– Хозяйку позови! – задыхаясь, потребовал Андрей.
– И ее нет. Оне с Алексеем Васильевичем и с Леночкой в Летний сад пешком ушли. А что случилось-то?
Песков только махнул рукой и побежал вниз. Путь до Летнего сада был неблизок, но, добежав до набережной, рабочий увидел кативший вдоль Невы возок и прицепился к нему сзади. Когда возок поравнялся с решеткой Летнего сада, парень спрыгнул на мостовую и вбежал в ворота. Какие-то дамы, как раз выходившие на набережную, с возгласом шарахнулись прочь от несущейся на них чумазой фигуры.
– Боже, до чего обнаглело мужичье! – вскричала одна из дам. – И, как водится, городового не видно…
Андрей между тем заметался по аллеям сада, ища не госпожу де Монферран – ее он видел всего один раз и мог не узнать, – а Алексея Васильевича.
Он увидел его, пробежав сад почти до конца. Алексей весело бегал вокруг пруда, и за ним с хохотом гонялась шестилетняя девочка, одетая как кукла, в беленькой шубке, в белых башмачках, и как кукла хорошенькая, черноглазая, с массой черных завитушек, с абрикосовым румянцем на пухлых щеках. На берегу пруда стояла стройная молодая дама (она действительно показалась Андрею совсем молодой). Голубое шелковое платье с кринолином-колоколом и короткая меховая накидка подчеркивали ее тонкую талию, изящную осанку.
«Она!» – подумал Песков, и ему стало страшно, что ей надо сказать это…
Дама стояла к нему спиной, и, подбегая, он услышал, как она окликнула Алексея, и тот ей что-то ответил по-французски.
Обернувшись, Алексей Васильевич увидел рабочего.
– О Господи! – вырвалось у него. – Ты, малый, ведь со строительства… я тебя знаю. Что там такое, говори!
Элиза тоже обернулась. Ее лицо побелело.
– Что? – глухо спросила она.
– Сударыня! – заикаясь, выдохнул Андрей. – Я… Вам туда, к собору, надо идти… Поживее бы… Господина главного архитектора досками завалило сейчас. Еле живого вытащили…
– Ты с ума спятил! – не своим голосом закричал Алексей.
Элиза вздрогнула, вся прогнулась, точно ее ударили ножом в спину, и коротко, почти спокойно произнесла:
– Нет!
Вслед за тем она круто повернулась, кинулась к воротам сада и в следующее мгновение выбежала на набережную канала.
– Элиза Эмильевна, стойте! Не пешком же! Я карету найду сейчас! – бросаясь за нею, закричал Алексей.
Но его задержала дочь, которую он несколько мгновений не мог подхватить на руки, девочка дергала его за пальто и пыталась что-то у него спросить.
А в эти самые мгновения Элиза уже оказалась возле ограды набережной, где полминуты назад юный драгунский офицер осадил своего коня и сошел с седла, чтобы поговорить с остановившим его полным господином. Растолкав их обоих в разные стороны, мадам де Монферран вырвала из рук ошеломленного юноши поводья, поставила левую ногу в стремя и легко, одним движением вскочила в седло. Она села в него по-мужски, верхом, как садилась в цирке. Ее кринолин встал дыбом на крупе коня. Прежде чем кто-нибудь успел что-то понять и даже просто толком рассмотреть, драгунский конь с места рванулся в галоп и понесся к Марсову полю и через поле наискосок в направлении Невского проспекта.
– Что это значит?! – завопил офицерик, когда пыль, взвившаяся возле него, стала уже оседать. – Кто это такая?! Мой конь! Она сошла сума!
– Бес-баба! – восхищенно возопил некий молодой кучер, с трудом успевший осадить свою лошадь перед промчавшейся мимо всадницей. – Ух, бес-баба!
– Милый! – тотчас подскочил к нему Алексей, прижимая к себе хнычущую дочку. – На Исаакиевскую площадь свези нас поскорее! Весь кошелек отдам!
Тем временем Элиза уже неслась на всем скаку по Невскому проспекту, уже доскакала до Малой Морской, повернула, обогнула Лобановский дворец, и перед нею, одетый в леса, огромный и грозный, вырос собор. До сих пор в ее сознании не было ни одной отчетливой мысли, но при виде собора она вдруг подумала, вернее, с невероятной ясностью вспомнила, что в одной из галерей его гигантского фундамента есть склеп, который Анри тщеславно и просто приготовил для себя…
Два года назад он составил завещание и в нем, подобно многим европейским архитекторам, просил, чтобы после смерти его не разлучали с собором.
Конь подлетел уже к западным воротам изгороди, и тогда Элиза увидела, что ворота закрыты, и сообразила, что их закрыли за ненадобностью уже месяц назад, чтобы меньше было соблазна посторонним проникать на строительство. Надо было развернуться и обогнуть собор с юга, но она не могла потерять еще одну лишнюю минуту. Конь, послушный ее посылу, взлетел в воздух и перемахнул полуторасаженную изгородь.
– Батюшки-светы! – возопил кто-то, шарахаясь от всадницы.
Оглянувшись, разом охватив взглядом всю западную часть площадки, Элиза сразу увидела сгрудившуюся возле западного угла, на стилобате и на ступенях толпу рабочих. Она поскакала туда и взлетела по ступеням, уже осмысляя случившееся, уже видя растерянность и ужас рабочих, а затем, с высоты седла – свободное пространство среди них, разостланный брезент и на нем – тело своего мужа, раскинутые руки, окровавленную голову.
– Анри!!! – звонко, по-девичьи закричала Элиза.
За несколько минут до этого раненый очнулся, но, открыв глаза, мутным взглядом обводил лица рабочих, ничего еще не понимая…
Он увидел Элизу в то мгновение, когда она, осадив коня возле самой толпы, сразу перед ней расступившейся, спрыгнула с седла. Ворох юбок взлетел вверх, ноги открылись почти до колен, с головы упала голубая с белой вуалью шляпа, и черные волосы лохматым узлом свалились на ее плечи. На миг сквозь боль и жгучий туман Огюст увидел девочку из захолустного итальянского городка, маленькую француженку Лизетту Боннер, которая прискакала верхом, чтобы найти и спасти своего Анри…
В следующий миг он вспомнил все, что произошло…
– Жив, жив, я это знала! – закричала Элиза точно те же слова, что тогда, тридцать один год назад, и точно, как тогда, заплакала, опускаясь на колени возле мужа.
– Слава те, Господи! – завопили с разных сторон рабочие, видя, что главный архитектор оживает на глазах.
– Лиз, не плачь, все хорошо! – уговаривал Огюст жену, привставая на локте и пытаясь обнять ее и привлечь к себе. – Ну ничего же не случилось… Ну доски упали. У нас это бывает, я же тебе говорил… Ну полно, не надо… ну так нельзя…
– Милый, милый, милый! – твердила Элиза и, никого вокруг не видя, целовала его глаза, щеки, окровавленный лоб.
– Больно, да, больно? – всхлипывая, спрашивала она.
– Нет, уже нет.
И он, внезапно вспомнив пережитый ужас и испытав невероятное облегчение, прижался головой к ее плечу.
Спешно вызванный лекарь уже заканчивал перевязку раненого, когда прибежали Алексей с Еленой.
– Коляска ждет у ворот, – сказал Алексей. – Кучер обещал, что подождет. Надо домой ехать.
– Да, да, да, – прошептала Элиза, все еще стоя на коленях, не замечая своего измятого кринолина, который парусом стоял за ее спиной. – Да, мы поедем.
– Мы сейчас все сделаем! – воскликнул один из рабочих. – Вы лежите спокойно, Август Августович, мы вас так на брезенте и снесем в коляску.
– Нет, – твердо проговорил Монферран и взглядом обежал смятенные лица обступивших его людей. – Вы что же тут, господа, топчетесь, будто Бог знает что случилось? Каждый день это бывает, увы… Алеша, Джованни, дайте-ка мне руки.
– Но вам вставать нельзя, ни в коем случае! – возмутился лекарь.
– Я сам знаю, что мне можно, чего нельзя!
Повинуясь его не знающему возражений взгляду, Карлони и Алексей подхватили его под руки и помогли подняться. Поднявшись, он побледнел, но, морщаясь, подавил приступ дурноты.
– Кто был наверху, когда оборвались канаты? – спросил он.
По толпе пробежал испуганный шепоток, рабочие затоптались и заежились. Надвигалась буря.
– Я вас спрашиваю, кажется, – спокойно повторил главный. От толпы отделились человек двадцать рабочих и неуверенно шагнули вперед.
– И я еще, – сказал стоявший рядом с Монферраном Салин.
– Господа, благодарю вас, вы спасли мне жизнь, – сказал Огюст твердо. – Я видел ваши действия, вы очень рисковали и все сделали очень верно. Спасибо вам всем. Я поговорю с Комиссией о вознаграждении вам за вашу смелость.
– Какое там! – наперебой загалдели рабочие. – Обошлось, и ладно! Не в деньгах счастье!
– Анри, родной мой, едем домой! – уговаривала мужа Элиза.
– Подожди еще немного, – ласково возразил он и опять возвысил голос: – А теперь, где Пуатье?
– Я здесь, мсье! – Молодой человек вынырнул из толпы. – Я…
Огюст повернулся к нему, и он сразу умолк.
– Я вас просил вчера проверить верхние кабестаны? – тихо спросил главный.
– Да. И я проверил, – дрогнувшим голосом ответил Пуатье.
– И не заметили перетертого каната?
– Но я же архитектор, а не смотритель работ! – заливаясь краской, выдавил молодой человек. – Спрашивайте с господина Салина! Щупать канаты не мое дело!
– Что?! Не ваше дело?! – вскрикнул Огюст. – Не ваше дело выполнять мои распоряжения?! Хотите свалить на того, кто не виноват? Не получится! Я не балетным танцором вас брал сюда, а вы пока только пляшете из одного конца строительства до другого, а делаете сколько кот проплакал!
Монферран намеренно говорил по-русски, чтобы слова его понимали все окружающие. Он стоял вплотную к Пуатье, и тот начал все больше съеживаться под взглядом главного архитектора, уменьшаться, хотя и был на голову выше его.
– Неделю назад из-за вашей небрежности уже был несчастный случай! – прогремел главный. – С меня довольно! Сегодня вы чуть было не угробили колонну, пилон и мою собственную персону! Я и так, что ни день, пишу отчеты о смертях! И если это неизбежно, то пусть, по крайней мере, это будет не из-за того, что я держу на строительстве болтуна с дипломом Академии!
– Помилуйте, мсье! – по-французски вскрикнул Пуатье. – Я проверял кабестаны… я только не догадался посмотреть весь канат, размотать его… Ради Бога!.. Если меня рассчитают, я пропал!