н прежде так боялся, что Егорушка невольно опустил голову на плечо главного и почувствовал, как учащенно колотится его сердце.
– Не выгоняйте меня со строительства, Август Августович! – ласково и настойчиво взмолился Егор. – К любому делу приставьте и поглядите – я справлюсь!
Монферран засмеялся и ладонью провел по мягким Егоркиным кудрям.
– Ладно, Егор Кондратьевич! А что бы ты хотел делать? Чему тебя обучить?
– Меня-то? – Маленький Демин просиял и тут же наморщил лоб и задумался. – Да я… Я бы хотел…
– Ну что стесняешься? Говори!
И Егорушка выдохнул:
– Мне бы выучиться таких людей и ангелов мраморных делать, как те, что на дворе у вас! Можно тому научиться?
Огюст слегка отстранил от себя мальчика и посмотрел на него с еще большим интересом.
– Ого! А ты, оказывается… как это? С искрой Божьей… Ну-ну! Научиться можно, только это трудно, Егор Кондратьевич. Сперва надо выучиться завитки и цветочки из мрамора вырезать, а потом уже к ангелам подбираться. Станешь всему понемногу обучаться? Годами, а?
– Стану, – решительно сказал мальчик.
– Отлично! По рукам. – Огюст опять улыбнулся и сжал в своей руке Егоркин кулачок. – Через пять-семь лет хорошие мраморщики нужны будут больше, чем сейчас. Завтра же я попрошу мастера Лажечникова, чтобы он тебя взял в обучение. Знаешь Павла Лажечникова?
Егор слегка поежился:
– Еще б не знать… Злой, как черт… Поди-ка бить станет! Но я не боюсь! – Тут же спохватился он. – Пускай его бьет! Все одно учиться буду.
– Он не будет тебя бить. – Главный говорил спокойно и решительно, и словам его нельзя было не верить. – И не так уж он зол. А мастер это хороший, все говорят. Он и выучит тебя резцом владеть. А там посмотрим. Может, и дальше учиться будешь, если окажешься способным. Я договорюсь, чтобы тебе платили пока как ученику мастера. А из какой ты губернии? Как тебя писать?
– Я питерский, – гордо сказал Егорушка. – И не крепостной. Батька у меня раньше на заводе Берда работал, а после вот сюда нанялся, собор строить. Работал хорошо, только шибко уставал… Тогда, когда брус-то сорвался, все отскочили, а он не поспел…
Огюст опустил голову, отвел взгляд и несколько минут молчал. Одна из морщин, вертикально перечертившая его лоб, стала вдруг углубляться и даже немного удлинилась. Егорушке ужасно захотелось ее разгладить, и он не утерпел: осторожно, одним пальцем провел по ней вверх и вниз и ощутил на пальце теплую влагу: пот, невидимо проступивший на лбу главного.
Через два дня Егор Демин был зачислен учеником к мастеру-мраморщику Лажечникову и поселился с ним и с другими резчиками в их удобном и теплом бараке.
Павел был рад взять мальчика в обучение.
– Бог вознаградит вас, ваша милость, за доброту к сироте! – сказал он главному архитектору, который сам привел к нему ученика.
– Но смотри же, Павел Сергеевич, головой мне за мальчика отвечаешь. Чтоб он по лесам не лазал и под брусья не попадал, – предупредил Монферран.
– Догляжу, как за дитем родным! – пообещал мастер.
– И без подзатыльников учи, понял?
– А уж это как придется! – Лажечников развел руками и хитро подмигнул, отчего его изуродованное лицо сразу стало приятнее. – Не могу слова дать, но уж постараюсь. Да вы ж не бойтесь, Август Августович, от подзатыльников детишки только понятливей бывают…
Обучение Демина мастер начал с первых же дней, и вскоре до Монферрана дошло, что Лажечников доволен Егоркой. Впрочем, мальчик нередко появлялся в доме у главного архитектора, вернее, во дворе его дома, куда ему было разрешено приходить в свободное время, чтобы проведать любимых греческих богов. Там он подолгу играл с Еленой, и вскоре дружба их стала так тесна, что Элиза и Анна без раздумий начали брать Егорушку на воскресные прогулки по Летнему саду, зная, что с ним Леночке будет куда веселее, да заодно он и маленького Мишу покатает на плечах, если Алексей не сможет пойти гулять со всем семейством.
Алексею нравился смышленый мальчишка, он не возражал против дружбы его с Еленой, наоборот, ей радовался и сам учил Егорку читать и писать, чтобы ему стали доступны Леночкины книжки.
– Ты рассказывай ему все, что знаешь, – говорил он дочке. – Он видишь как понимает все! Ему сейчас только и учиться, грамоту узнавать. Я вон в девятнадцать первые буквы узнал и то теперь грамотный. А из него, как знать, кто еще будет? Может, умней нас всех вырастет!
XXI
В этот вечер гости собрались как-то сами собою, как шепнула мужу на ухо Анна, «взяли да и напросились…». Явились ученики-архитекторы Штакеншнейдер и Ефимов, молодой помощник Монферрана на строительстве Шибаев (этот зашел с докладом, да так и остался). Явился художник Плюшар[56], свой человек в доме с тех пор, как лет семь назад он написал неплохой портрет хозяина. Неожиданно пришел Деламье.
Первым же явился и последним ушел гость, который недавно стал вхож в «дом каменщика», но, кажется, уже пользовался здесь доверием. Это был совсем еще молодой человек, ему было двадцать четыре года, однако его уже знали в ученых кругах и говорили о нем как о будущем блестящем археологе и историке. Он носил фамилию Кене и в придачу титул барона, но прозывался попросту Борисом Васильевичем. Этот юный любитель древностей проник в особнячок на Мойке с чьим-то рекомендательным письмом и заявил хозяину, что «спать не может», мечтая увидать монферрановскую коллекцию. Огюст снисходительно выслушал молодого человека и провел его по внутреннему двору, в котором стояли античные и несколько современных статуй, затем показал камеи, фарфор и шпалеры. К его удивлению, Борис Васильевич, правда смущаясь и краснея, как гимназист, однако же с полным знанием дела, тут же дал характеристику некоторым статуям, которые сам архитектор не мог точно датировать, а затем, увлекшись, прочитал чуть ли не целую лекцию о возникновении искусства камеи в Древней Греции и, внезапно сбившись, умолк, заметив, что знаменитый архитектор смотрит на него, широко раскрыв глаза и только что не открыв рот.
– Простите меня! – Тут барон даже побледнел. – Вы занятой человек, а я вам горожу глупости всякие да рассказываю то, что вы и без меня знаете…
– Нет, мсье, не знаю!
И с этими словами Монферран подхватил онемевшего от радости Кене под руку и увлек в свой кабинет.
С тех пор молодой археолог стал своим человеком «в доме каменщика».
– Право, не уходил бы отсюда! – проговорил Кене, выходя с Алексеем во двор и при свете масляного фонаря рассматривая статуи. – Среди какой красоты вы живете, Алексей Васильевич!
– Я живу среди чудес! – улыбаясь, заметил управляющий. – А вы полюбуйтесь на них, сударь, не то ноябрь на дворе, мы их скоро в ящики попрячем, чтобы не простудились… И вы бы пальто застегнули, на улице ветер…
Когда Кене ушел, Алексей погасил дворовый фонарь, перед тем пройдясь между статуй, которые вечером нравились ему еще больше, чем днем, ибо в них появлялось что-то загадочное, неуловимое и в застывших их позах мерещилось слабое движение. Затем управляющий запер двери и, загораживая ладонью голубоватый язычок свечи, стал подниматься по лестнице.
Из гостиной доносились голоса Анны и Вари, приводивших в порядок стол. В коридоре вторая горничная, низенькая полная Ольга, подметала пол, стараясь потише шаркать метлой.
– Хозяин куда пошел? – спросил ее Алексей.
– В кабинет к себе, – ответила служанка. – И вас зовет.
Алексей быстро прошел часть коридора и постучал в дверь, украшенную инкрустацией с цветами и колибри.
– Заходи! – крикнул из-за двери Огюст.
Он сидел, как обычно, за столом, склонившись над небольшим акварельным рисунком. Управляющий подошел и через его плечо взглянул на лист. Там был нарисован пейзажный садик возле занятной круглой башни.
– Нравится? – спросил Монферран, не отрывая тонкой собольей кисточки от шероховатой поверхности бумаги.
– Красиво, – подтвердил Алеша. – И для кого вы такую сказку делать будете?
– Представь себе, для собственного дома. – Архитектор чуть повернул голову и подмигнул управляющему. – Могу я и себе что-то сделать, а? Хочу вот дом еще немножко перестроить, реконструировать. Только не сейчас, а через год-два. Сейчас не до того. Надо начать интерьер.
Здесь Алексею не надо было спрашивать «какой», он знал, что когда его хозяин говорит не «купол того-то и того-то» или не «отделка такого-то здания», а просто «купол» или «отделка», то речь идет о соборе Святого Исаакия.
– Да ведь ваш интерьер принят комиссией и утвержден, – заметил Алеша. – Что вам все покоя не дает?
Монферран повернулся в кресле всем корпусом и отложил кисточку:
– Сядь-ка рядом, не стой над головой… Что не дает покоя? А ты знаешь, какие именно теперь начнутся сложности и неприятности? Да уж начались! Сегодня я перед императором осрамился!
Алексей испугался:
– Опять поспорили с ним? Опять?
– Да, опять, мой милый, увы…
И Огюст, вдруг что-то вспомнив, расхохотался. Он долго хохотал, даже прослезился от смеха, и, успокоившись, хлопнул Алексея по руке и начал рассказывать:
– Понимаешь, после принятия проекта, разумеется, стали обсуждать, кто будет выполнять заказы, кто сделает в соборе живописные работы, это прежде всего важно. Я написал свое мнение, предложил пригласить наших господ-академиков. Пускай спасибо скажут! Ну а государю иностранцы больше нравятся, так он заявил, что надо позвать художников из Италии и Франции. Нет, каково, а? Будто мало своих! И вот сегодня я по его вызову был во дворце, и он опять приступил ко мне с этим своим намерением. Ведь вот-вот напишет свое «быть посему». Ну я и раскипятился немного, не сдержался. И говорю ему, ты только послушай что. «Государь, – говорю, – поймите: наши русские художники не хуже других напишут!» А весь разговор, как ты понимаешь, по-французски…
Алексей зажал рот ладонью, чтобы не рассмеяться еще громче хозяина.
– Т… Так и сказали «наши русские»? – выдохнул он.