– Садитесь к костру-то… Чай, замерзли вовсе?
– Не вовсе, но замерз. Спасибо, – сказал Монферран и хотел уже присесть на корточки возле огня, но кто-то тут же подсунул ему перевернутое ведро:
– Этак удобнее.
В поведении рабочих не было никакой угодливости, и поэтому то, что они делали, не вызвало у Огюста досады или раздражения. Напротив, ему сделалось приятно, ибо раньше, это он знал твердо, никто из этих людей не пригласил бы его сесть рядом.
У костра собралось человек двадцать каменщиков, и при появлении Монферрана беседа их не прервалась, они продолжали обсуждать какие-то свои дела.
Огюст сознавал, что надо бы погреться и уйти, однако тепло костра уже приворожило его, он испытывал блаженное облегчение, и окунаться вновь в метель и медленно наползающие сумерки до ужаса не хотелось.
– Руки-то погрейте над огнем! – опять обратился к нему все тот же бойкий рабочий, вблизи оказавшийся ладным мужчиной лет сорока пяти со светлой, кудреватой бородой. – Вон, пальцы аж побелели… так и поотморозить недолго. Что ж без рукавиц ходите?
– Да выронил где-то, – с досадой сказал Монферран. – Сегодня не то что перчатки – голову потерять можно. Сущий ад!
– Истинно говорите! – Другой рабочий подсунул в костер кусок доски, и та сразу занялась рыжим высоким огнем. – Слава Богу, что велели раньше времени работу кончить, не то в полупотьмах тут бы половина людей ноги поломала да хребты. Ух и зима, язви ее!..
– Тихо, тихо, Ерема! – Кто-то сзади хлопнул парня по колпаку. – Язык не распускай… Разругался! Шут гороховый!
– А я ничего! – Ерема слегка смутился, но вдруг решился спросить: – А вы… А вы, Август Августович, разве ж ругательства понимаете?
– Боюсь, что лучше всего остального! – засмеялся Монферран. – Их только и слышно, когда ходишь по строительству. Вам так работать легче, а?
– Еще и как! – Рабочий, стукнувший болтуна Ерему по шапке, решил тоже вступить в разговор. – Вы, коли чего услышите, не забижайтесь вперед, ваша милость: мы ж не обидеть кого хотим, это у нас речь такая.
– Что мне обижаться, я не девица. – Архитектор с удовольствием вытянул над пламенем руки и пошевелил пальцами, чувствуя, как они «отходят», оживают и из них исчезает противная ломота. – А что это такое «шут гороховый»? «Шут» я понимаю, а горох-то тут при чем?
Каменщики прыснули было, но тут же принялись кто во что горазд объяснять, да так ничего толком и не объяснили, сошлись лишь на том, что этак просто говорится…
В это время стряпуха, попробовав варево в чане, объявила:
– Ну, мужичье, еда поспела! Принимай лоханки!
Из стоящего отдельно ведра она стала вытаскивать жестяные миски и половником наполнять их до краев. Один из мужиков извлек из мешка каравай хлеба и стал резать, деля его на число артельщиков.
– Едим, как баре, кажный из своей посуды! – заметил молодой, рыжий, как огонь в костре, каменщик.
– Это я распорядился, – сказал Огюст. – И так болеете всякой дрянью, а зараза чаще всего от общей посуды.
– Неужто? – удивился мужик с кудреватой бородой. – Вона как! И то, у нас в деревне из одной лохани вся семья ест, так всякую хворь все вместе и получают… Август Августович, а вы не побрезгуете нашим провиантом? Налить вам?
Архитектор почувствовал себя неловко.
– Это зачем? Вам же тогда может не хватить. Я и дома пообедаю.
– Так до дома еще когда доберетесь, а мороз-то дерет. Вы ж с самого утречка тут и обедать не уходили, так же и околеть… то есть и Богу душу отдать можно. А что не хватит, так это нет: похлебки в чане много! Тетка Глаша, миска еще есть у тебя?
– А то нет? – откликнулась толстая стряпуха. – Из вашей артели на этих днях троих не досчитали, а миски еще у меня. И ложка, нате вам, вот.
Один из артельщиков передал главному миску, до краев налитую дымящимся варевом, с торчащим из него черенком деревянной ложки.
«Интересно, а кухарка моет посуду-то?» – с некоторым опасением подумал Монферран.
Но от миски вкусно пахло, и архитектор тут же ощутил такой сумасшедший голод, что забыл обо всех своих страхах. Он зачерпнул ложкой похлебку, дунул на нее и проглотил.
– Скусно? – спросил рыжий парень, заметив явное удовольствие на его лице.
– Очень. А что это такое? Из чего?
– Из капусты квашеной, да на бараньих косточках варено. Кушайте на здоровье! Да вы же хлеба-то не взяли, ваша милость. Берите, чего ж вы! Тут еще есть. Али у вас хлеба не едят?
Огюст усмехнулся, отломив себе небольшой ломтик:
– Хлеб едят везде. Везде, где можно вспахать землю. Так же, как дома строят везде, где есть из чего строить.
– Стало быть, нам, крестьянам, да вам, строителям, работа всюду найдется? – спросил бойкий Ерема.
Монферран кивнул:
– Да. Только здесь ты тоже строитель и об этом не забывай.
– Помню! – Парень улыбнулся, и оказалось, что рот у него с двумя щербатинками. – Я нынче всем говорю: каменщик я! Во!
– А щи-то понравились мои! – весело воскликнула стряпуха. – Не одним мужикам, выходит, я угодить могу. Давайте-ка, сударь, я вам еще налью. Вишь как проголодались!
Огюст только тут заметил, что его миска опустела куда раньше, чем у других. Рабочие ели очень медленно, делая паузы после каждой ложки, подолгу дуя на нее.
«А ведь они голоднее меня! – подумал архитектор. – И надо же, какая неторопливость, почти важность в еде… Точно ритуал какой-то. И Алеша мой раньше так ел, теперь вот от меня глотать научился – я же вечно куда-то спешу».
Не без смущения принял он от стряпухи вторую миску, косясь при этом на рабочих – не стали бы посмеиваться над таким неуемным аппетитом. Однако они, напротив, довольные, закивали. Кто-то сказал:
– Вот, глядите, мужики: не всякий, значит, барин нашей едою брезгует.
В это время из-за угла фундамента показалась фигура в коротком овчинном полушубке и высоком кивере, с саблей на боку. Скользя и спотыкаясь, военный подошел к костру и, еще не дойдя до него, принялся орать:
– Что здесь за беспорядки такие?! Еще светло, а они уже расселись, негодяи! Поч-чему работа стоит?!
– Нам так велено было! – ответил один из мужиков.
Но офицер, в котором Монферран уже узнал поручика Мещерякова, личного адъютанта нового председателя Комитета по делам строений, прежнего его приятеля генерала Базена, был настроен воинственно.
– Вам велено работать, пока светло! – прорычал он. – Давно вас тут, негодяев, не драли…
– Прекратите кричать! – спокойно, не поднимая головы от своей миски, сказал Монферран.
– Что-о?! – совсем разъярился Мещеряков, подступая к костру. – Я тебе, скотина, поговорю! Мужик меня будет учить!
В ответ на эти слова рабочие глухо прыснули.
– Как вам не стыдно, поручик! – сказал Огюст по-французски. – Не показывайте рабочим своей невоспитанности. Что вам здесь надо?
Остолбеневший офицер так и прирос к месту.
– Я… М… мне… Мне нужен господин главный архитектор! – едва выговорил он. – У меня бумаги для него…
– Ну я главный архитектор. – Монферран поднял голову и повернулся так, чтобы свет костра упал на его лицо. – Какого черта вы пришли сюда командовать? Это я приказал остановить работу, потому что так считаю нужным. Вам давать отчет я не стану. И подождите, пока я закончу обедать! Я с утра не садился за стол. Отойдите вон туда, к фундаменту, не стойте у меня над головой. Через пять минут я буду в вашем распоряжении, а за это время потрудитесь вспомнить, как следует разговаривать, приходя с поручением.
Совершенно ошарашенный и изрядно испуганный, поручик попятился, едва не свалился, поскользнувшись, и неловко встал возле гранитной стены фундамента. Не прошло и минуты, как он уже начал приплясывать, похлопывая себя по плечам, потирая ногу об ногу и пытаясь то и дело засунуть ладони в рукава полушубка, но рукава были узки.
– Ишь ты, мерзнет! – хихикнул довольный Ерема. – И поделом ему: пришел тут вопить… Командир!
Монферран, не глядя на офицера, словно позабыв о нем, спокойно доканчивал свои щи. Но рабочие теперь то и дело поглядывали на Мещерякова и злорадствовали.
– Эк пляшет! – Кудреватый рабочий даже прищелкнул языком. – Оно конечно, в полушубке коротком да в таких-то штанах! Тут себе все отморозишь…
– А пущай нашему начальству не грубит! – вставил рыжий.
– Глядите, Август Августович. – Ерема даже привстал со своего места. – Ну, вовсе замерз офицерик… Поди, околеет, как француз на Смоленской дороге.
– Ты чего несешь, дубина?! – ахнул Еремин сосед и влепил ему уже настоящую затрещину.
Огюст подавился последней ложкой щей, прыснул, не успев даже прикрыть рот рукой, и от хохота едва не свалился с ведра.
– Как… Как это ты сказал? Как француз на Смоленской дороге? Околеет? Так?
– Вы его, дурака, не слушайте! – краснея, пробормотал один из артельщиков. – Его мамка в детстве с печки головой вниз уронила, видать… И чего несет, сам не ведает!
– Так разве я чего плохого сказал? – Ерема понял свою оплошность и сам покраснел. – Я разве ж в обиду?
Монферран, не слушая его, продолжал хохотать, и следом за ним, не выдержав, захохотали все рабочие. Они смеялись долго, до слез, и им вторила тетка Глаша, у которой смех был зычный и громкий, как у мужика.
С этого дня рабочие, почувствовав симпатию главного архитектора, стали нередко жаловаться на всякого рода произвол и притеснения не чиновникам и мелкому начальству, а через их голову самому Монферрану, зная, что он за них заступится.
Это, в сущности, только добавило ему хлопот и неприятностей. Чиновники, получая от главного архитектора выговоры, шли жаловаться в Комиссию, Комиссия указывала Монферрану, что разбирать недовольства рабочих – не его дело…
Монферран злился, нервничал, тратя на все это уйму лишних сил, но строителями своими был доволен, нисколько не жалел о некотором сближении с ними: ему стало проще работать. Рабочие и мастера теперь доверяли ему, кроме того, они были понятливы, приказания исполняли точно и беспрекословно. Видя их сметливость, Огюст иногда и не тратил времени на излишние объяснения, зная, что все будет сделано как надо.