— Никому дела нет. Пусть хоть все шпионы со всего света приезжают. Напротив «Горизонт», вертолетный завод, «Электроаппарат». Все военные объекты. По фигу.
— Похмелись еще, — участливо посоветовал Сэм. — Дочка не звонила?
— Нет.
— Деньги есть?
— В вытрезвителе выгребли.
— Пойду посмотрю сухого. Стаканчик вмажешь и спать. Должно пройти. Юрка Царь предупредил поселковых, если кто каплю нальет — шею свернет набок.
— Разве он за всеми уследит?
— Все равно.
После его ухода, «гости» долго не показывались. Я давно понял, что они боялись посторонних, на улице, в других местах, не заметил ни одного. Сэм задерживался. Я уже уверовал в чудодейственную силу поддержки, Если бы кто находился рядом, убрались бы как миленькие. Наконец зазвенел звонок.
— В коммерческих ни бутылки, — пояснил Сэм. — Отобрал у пацанов в общежитии. Но стакан, остальное отнесу. Сами трясутся.
Сорвав пробку, он наполнил посудину доверху, я послушно проглотил кисловатое болгарское пойло. Эффект слабый, видимо, нервы напряжены до предела. Сэм о чем–то спрашивал, я отвечал, настороженно косясь по сторонам. Налив еще раз, он заткнул пробку и ушел, пообещав зайти утром. Полегчало. В доме никого, лишь тревога от возможной опасности. Уткнувшись в подушку, попытался заснуть. Сон не шел. Муть голубая, хотя на душе более — менее спокойно. Снова звякнул звонок. На пороге стоял «друг» Андрей.
— Со свадьбы, — ввалился он в комнату. — Отыграли как положено. Завтра еще день и бабки на лапу. Выпить ничего нет?
— Самого Сэм угощал.
Войдя в комнату, я остановился посередине. Андрей было развалился на стуле. Я немедленно согнал его. Из–под сидения доносилось тихое дыхание, видимо, там спрятался один из диверсантов.
— Ты чего? — вскочил тот, пьяный, с растрепанными мокрыми губами, но соображающий.
— Ничего, — тронув шевельнувшуюся под рукой обивку, буркнул я. — Раздавишь, пересядь лучшена диван.
Недоуменно пожав плечами, вскочивший Андрей плюхнулся на диван. Чувство опасности понемногу улетучивалось. Значит, вино все–таки, помогает. Недаром знающие люди говорят, что завязывать надо постепенно, иначе можно и дуба дать. Покосившись на книжный шкаф, я заметил гнедавно выкупленные у алкашей свои же книги. Три детективных бестселлера. Алкаши, когда наехал, поклялись, что сами взяли у какой–то стапрухи, но за бутылку вина согласны уступить. Отодвинув стекло, я вытащил тома, кивнул Андрею, чтобы следовал за мной. Тот быстренько встряхнулся, мыча под нос, мол, негоже писателю распродавать собственную библиотеку. На улице, мимоходом заметив, что библиотеки уже нет, я направился к коммерческому ларьку. Протянул продавцу товар.
— За десять тысяч.
— Весь ларек завалили, — отказался тот. — Может, из твоих шкафов тоже, так что, даром не надо. Предложи кому другому.
Выручил прилично одетый мужчина. Узнав, что я писатель, ывздохнул, купил бутылку водки:
— Все вы, братцы, алкоголики, — забирая книги, сказал он. — Есенин, Шолохов, Хемингуэй. Даже Фитцджеральд спился.
У Андрея оказался хлеб. Проглотив по полстакана, занюхали горбушкой. Посидели, поговорили ни о чем. Потом я рассказал о «диверсантах», о вытрезвителе. Добавил, что сейчас они, вроде, сдернули. И вдруг краем глаза за спиной заметил пушистое существо. Это был маленький котенок. Взяв его на руки, погладил. Зашевелилась занавеска, возле зеркала в прихожей вертелась девушка. И растворилась, когда прочувствовала на себе мой взгляд. Я усмехнулся, все–таки не грубые мужики. Протянул котенка Андрею:
— На, подержи. Тепленький, пушистенький.
Сонно моргнув глазами, тот настороженно отстранился. На лице обозначилось выражение недоумения. Котенок перепрыгнул на колени к нему, исчез. Вместо него под руку подлезла собачка, затем барсук, белочка. Я передавал их собутыльнику, но они не хотели с ним заниматься, испарялись, убегали прочь. Наконец, за спиной мяукнул маленький полосатый тигренок. Побаловавшись немного, отпустил на пол. Подумал, что звери постепенно увеличиваются в размерах. Отмахнувшись, сосредоточил внимание на бутылке, краем зрачка замечая, как зашмыгали из туалета в прихожую, и дальше в комнату, молодые красивые девушки в прекрасно сшитых одеждах. Стройные, в широких платьях, с поясочками по тонким талиям, веселые, лупоглазые, розовощекие. Молодость, здоровье, гибкие телодвижения.
— Я оставлял вам колбасу, — с напускной сердитостью пробурчал я. — Почему не кушали? А-а, у вас питание получше.
Андрей оглянулся, затем тупо уставился на меня. После некоторой паузы наклонил бутылку над стаканом. Пить больше не хотелось, я лишь пригубил. Со стороны занавески на окне послышались тихие, интимные, нежные вздохи, словно за ней пряталась девушка. Медленно, короткими скачками, занавеска начала подниматься вверх, будто задирался подол. Но ноги не заголялись. Видимо, соблазнительница ужималась вместе с капроновой тканью, как манекенщицы за диваном. Так это было прекрасно, такие женственные интимные придыхания сопровождали неторопливыми толчками подъем, что я встал и зааплодировал. На ресницах повисли слезы благодарности. Никогда не ввидывал ничего подобного. Неземное искусмство, божественная благость. Занавеска собралась под самую металлическую гардину. Уже из стены принялись выкручиваться шурупы.
— О–о–о, — томно, интимно, с облегчением, протяжно воскликнула девушка, прячущаяся за ней. И повторила. — М–м–м-м-м…
Всего у нескольких женщин из множества при половом сношении были подобные зовущие возгласы. Но лишь подобные. Тогда желание близости вспыхивало с неимоверной силой, заставляя взорваться тело горячей испариной, отдаться без остатка. Сейчас же возбуждение возникло в ином направлении. Оно воплотилось в чувство красоты, непорочности. Я даже не заметил, когда Андрей удалился в комнату. Оттуда донесся переливчатый храп И тут–же его перебил голос чайника:
— Красиво, да? — спросил он.
— Бесподобно, — признался я. — Никогда не видел ничего прекраснее.
— Они у нас все такие, — старчески задребезжал чайник. — Многие не замужем.
— А у некоторых есть дети, — басовито включился в разговор холодильник. — Семьи создали, живут неплохо. Хотя всякое бывает.
Дотянувшись до занавески, я сорвал капроновую ткань. Под ней никого не оказалось. Зато на полу покорно легла у ног другая девушка, прикрытая грубой холстиной. Или она же. Таким беззащитным был вид распростертого худенького тела, что невольно отступил назад, боясь сделать лишнее движение
— Если хочешь, можешь взять в жены. Одна уже пошла с твоим другом.
Действительно, храп прекратился, слышалась лишь тихая возня с громким сопением Андрея. Сев на стул, умиленно посмотрел на покорную подругу. Нет, это не рабыня, девушка просто показывала, что хозяин именно я. Разве в нормальной жизни такое встретишь! Вечно глупые капризы, да длинные языки. А здесь полное согласие с сохранением собственного достоинства.
— Не против, — наконец решился я. — Но как жить, я такой грубый, а она вся нежная. Боишься притронуться.
— Ничего, — заверил чайник. — Стерпится — слюбится. Лишь бы любили друг друга, остальное наладится.
Девушка сбросила накидку, поправила длинные волосы, улыбнувшись, с гордо поднятой головой пошла в комнату. Я слышал, как она занялась уборкой. Стол раздвинули, загремели тарелки с закусками. Свадьба. Появились гости. Они расселись по кухне кто на чем: на подоконнике, на раковине, даже на газовой плите. Молодые и старые, неряшливые и чистые. В квартиру то и дело заходили другие, с продуктами, с цветами, с бутылками.
— Только шампанское, — предупредил я. — Пить больше не хочу.
Крепкое спиртное исчезло. Я вошел в комнату. На столе скромная закуска, посреди бутылка шампанского. Народу мало. На креслах пара — тройка незнакомцев, Игрь — морпех, Андрей. Невеста улыбчивая, ласковая, одновременно озабоченная. Недотрога. В голове промелькнуло, как с ней спать, с такой тонкой, воздушной. Гости буквально на глазах растворялись, но я уже знал, что они умеют уходить в другое измерение. Они из иного мира, входят и выходят из него, когда вздумается. Научат и меня. Уже показывали, как это делается. Легко, непринужденно. Еще одно усилие и пойму тоже.
Из кухни позвали. Чайник, холодильник, стол табуретки громко разговаривали. Даже ложки с вилками не оставались в стороне от обсуждаемых проблем.
— Зайди в туалет, — сказал кто–то. — Там чеченец, он крадет чужих жен.
Я быстро вошел в туалет. Вместо водопроводного крана из стены высунулась голова чеченского хана скороной на макушке. Лицо сухое, жесткое, нос горбатый, под беспощадными зрачками бледно–синие мешки.
— Он появляется в квартирах, где красивые жены, — объяснили из плотно обступившей сзади толпы. — И втягивает в себя, когда они входят в туалет. Надо отрубить ему голову.
— Ах ты, скотина, — взорвался я, зверея. — И эта старая противная пакость переманивает молоденьких жен…
Сжав кулаки, изо всей силы врезал по короне. Чеченец моргнул, глаза налились кровью. Тогда набросился на него как волк на собаку. Ребром ладони бил и бил по шее, стараясь отрубить башку. Никакой боли не ощущалось, рука закаменела. У чеченца затряслись бледные мешки. Вскоре свалилась корона, обнажив голый череп. Изо рта потекла вода, язык вывалился. А я бил и бил, рубил наотмашь, со всей дури. Веки чеченца начали опускаться, он закрехтел. Вместо воды плотной струей брызнула кровь, голова чуть наклонилась, но держалась еще крепко. Я продолжал рубить, чувствуя, что силы иссякают, сознавая, если не справлюсь, беспощадный хан набросится на меня. Рубашкап взмокла, крудь распирало воспаленное дыхание. Стоящие вокруг притихли. Молча следили за происходящим. Юбашка чеченца накренилась еще, он уже хрипел, вместо глаз остались одни злые щели. Сзади хлопнула дверь. Через некоторое время в квартиру вошла пожилая соседка:
— Господи, что ты делаешь! — просунувшись в туалет, воскликнула она. — Опомнись, ты с ума сошел.
— Чеченца срубаю, — не оборачиваясь, ответил я.