Я мотался по базару, изредка тормозясь на своем месте передохнуть и хоть немного покрутится на оставшихся деньгах. Их было действительно мало, не наскреблось бы и миллиона. К вечеру ноги уже не держали. Аркаша, Серж, Сникерс, Вадим, даже всегда находящий выход из любого положения семейный подряд в полном составе, тоже исходили синим пламенем от безденежья и неясности картины на Российской товарно–сырьевой бирже — главного скупщика чеков и надежного до недавнего времени поставщика информации. РТСБ молчала. И вдруг как гром среди ясного неба по рядам ваучеристов электрическим зарядом проскочило сообщение, что ваучер упал в цене сразу на восемь тысяч. Это была катастрофа. Я влетал почти на полтора миллиона рублей. Державшие на руках пакеты в тысячу и более чеков, соотственно, на восемь — десять лимонов. От второй информации большинство ребят едва не парализовало вообще. Прекратилась скупка билетов «МММ». Неужели любитель бабочек, неприступный как скала господин Мавроди решил объявить себя банкротом! Стоящие рядом Очкарик со Сникерсом, еще несколько парней, сомнамбулами уставились на пачки билетов из тонкого картона с портретом кумира. Если новость не очередная «утка», рассчитанная на сбивание цены и убирания с экономического Олимпа соперника, то парням крепко не повезло. Буквально месяц назад они вложили в «мавродики» большую часть своей налички. То–есть, им светило завершить приватизацию практически голыми. Если я, пришедший на базар с копейками, с потерей полутора миллионов оставался еще с каким–то, пусть тощим, наваром, то некоторые из них для раскрутки продавали машины, даже родительские квартиры. Информация произвела впечатление взрыва бомбы, подорвавшей экономическую основу всего и вся. Купцы по–прежнему не появлялись. Тогда мы сами ринулись на ростовскую биржу, расположенную на втором этаже здания «Молкомбината» на Большой Садовой. Но гостеприимно распахнутые до позднего вечера двери оказались закрытыми. Не ответили на звонки из уличных автоматов и многочисленные банки, скупавшие у нас ваучеры по более низкой, чем местные купцы и, тем более москвичи, цене. Мы поплелись обратно.
— Что будем делать? — удрученно спросил я у Аркаши.
— А что предлагаешь ты? — буркнул тот в ответ. — Ничего? Ну и сопи в две дырки в ожидании нового прихода Иисуса Христа.
— Понимаешь, садиться голой жопой на угли и дожариваться мне бы не хотелось. Может, сами рванем в Москву?
— Если бы у меня заторчало две тысячи чеков, я бы не спрашивал твоего совета. Сел бы в поезд и на следующий день приехал на РТСБ.
— Так–то оно так, — протянул я. Мы молча дошли до Соборного переулка. — Кстати, что–то Гены Бороды давно не видно. Ты не в курсе, куда он пропал?
— Вчера видел, наверное, дома сидит, — поддал ногой пустую пачку из–под сигарет Аркаша. — Рассказал, что сначала квартиру обчистили, потом в Москве нарвался на кидал. Те обработали его на несколько тысяч долларов. А теперь Арутюн накупил ему на взятые у знакомых под проценты деньги дорогих ваучеров. Короче, пора Бороде задуматься о продаже собственной хаты, иначе не расчитаться.
Слова Аркаши оказались пророческими. Вскоре все мы узнали, что Гена Борода продал свою шикарную трехкомнатную квартиру в центре города и перебрался с семьей в убогий флигель недалеко от городской свалки. Те, у кого он одолжил деньги, поступил с ним еще по-Божески. В противном случае Гену, как Акулу, нашли бы на дне заросшего бурьяном оврага с тухлым ручьем посередине.
— Все–таки сел на иглу, — качнул я головой. — не уберегли мы Гену. Если бы сосед не выгнал Арутюна, я бы прямо сегодня с поселковыми ребятами набил ему морду.
— После драки кулаками не машут, — сплюнул под ноги Аркаша. Мы вышли на базарную площадь. — Ты лучше думай, как нам хотя бы свои деньги вернуть. Уверен, ваучер теперь будет только падать.
— Больше не поднимется?
— Зачем? Времени осталось — считанные дни. Уже все, конец грандиозной игры, разве что придумают новую. Во всяком случае мэр Москвы Лужков продлил срок действия ваучера в пределах столицы до конца года. Хэт, тупорылые. В Европе бы определили последний день и все, хоть ты умри. Не успел — сходи в туалет. У нас же сплошная Азия. Заигрывают, заигрывают с народом. Посулы, подачки, послабления. Тьфу…
— Я же предлогал тебе рвать когти в первопрестольную, — удивленно посмотрел я на Аркашу.
— Для чего?
— Слить чеки по более высокой цене. Сам сказал, что там продлили.
— Для своих, — взъярился Аркаша. — Ну как об стенку горох. С московскими печатями, понимаешь? Ты что, совсем разучился газеты читать?
— Почему, иногда просматриваю.
— Тогда проверь, какие на твоих ваучерах стоят нашлепки, а потом можешь рвать когти хоть в Кремль к Чубайсу. Он тебя как раз дожидается.
Я молча проглотил обиду. Спорить с Аркашей не имело смысла, потому что ориентировался он в мире бизнеса намного лучше. Наверное, родился с природным чутьем собаки. Но и на старуху нашлась проруха, тоже вляпался. Меньше, чем остальные, не по яйца, но все–таки. Интересно, почему вовремя не избавился от чеков. Еврейкая жадность, практицизм? Или сработал закон общественного сознания, от которого застрахованы только гении? Как бы то ни было, Аркаши необходимо придерживаться. Какую–никакую лазейку он найти обязан.
В тот день мы разошлись, когда до программы «Время» по телевизору оставалось не более получаса. Обстановка так и не прояснилась. Источник основной информации тоже не дал ответа на мучившие ваучеристов вопросы. Те же рекламные ролики с обаятельным Леней Голубковым и его братом, наконец–то уговорившим красавицу Викторию Руффо потанцевать вместе с ним. Для начала. Другие красочные соблазнялки. Если раньше приватизационный чек иногда упоминали, то теперь, похоже, о нем забыли напрочь. Всю ночь я одиноко проворочался в постели, в который раз подсчитывая убытки. Мало утешения принесли мысли о том, что первые шестьдесят семь ваучеров куплены по более низкой от последней цене. Утренние экономические источники зациклились в основном на курсе доллара и акциях некоторых крупных акционерных обществ. Об «Альфа капитале», «Московской недвижимости» и других инвестиционных фондах, владельцем ценных бумаг которых являлся я, тоже не обмолвились ни словом. Почистив зубы и проглотив стакан горячего чая с непритязательным бутербродом из куска дырявой воздушной горбушки от «Дока хлеб» с маслом, я с больной головой помчался на базар. Все оставалось по–прежнему. Купцов как корова языком слизала. Многие ребята вновь умчались по коммерческим структурам в надежде слить чеки хотя бы по низкой цене. Стоимость его катастрофически падала. Толпы людей осаждали редких ваучеристов, требуя прежние деньги, обзывая парней спекулянтами, вымагателями, грозя натравить милицию. У кого еще водилась наличка, отбивались как могли, скупая только доллары, купоны и золото. На былой доход от ваучеров уже никто не расчитывал. Вскоре из коммерческих банков вернулись гонцы. Итог их поездки оказался неутешительным. Многие избавились от чеков по бросовой цене, напрочь заказав с ними связываться.
— По сколько хоть приняли? — с дрожью в голосе поинтересовался я у Хохла, приехавшего первым.
— По двадцать пять тысяч, мать бы их за ногу, — со злостью сплюнул тот. — На пятнадцать штук с чека влетел.
— А на каком количестве?
Вопрос был абсолютно неуместным. Наверное, я надеялся успокоить себя тем, что другие потеряли большие, чем я, суммы. И получил положенный в таких случаях ответ:
— Пошел ты на хрен, — покраснел как рак от ярости Хохол. — Свои считай, долбаный писатель. Еще раз спросишь, заработаешь в лобешник, понял?
Я молча отошел в сторону. Хохол был здоровее, шире в плечах, психически неуравновешенный. Не раз его крепкий кулак опускался на потерявших бдительность подвыпивших мужиков. Впрочем, со времени начала приватизации нормальной психики не осталось ни у кого. Каждого ваучериста можно было смело отправлять под конвоем в Ковалевку с диагнозом «полное расстройство нервной системы». Никто из близ стоящих ребят даже не обратил внимания на вспыхнувший между нами конфликт. Они стали привычными, как утреннее приветствие. В одиннадцать часов дня новая напасть обрушилась на головы тех, кто еще не потерял надежды повыгоднее пристроить чеки. Ваучер упал еще на три тысячи.
— Теперь и по двадцать пять штук не возьмут, — нервно покусал губы Аркаша. — В конце компании объявят, что банки будут скупать чеки по номиналу и гуляй Вася.
— По десять тысяч? — съежился я.
— Нет, по сто штук за каждый. Только для тебя, — съязвил тот. И раздумчиво добавил. — Зря я не поехал со всеми. Или держаться уже до конца…
— Больше ничего не остается. Пан или пропал.
— У тебя сколько?
— Сто шестьднсят восемь.
— У меня полсотни, я переживаю, а тебе, гляжу, по фигу.
— Ну, только вся задница от пота в волдырях, — огрызнулся я.
До обеда время текло медленно, как река Янцзы в среднем течении. Мы нервно отбрехивались от населения, предлагавшего ваучеры. Избавившиеся от чеков ребята принялись накручивать потери скупкой долларов и золота. Никто из них не только не сходил в столовую, но даже пирожка не купил. Менты не досаждали тоже. Начальник уголовки, проскакивая мимо, с сочувствием поцокал языком. Гелик с бригадой оперативников переживали за нас как за родных, не заикаясь о сигаретах, о баночном пиве, тем более, шампанском. Слиняли куда–то и кидалы с многочисленными мошенниками рангом пониже. Наверное, все они понимали свалившиеся на наши головы проблемы. Купленные доллары, марки, теперь не прятались в трусы, подбрючные ремни, в другие потаенные места. Их просто складывали в наружный карман рубашки, нимало не заботясь о внезапной облаве. Нас предоставляли самим себе. Я продолжал крутиться на мелочевке баксов, на украинских купонах. Пусть слабенький, но навар. Один Скрипка банковал в полный рост. Когда к нему подходили с чеками, он радостно сообщал, что берет их по пятнадцать тысяч. В конце концов отчаявшиеся клиенты все–таки сбросили ему пять чеков, перед уходом не забыв покрыть отборным матом и его, и родное правительство.