И не чаял, что жив останусь.
Но пришёл туда царь обезьяний.
Хвост его был подобен бычьему,
Ночевал он в горных пещерах,
Днём же прыгал с ветки на ветку,
Собирая плоды лесные.
Увидал меня сей лесной житель –
А я был и бледен, и тощ, –
И стало ему меня жалко.
"Назовись! Ты кто и откуда?
Как в пропасти ты очутился?
Ты человек или нелюдь?"
Я с мольбою ему поклонился
И почтительно зверю ответил:
"Человек я, в беду попавший,
Избавленья отсюда нет мне.
Да пребудет с тобою благо!
Я молю тебя о спасенье".
Он сперва взял тяжёлый камень
И, силы свои проверяя,
Поднялся с ним из ущелья,
А потом ко мне обратился:
"Ну-ка, сядь ко мне на спину, братец,
Обхвати мне шею руками,
Я тебя из провала вытащу".
Так сказал мне царь обезьяний.
Я всё сделал, как он велел мне:
Сел ему на крепкую спину,
А руками схватился за шею.
Вылез зверь со мной из провала,
И хоть сильным он был и мощным,
Изнемог от великой натуги.
И сказал мне царь обезьяний,
Добравшись до самого верха:
"Теперь ты побудь моим стражем,
Я хочу вздремнуть ненадолго.
Львы и тигры по лесу бродят,
Есть медведи вокруг и пантеры.
На меня они броситься могут,
Если я задремлю беспечно.
Отгоняй их, коли заметишь".
Так охрану он мне доверил
И тут же заснул ненадолго.
А в душе моей той порою
Мерзкий замысел зародился:
"Обезьяны – людям пожива,
Как любые лесные твари.
Почему бы его не убить мне –
Я бы досыта мяса наелся!
Будь я сыт, я и сил бы набрался,
Взял бы мяса с собою в дорогу,
Я бы выбрался из чащобы
И вернулся обратно к людям".
Взял я в руку обломок скалы
И ударил его по темени.
Но в руке моей не было силы,
И удар получился слабым.
Обезьяна вскочила мигом
(А по темени кровь струилась)
И с глазами, полными слёз,
Сказала, меня укоряя:
"Что же ты сделал, любезный!
Как на такое решился!
Пусть пребудет с тобою благо –
Но я-то просил о защите!
Горе тебе, человек,
На злодейство ты покусился!
Кто, как не я, тебя вызволил
Из гибельной этой пропасти?
Я вернул тебя с того света,
А ты предать меня вздумал?
Ты злодей и злодейство замыслил,
Которого нет страшнее.
Не пришлось бы тебе за это
Претерпеть немалые муки.
Ох, погубишь себя ты злодейством,
Как бамбук от плодов своих гибнет.
Нет тебе больше веры,
Ведь замыслил ты злодеянье.
Иди теперь вслед за мною
И не скрывайся из виду".
Стал он прыгать с ветки на ветку
И показывать мне дорогу.
Так меня он к деревне вывел
И на том со мной распрощался:
"Теперь звери тебя не тронут,
Ты вышел к людским селеньям.
Ступай, человек ты неправедный.
Вот дорога – иди, куда хочешь".
Омыл обитатель лесов
Свою рану в ближайшем озере,
Вытер слёзы, лицо осушил
И направился в горы обратно.
Ощутил я жжение в теле
И подумал, что он меня проклял.
Всё нутро у меня горело;
Захотел я воды напиться.
Подошёл – и вдруг показалось,
Что вода в пруду закипела
И что красен он весь от крови,
Полон сукровицы и гною.
Сколько капель воды попало
Мне тогда на голую кожу –
Столько вздулось на ней нарывов
Размером с полплода бильвы.
Созрели они, полопались,
Трупный смрад из себя источая,
И потёк из них гной кровавый.
Куда бы теперь ни пришёл я –
В деревню ли, в городок ли,
Мужчины и женщины палками
Мне дальнейший путь преграждают:
"От тебя смердит трупной вонью,
Не смей подходить к домам близко!"
И терплю я такие муки
Седьмой год с тех пор непрерывно,
Ужасных своих деяний
Пожинаю плоды достойные.
Да пребудет со всеми благо,
Кто меня послушать собрался!
Благодетелей не предавайте,
Нет греха тяжелее измены.
Того, кто предаст благодетеля,
Поражает проказа и язвы,
А после смерти предатель
Попадает в ад непременно".
Этот человек ещё продолжал говорить что-то царю, но земля под ним разверзлась, и в тот же миг он провалился в ад Незыбь. А царь после этого покинул парк и вернулся в город".
Рассказав эту историю, Учитель повторил: "Как видите, монахи, Девадатта не только теперь, но и прежде поранил меня обломком скалы". И он отождествил перерождения: "Человеком, предавшим своего благодетеля, был тогда Девадатта, а обезьяньим царём – я сам".
Джатака о нерадивом царе
Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Timsa-Nipata. 520 Gandatindu-Jataka.
Перевод с пали: В. Эрман, А.В. Парибок, 2002 г. выполнен по изданию В. Фаусбёля, опубликованному в Лондоне в 1877-1897 гг. По этому же изданию указан и порядковый номер джатаки.
Некогда в царстве Кампилье, в городе северных панчалов, правил царь Панчала[56], и царствовал он неправедно и нерадиво. А за ним и все советники и прислужники тоже сделались неправедными. Задавленные податями, жители покидали населённые места и скитались по лесам, как дикие звери. Боясь царевых слуг, люди с рассветом заваливали двери своих домов колючими ветками и прятались на день в лесу. Днём их грабили мытари, ночью – разбойники, и житья народу не стало совсем.
Бодхисаттва тогда был духом дерева хурмы, что росло за городскими стенами. Каждый год царь приносил ему жертву стоимостью в тысячу каршапан. И вот он подумал: "Нынешний царь правит до того нерадиво, что и всё царство, глядишь, погубит. Придётся мне его образумить – ведь больше сделать это некому. Да я ему и обязан многим, каждый год имею от него богатое подношение. Значит, решено". Ближайшей ночью он явился в царскую опочивальню и, паря над полом, воссиял у изголовья. Царь проснулся, узрел его солнцеподобный облик и вопросил: "Кто ты такой и с чем пожаловал?" – "Государь, я дух дерева хурмы, что растёт за городом. Я пришёл дать тебе наставление". – "Что ещё за наставление?" – "Государь, ты дурно правишь. Царство твоё до того обнищало, что вот-вот погибнет. Ведь когда царь правит неправедно, ему не удержаться у власти. Уже при этой жизни он попадёт в беду, а после смерти не избежит страшного ада. К тому же, когда сам царь неправеден, то и его приближённые и слуги тоже сходят с праведной стези. Одним словом, бойся неправедности пуще всякой напасти.
О царь! Нерадивость кончается смертью,
А рвенье благое – к бессмертью приводит.
Кто рвения полон – тот не умирает,
Зато нерадивый, считай, уже умер.
Сначала – беспечность, потом – нерадивость,
Затем – обнищанье и вот – злодеянье.
Не будь нерадивым, о лучший владыка!
Немало царей, нерадивых в правленье,
Вконец разорились, а это – несчастье.
Другие же побеждены были в битвах –
И лишь потому, что неправедны были.
Нередко князья, земледельцы, монахи
Платились бедой за свою нерадивость.
А ты опустился, идёшь против дхармы,
Страна твоя, так процветавшая прежде,
Ворами разграблена и обнищала.
А значит, не будет ни сына, ни денег,
Ни золота – всех своих благ ты лишишься.
С тобою считаться друзья перестанут,
Ты кшатрием числиться больше не сможешь!
Ни слуги, ни войны на колесницах,
Ни быстрая конница, ни пехотинцы –
Никто в тебе кшатрия видеть не станет.
Кто глуп, безрассуден, дурное замыслил,
Того покидает богиня удачи,
Как старую кожу змея покидает.
А кто рассудителен, бодр и прилежен,
Именье своё непременно умножит:
Оно, словно стадо с быком, разрастётся.
Ступай, государь, поброди по округе,
На жизнь насмотрись да прислушайся к людям.
Узнаешь, быть может, как следует править.
Не мешкай же, государь! Посмотри на своё царство и берись за ум, а не то оно пропадёт", – наставил царя бодхисаттва и вернулся к себе в дерево. Потрясённый его речами, царь на следующий же день поручил все дела советникам, а сам на рассвете вышел с придворным жрецом через восточные ворота и пошёл, куда глаза глядят. Они быстро удалились от города на целую йоджану. Там стоял деревенский дом; старик хозяин ещё с утра завалил его дверь колючими ветками и на целый день ушёл с семьёй в лес прятаться. А сейчас мытари убрались из деревни, и он вернулся. У самых дверей он сослепу напоролся ступней на колючку, сел вынимать занозу и в сердцах проворчал:
"Хоть бы нашего Панчалу
Так стрелой в бою пронзили!
Пусть помучится от раны,
Как я мучусь от колючки!"
Бранил же он царя не просто так, а по наитию – такова была воля бодхисаттвы. Ведь в тот миг рядом стояли переодетые царь и придворный жрец. Жрец сказал:
"Старый ты, подслеповатый,
Ничего вокруг не видишь,
Потому и напоролся.
Но при чём здесь царь Панчала?"
Старик ответил:
"В том виновен царь Панчала,
Что мы прячемся по чащам.
Некуда деваться людям
От нахлебников и татей.
Ночью от воров нет спасу,
Днём – от сборщиков налогов.
Царь от всех отгородился,
Беззаконью потакает!
Раз кругом беда такая,
Изворачиваться нужно:
Носим из лесу колючки,
Чтобы в дом без нас не лезли".
"Учитель! – сказал тут царь жрецу. – Старик-то дело говорит: мы кругом виноваты. Пойдём обратно и будем царствовать праведно". Но бодхисаттва тут же вошёл в жреца и ответил его устами: "Побродим ещё, государь". Пошли они дальше, в другую деревню, а по дороге услышали старушечий голос. Там неподалёку жила некая бедная женщина, что имела двух дочек на выданье. Пускать их одних в лес она боялась, а потому сама ходила за дровами и лесными плодами. Тем все трое и жили. Как раз в ту пору она забралась нарвать плодов на дерево, да вдруг сама сорвалась и свалилась на землю – и в сердцах послала проклятье царю: