь.
– Алеша! – крикнул Огюст в приоткрытую дверь кабинета. Слуга немного замешкался на сей раз, и хозяин встретил его сердитым вопросом: – Ты что, из Москвы сюда шел? Быстро подай мне одеться!
– Август Августович, да вы же одеты! – удивился Алексей.
– Штатское платье мне подай! Мне в мундире за день надоедает таскаться. Принеси и беги на улицу ловить мне карету.
На лице слуги вдруг появилось беспокойство, которое подтвердило догадку Огюста.
– Куда ж это вы собрались? – тихо спросил Алеша. – Скоро ведь Элиза Эмильевна вернуться должна.
– Нет, не скоро еще, – возразил архитектор. – Она раньше половины десятого не является от своей полковничьей жены, а я к этому времени тоже буду. Ну! Живо ступай и попробуй только не найти карету.
В цирке он оказался в двадцать минут девятого. Представление давно уже началось, и ему пришлось долго проталкиваться к одной из передних лож, куда ему продали билет.
Он уже лет семь не бывал в цирке и вначале едва не оглох от окружившего его шума, ибо на арене в это время кривлялись два клоуна, и народ, теснившийся позади лож на деревянных скамейках, неистово хохотал, а кое-кто свистел и топал ногами.
Но вот клоуны исчезли, и на посыпанную белым песком арену вышел черный человечек во фраке с очень длинными фалдами и объявил во внезапно наставшей тишине:
– А теперь, милейшие дамы и господа, перед вами выступит звезда нашего цирка! Королева всех наездниц! Покорительница мужских сердец в прекрасном Париже, мадемуазель Маришаль!
Загремели барабаны, и под их грохот на белом пятне арены появилась белая лошадь с алым султаном на голове. Опять белая! Огюсту показалось, что это та самая лошадь, на которой когда-то… когда же? Девять… нет, уже десять лет назад он увидел царицу амазонок Ипполиту в Олимпийском цирке Парижа.
И это опять была она, Ипполита, только уже не в наряде амазонки, а в расшитом бисером, черном, очень открытом корсаже, в золотистой пышной юбке, едва прикрывавшей колени, в золотых башмаках и с султаном страусовых перьев над головою. Султан был так велик, что скорее напоминал облако.
– Бра-а-во! – закричали со всех рядов. – Браво, Маришаль!
– Черт возьми, вот это ножки! – возопил какой-то петушиный тенорок прямо над головой Огюста.
Он резко обернулся, и сидевший позади него молоденький офицерик невольно съежился под его взглядом.
– Вы что на меня так смотрите? – почти робко спросил он.
– Ничего! – задыхаясь, ответил Монферран. – Не орите мне в ухо!
В это время наездница пустила лошадь вскачь и принялась вертеться и кувыркаться в седле с легкостью прежней восемнадцатилетней девочки. Цирк ревел от восторга. И Огюст вдруг подумал, что человек, написавший ему проклятую записку, очевидно, сейчас где-то здесь, в цирке, и любуется впечатлением, произведенным на него «мадемуазель Маришаль».
«Какой я идиот, что сегодня же сюда и приехал!» – подумал он и стал неотрывно смотреть на Элизу.
После того как она, подпрыгнув в седле, сделала сальто над крупом скачущей по кругу лошади и соскочила на арену за ее спиной, молодой петушок в задней ложе, не удержавшись, опять завопил: «Браво». Наездница обернулась и посмотрела в ту сторону, откуда долетел возглас. Взгляд ее встретился со взглядом Огюста. Она побледнела. Ее рука, уже снова поймавшая поводья, немного задрожала, и она не сразу сумела вскочить в седло.
А в это время человек во фраке оглушительно прокричал:
– Единственный в мире номер, и только в нашем цирке, дамы и господа! Прыжок через горящее кольцо! Внимание!
Опять зарычали барабаны. В ужасе Монферран вскочил на ноги, позабыв обо всем на свете. Этот прыжок! Тот, в котором она разбилась тогда… Разбилась потому, что он довел ее до отчаяния. Что подумала она сейчас, увидав его в ложе?!
А служитель в красном кафтане уже поджег над ареной огромное смоляное кольцо, от которого тотчас рванулись во все стороны рыжие космы огня. Запахло чадом.
Элиза развернула лошадь, пустила ее галопом и погнала по арене суживающимися кругами.
Огюсту хотелось крикнуть, позвать ее, но он не смог…
– Але! – звонко крикнула Элиза.
Лошадь прыгнула. В момент прыжка всадница отделилась от седла, первой влетела в пылающий круг, перевернулась в сальто в тот миг, когда конь ее пролетал через кольцо, и уже по ту его сторону легко упала в седло.
– Браво! Браво, мадемуазель! – загремел цирк.
Представление еще продолжалось, когда Огюст, пробившись вновь между рядами, вышел из цирка и пошел к сарайчикам, лепившимся позади здания.
– Куда вы? – попытался остановить его какой-то человек.
– Где уборная мадемуазель Маришаль? – спросил его Монферран.
– Вон там, – указал служитель. – Ох, только зря вы, сударь. Добро, если без синяков выйдете…
– Я ее муж, – спокойно сказал Огюст и распахнул дверь сарая.